…ты, может быть, выдержишь удар и даже пулю, но думать теперь нужно не только о себе. О маленьком гражданине…

Тана сглотнула. Либо дожидаться подкрепления из Йеллоунайфа, которое могут никогда не прислать. Либо согласиться на Бабаха О’Халлорана. Или не подавать никаких признаков жизни, пока кучка подростков ее не прикончит. Или не придумает чего похуже.

— Ну так тебе нужна моя помощь или нет? Потому что ты не доберешься до этого укрытия, кроме как на моем снегоходе.

— У меня есть свой…

— На котором написано «КККП».[100] Нет. Мой транспорт, мое оружие, мои правила. Потому что я не хочу отвечать, если тебя убьют. — Говоря это, он снимал куртку, потом стал стягивать футболку.

Его рельефное загорелое тело тоже было покрыто татуировками. На плече — шрам, на животе еще несколько, как от ударов ножа. Будто его пытали. Весь сплошные жилы, и мышцы, и воплощенная энергия, он повернулся к Тане обнаженной спиной, включил воду в раковине в углу сарая. В холодном воздухе поднялся теплый пар.

— Подожди минуту, я вымоюсь. — Он принялся намыливать руки. Тана смотрела на его спину, на джинсы, висевшие низко на бедрах. Ей стало жарко. Не по себе. Пронзившие воспоминания были все так же болезненны. Она навлекла на себя слишком много проблем, пытаясь заглушить боль яростным, бездумным, опасным сексом. Секс и алкоголь стали лекарством, на время дающим забыть обо всем. А потом привязанностью, русской рулеткой, в которую она играла сама с собой после того, как погиб Джим. Она как бы говорила миру — гори ты в аду. Она ненавидела себя, бичевала себя, снова и снова доказывала сама себе, какое она ничтожество. И вот теперь она беременна. И вот теперь она стоит здесь и пытается начать все сначала, и бывший заключенный, покрытый татуировками, какие носят только преступники, смывает с себя кровь, прежде чем отвести ее в логово бандитов. Первый подозреваемый, который запросто может оказаться серийным убийцей.

Ему нельзя доверять.

Он окинул ее взглядом через плечо, будто почувствовал, что она за ним наблюдает. Будто прочитал ее мысли о его теле. Поймав его взгляд, она вспыхнула. И его глаза потемнели.

Она собралась с духом, откашлялась.

— Сначала ты мне расскажешь. О своих татуировках. О том, кто ты на самом деле, как попал в тюрьму, что делаешь здесь. Иначе я поеду одна.

Его глаза сузились в щелки, небритое лицо приняло презрительное выражение.

— Ладно, — сказала она, — забей.

Повернулась и вышла из сарая навстречу снегу и ледяному воздуху.

Бабах плеснул себе в лицо холодную воду. Оперевшись обеими руками на грязную раковину, посмотрел в зеркало, покрытое пятнами ржавчины. Он понял, что увидела Тана. Она увидела то, что он хотел всем показать — бандита, подлеца, пресытившегося жизнью засранца. Твою мать. Он таким и стал. Никак не достойным человеком. Прожившим всю жизнь в мире насилия и порока, где злодеи и герои в одно мгновение менялись местами. Где правосудие не было ни злым, ни добрым, а порой и вовсе доставалось кровавой ценой. И он прекрасно вписался в этот мир.

Он с тоской выругался. Нужно было принять решение. Помочь ей — и, может быть, испортить результат пяти или шести лет выжидания. Но чего он выжидал? Его жажда мести притупилась. Нет, он хотел отплатить, но уже не так жестоко, как в первый день. И все же хотел.

Можно было отпустить ее, смириться с ее действиями, продолжать жить, как спланировал. Но если она и будущий ребенок пострадают — все потеряет смысл. Самое главное — то, ради чего он здесь. Месть за гибель матери и нерожденного ребенка.

Он насухо вытер лицо полотенцем, бросил его на скамейку, снял с крючка за раковиной чистую рубашку. Надел куртку, натянул перчатки. Сунул руки в карманы и пошел за ней.

— Тана! — закричал он, увидев, как она исчезает за углом дома. Перешел на бег, схватил ее за руку.

