– Что, по-вашему, могло находиться внутри ковра? – спросила Мэл.

– Я не знаю.

– И вам не пришло в голову, что двое неизвестных, которые посреди ночи сбрасывают в залив машину, могут быть замешаны в чем-то серьезном? Что они заметают следы, уничтожают улики?

Адлер крепче сжала зубы и плотнее прижала ладони к животу. Глаза ее как-то странно заблестели.

– Это могло быть… чем угодно, – негромко сказала она. – Начиная от незаконной утилизации мусора и заканчивая…

– Верно, – подтвердила Мэл. – Чем угодно. И что предприняли вы с достопочтенным Хорватом?

– Мы… уехали. Его машина была припаркована в центре. Я подвезла его, мы попрощались и разъехались по домам. – Адлер снова села напротив Мэл и, чуть подавшись вперед, крепко сплела пальцы. – Я… мы оба готовы дать официальные свидетельские показания, но… На самом деле мы почти ничего не видели. Только то, о чем я уже рассказала.

– Как вам кажется, вы смогли бы опознать неизвестных, которые вышли из подъехавших машин?

– Вряд ли. Во-первых, они были довольно далеко, а во-вторых, уже стемнело, был дождь, туман… Кроме того, оба были в длинных темных плащах, а на одном из них был капюшон и…

– На одном? Вы считаете, это был мужчина?

– Я… наверное… Во всяком случае, мне так показалось. Он был выше ростом. Второй был приземистым… полноватым.

– Этот второй мог быть женщиной?

– Возможно.

– А могла это быть беременная женщина?

– Бере… Что?!

– Мог ли второй неизвестный быть женщиной на позднем сроке беременности?

– Я… я не думала об этом, но… Да, это возможно.

– Вы могли бы сегодня же зайти к нам в участок и сделать официальное заявление?

– Да. И я привезу с собой Фрэнка – будет лучше, если вы не станете заходить к нему в офис.

Мэл молча собрала фотографии и убрала обратно в папку.

– Дети Фрэнка моложе, чем мои, – неожиданно сказала Адлер. – Им будет очень тяжело, если родители разойдутся. К тому же он очень много делает в качестве депутата законодательной ассамблеи: помощь бездомным, борьба с наркоманией, строительство социального жилья… Если разразится скандал, вся эта работа пойдет псу под хвост. Оппозиция его просто распнет. Нам и в страшном сне не могло присниться, что кто-то увидит нас в моей машине… или случится что-то такое. Мы были очень осторожны. Поэтому и ездили в такие полузаброшенные места.

Мэл подняла голову и посмотрела на адвокатшу.

– У нашей жертвы – у пропавшей женщины – тоже есть друзья, которым она дорога. И даже в самом страшном кошмаре ей тоже не могло присниться, что на нее нападут, закатают в ковер и сбросят в море. Если, конечно, с ней случилось именно это. – Она встала. – Я очень надеюсь, миссис Адлер, что ваше и Фрэнка решение не звонить в Службу спасения не стоило ей жизни, потому что в противном случае избежать огласки вам не удастся.

В день убийства

Дневной свет, просочившись сквозь жалюзи, полоснул Джона по глазам. Лучи солнца были прямыми, как обвиняющий перст. Он поморщился, заморгал, пытаясь приспособиться к яркому свету. Сон отступил, и его место заняли тревога и страх. Джон знал, что он дома, в своей постели. Что он в безопасности. Но кошмар с участием Мии Райтер был все еще слишком свеж в памяти, чтобы его разум мог обрести успокоение.

Сев на кровати, Джон свесил ноги на пол. Ни вчера, ни позавчера он на работу не ходил. Большую часть этого времени он отсыпался, но даже сейчас ему было не по себе. И дело было даже не в том, что он чувствовал себя так, словно его огрели по голове пыльным мешком; гораздо хуже было то, что ему по-прежнему не удавалось во всех деталях вспомнить, что же произошло в тот вечер. В том, что Миа подсыпала ему что-то в виски, у него сомнений не было, но он по-прежнему не знал, зачем она это сделала. Чего она добивалась, какие цели преследовала? И кто еще был в квартире, куда они поднялись из кафе? Об этом у него не сохранилось вообще никаких воспоминаний, и это пугало Джона едва ли не больше всего. Кроме того, он был прикован к кровати наручниками… Похоже, его изнасиловали, о чем напоминали жжение и боль в анальной области.