Она обернулась, ее глаза сверкали. Губы были слишком близко. Она тяжело дышала, и пар от их дыхания смешивался. Снег на меховой шапке был как конфетти. Ему захотелось поцеловать ее. Господи, как же ему хотелось поцеловать эти полные губы, зарыться в ее юности и свежести, спрятаться в них. Глаза жгло, грудь горела огнем. И внезапно показалось, что можно начать все сначала, просто попробовать. Но он не посмел. Он не мог так с ней поступить. Она была молода, полна идеализма. Он — слишком потрепан жизнью, тащил слишком опасный груз. К тому же она скоро станет матерью, и если он ничем не поможет ни ей, ни ребенку, к чему вообще думать об этом?

— Мне нужна информация, — сказал он медленно. — Нужно остаться вне поля зрения.

— Что, прости?

— Вот почему я здесь — занимаюсь бутлегерством, поставляю кокаин. Потому что мне нужна информация. Нужна работа посерьезнее, в лагере. Вскоре там потребуются люди. Серьезная работа требует серьезной информации.

Она моргнула. Ветер усилился, снежные хлопья радостно затанцевали вокруг них.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — Она смахнула его руку, повернулась и пошла. Он смотрел, как она уходит.

Просто отпусти ее… отпусти, отпусти…

Она упряма. Она справится без него — сама найдет укрытие, сама поговорит с Дэмиеном и его шайкой. Он подумал о доске в комнате для допросов, об отравленных собаках, обрезанных кабелях, о том, кто отрезал город от всего мира. О ней. Об оленьем глазе, приколотом к ее двери, — очень может быть, что этот глаз вырезали у его оленя…

Черт!

— Тана! — Он снова схватил ее за руку. — Постой, просто послушай… выслушай меня. Я работал под прикрытием.

Она моргнула.

— Прости… что?

— Пять лет назад.

— Ты… ты был полицейским под прикрытием?

— Почти четыре года я работал в оперативной группе совместного проекта ФБР, КККП, Интерпола и Канадской службы разведки и безопасности. Проекта «Протея». Мы отслеживали, как отмываются алмазы, финансирующие организованные преступления, наркоторговлю и торговлю людьми, проституцию, терроризм. Я был направлен в совместную группу Эдмонтона, занимавшуюся особо тяжкими преступлениями, потому что был на особом положении, позволяющем работать под прикрытием, — имел опыт по части торговли алмазами и организации преступлений в местной алмазной индустрии.

Она сглотнула. Обвела его взглядом, как если бы оценивала заново, пыталась понять, сколько в его словах правды.

— А татуировки…

— Я работал под прикрытием с Ангелами Дьявола в Ванкувере. Ангелы контролировали весь нелегальный бизнес. Были посредниками между различными группировками, поэтому мы должны были расколоть их первыми.

— А шрамы?

Он фыркнул.

— Меня ранили. Ножом. Пытали, когда началась облава, а потом бросили умирать. На героин подсел, чтобы проникнуть в святая святых. — Он помолчал. — Моей карьере пришел конец, когда оперативники полиции Ванкувера, будучи не в курсе проекта «Протея», приехали на сделку между мной и торговцем людьми. Меня ранили в голову при попытке сбежать с алмазами, которые я пытался ему передать. Почти две недели я провалялся в коме. Целый год провел в центре реабилитации — черепно-мозговая травма, наркозависимость. Учился заново ходить, самостоятельно есть. Потом меня отправили на пенсию по причине нетрудоспособности.

Что-то изменилось в чертах ее лица. Он знал, о чем она думает. В своем ли он уме теперь? Как работает его серое вещество? И да, порой он сам задавал себе те же вопросы.

— А как же… ты говорил, жена, дочь…

— Я потерял их из-за работы. Возвращаясь домой, чувствовал себя как служебная собака, которая счастлива, лишь когда чует запах. Работа стала моим наркотиком. Я зашел слишком далеко. Я… — Бабах провел рукой по мокрым волосам. — Я не мог предугадать, что потеряю семью, Тана. И я жалею об этом.

Она посмотрела ему в глаза. Напряжение пульсировало в ней.

— А здесь ты собираешь информацию, чтобы…

— Сделка, которая закончилась облавой, должна была помочь нам влиться в международный синдикат, который, помимо всего прочего, контролировал и нелегальную торговлю алмазами. После облавы нам пришлось обойтись малой кровью. Мы не стали выяснять, кто входил в этот синдикат, кто им управлял. Но в центре реабилитации я стал одержим идеей дознаться. Я продолжал искать. Я не мог не пытаться сложить воедино все то, что узнал за четыре года работы под прикрытием, стоившей мне всего, в том числе карьеры. Мне кажется, теперь я знаю, кто им управляет, Тана. И мне кажется, он здесь.