Он подумал о Дейзи. Она была внизу, на кухне. Джон слышал музыку. Ощущал запахи кофе и жарящегося бекона. Желудок отреагировал на эти запахи спастической судорогой. Как его жена может слушать музыку, когда он… Когда его… Но ведь она даже не знает, что с ним произошло! Что будет, если она узнает?

При мысли об этом его охватил холодный страх. Да, рано или поздно Дейзи узнает. Случившееся напоминало бомбу с часовым механизмом, и до взрыва оставались считаные секунды. Джон буквально видел, как цифры на воображаемом таймере стремятся к нулю. Что будет дальше? Шантаж? Вымогательство? Что понадобилось от него Мие Райтер и ее подельникам? Что означает след от иглы на сгибе его локтя?

Музыка внизу стала громче – по-видимому, Дейзи включила вытяжку и прибавила громкость, чтобы заглушить шум. Теперь Джон различал обрывки слов – что-то насчет ушедшей любви и сердца, которое не вынесло предательства.

Чувствуя, как стремительно ухудшается его настроение, Джон потянулся к телефону. Никаких сообщений. Никаких пропущенных звонков. Поколебавшись, Джон поднялся, плотнее закрыл дверь спальни и набрал номер Мии. Почти мгновенно он получил ответ в виде записанного сообщения от оператора:

«Набранный вами номер не существует».

Чувствуя, как сердце колотится в груди, он повторил попытку.

«Набранный вами номер не существует».

Джон бессильно опустился на кровать и некоторое время сидел, освещенный холодными лучами осеннего солнца. Мысль о том, что неприятности только начинаются, почти парализовала его. Шантаж… Его запугивали, пытались свести с ума, вынуждали со страхом ждать, когда же взорвется бомба. А он даже не знал, что это за бомба и с какой стороны ему грозит опасность.

На работе Джон сказался больным. Он и был болен. Даже сейчас он чувствовал себя отвратительно. Когда Дейзи приехала за ним в больницу, он сказал, что через день-два ему придется вернуться, чтобы проконсультироваться с врачом и сдать кое-какие анализы. Вчера он сделал вид, будто едет в больницу. Дейзи предложила отвезти его, и это существенно осложнило ситуацию. К счастью, она согласилась подождать в машине, и в здание больницы он вошел один. Внутри Джон отыскал часовню и сидел там, вдыхая запах горящих свечей, пока не истекло время, которое, как ему казалось, было необходимо для врачебного осмотра. Вернувшись к машине, он сообщил Дейзи, что, по словам врача, его обморок был вызван, скорее всего, перенапряжением и стрессом. Такое случается, добавил он, но для пущего правдоподобия добавил, что ему велели обратиться к специалисту, который сам ему позвонит и назначит дату и время приема. Пока же ему рекомендовали не перенапрягаться, регулярно отдыхать, правильно питаться, пить больше воды и не пренебрегать физическими упражнениями. Дейзи он сказал, что намерен отнестись к врачебным рекомендациям со всей серьезностью, а она, в свою очередь, пообещала сделать все, что в ее силах, чтобы ему помочь. Ведь мы же семья, сказала Дейзи, и на мгновение Джон почувствовал ту старую любовь, которую когда-то питал к жене. Ему даже показалось, что он напрасно паникует и что все закончится хорошо, но сейчас, когда он сидел на кровати в заливавшем спальню бледном утреннем свете, груз неизвестности снова тянул его к земле.

Он сам безвозвратно все испортил, и сознавать это было больнее всего.

Джон бросил взгляд на часы. Сегодня в офисе должна была состояться важная встреча, на которой ему необходимо было присутствовать. Нужно взять себя в руки, подумал он и, с трудом поднявшись, направился в ванную. Приняв душ и побрившись, Джон оделся во все чистое и спустился в кухню.

Там он увидел Дейзи. Она стояла к нему спиной, и он поразился, сколько жира наросло на ее заднице и боках за время беременности. Перед ней на разделочном столе, выставив напоказ влажную рубиново-красную мякоть, лежали две половинки только что разрезанного грейпфрута. В руке Дейзи держала большой нож, влажно поблескивающий в солнечном свете. Джон как зачарованный уставился на лезвие, такое острое… На мгновение ему показалось, что в кухне слишком много белых поверхностей, сверкающего стекла и яркого света. Слишком много красной сырой мякоти. От этой мысли у него нестерпимо заныла голова, и он на мгновение зажмурился.