Лили зажигает свечу в каменной церкви у моря и опускается на колени перед статуей Девы Марии. Она закрывает глаза и складывает руки в молитве.

Она должна быть дома, готовить ужин, но Том позвонил и сказал, что вернется поздно, и она одинока, и ее мужу не понять всей глубины и ужаса, только не насчет их дочери – как Фиби заставляет Лили чувствовать себя чудовищем.

После скандала с двенадцатилетней девочкой Лили напугана. Ее страхи подпитываются недавними сеансами с Пейсли и ее внутренним дьяволом и с Гартом, который спрашивал, могут ли человека по-настоящему простить и позволить обрести новую личность. Ссора с Фиби словно стала для Лили столкновением со своим внутренним двенадцатилетним «я», и, возможно, поэтому дочь так сильно ее разозлила. У Лили тоже есть внутренняя плохая девочка, как и у Пейсли. Возможно, внутренний дьявол Лили – тоже подросток, забитый патриархальной культурой и непонятным давлением. Возможно, Фиби стала внешним воплощением чего-то подсознательного внутри у Лили. Во всяком случае, так кажется ее внутреннему психотерапевту.

Ей нужно разобраться с этим, пока она не слишком оттолкнула дочь. Пока не отпустила мертвую хватку за идеальную жизнь. Пока она еще может держать взаперти ужасы прошлого.

Она опускает голову, пока на нее смотрит Святая Мария. Смотрит с осуждением.

Покайся.

Некоторое время Лили молча стоит перед статуей на коленях, продолжая размышлять о своей жизни, как и следует перед исповедью.

Она должна стать лучшей женой. Должна снова начать заниматься с Томом сексом, чтобы ему не приходилось смотреть на соседских жен или других женщин для удовлетворения своих потребностей. Соблазнительных, разрушительных искусительниц вроде Пейсли. Не введи нас во искушение. Она должна отделить своего внутреннего ребенка от диалога с Фиби. Должна лучше сдерживаться и не осуждать пациентов. Взять хотя бы растущее отвращение к Пейсли, которая систематически соблазняет чужих мужей. Пейсли тоже страдает. Она не в порядке. Лили должна сдерживать клятву врача и сохранять эмпатию. Сочувствие. Все хотят одного – быть любимыми. Быть частью чего-то. И прощения грехов.

Аминь.

Лили крестится. Она готова к исповеди. Над кабинкой горит зеленая лампочка. Святой отец тоже ее ждет.

Лили заходит в маленькую кабинку в глубине церкви. Опускается на колени на маленькую скамейку. Она видит темный силуэт священника за резной деревянной ширмой.

– Простите, святой отец, ибо я согрешила, – тихо говорит она. – С моей прошлой исповеди прошел месяц. И я… я… – слова застывают у нее на губах.

– В каком грехе ты хочешь покаяться, дитя мое?

Ее священнику восемьдесят два года. Он обращается «дитя» ко всем своим прихожанам. И это лишает Лили мужества, потому что она уже борется со своим внутренним ребенком. На мгновение она не может говорить. Или мыслить.

– Дитя?

И внезапно Лили осеняет. Она понимает, что не так.

– Я боюсь, вы не сможете помочь мне, святой отец. Я… я боюсь, что совершила страшный грех, и ему нет прощения, – она тяжело вздыхает. – Я совершила смертный грех отчаяния.

Священник долго молчит. Весь вес, история, суждения церкви внезапно наваливаются на Лили, заключенную в маленькую исповедальню. Ее сердце начинает бешено колотиться. Ее бросает в жар, выступает пот.

В голове возникает образ Бафомета и не желает никуда уходить. Козлиный «дьявол» с рогами. В голове шумит. Она видит кулон с козлиной головой в пентаграмме, сверкающий на шее маленькой Софи МакНейл на старом газетном фото.

– Но ты здесь, дитя мое, – говорит священник. – Если ты отчаялась, что Господь не простит твои грехи, то зачем пришла ко мне просить о его прощении? Почему стоишь передо мной на коленях, если не веришь в его всемогущее милосердие?

Эмоции жгут Лили глаза. Она начинает трястись.

– Отец, я много лет представала перед Богом по многим причинам, и я каялась во всех грехах. Но я… Я не чувствую его прощения. Я… чувствую, как во мне растут сомнения. Мне страшно. Я чувствую… присутствие чего-то, оно хочет отнять у меня все хорошее, – она сомневается. – Я чувствую зло в себе.

– Когда ты исповедовалась раньше, ты совершала покаяние? Ты каялась с чистым сердцем?

– Да, святой отец.

– Тогда ты должна верить – сострадание Господа и его сила прощения бесконечны, и он способен простить все грехи. Отчаяние – отсутствие веры, дитя мое. Отчаяние противоположно благодати. Это единственный смертный грех, которому нет прощения, потому что он противоположен базовому понятию о Боге, – он умолкает. – Ты уверена, что это твой грех? Или в глубине души ты по-прежнему в Него веришь?

– Я… по-прежнему верю, святой отец. Думаю, я по-прежнему верю.

– Тогда чего ты боишься на самом деле, если он может тебя простить?

Лили становится жарко. Она вспоминает жуткие рисунки в айпаде Фиби. Нож на белом горле. Пустую бутылку из-под водки. Взрослого мальчика. Она думает о зияющих ранах, красных глазах, наблюдающих за ней с белого лица. Она чувствует запах крови.

Дьявола, думает она.

Я боюсь маленького дьявола, который несет знак Бафомета. Дьявола, которого нельзя назвать.

Они в конференц-зале. Ру вернулась после разговора с Гартом Куинланом и сообщает новости Джорджии Бакманн, Тоши и ответственному за документы Генри Хейгу.

– Лили Брэдли положила мясо в пакет для мусора и убрала в морозилку? – переспрашивает Тоши. – Какого черта?

– Нам нужно залезть в эту морозилку и в сарай, и нам нужна та белая футболка для бега, – Ру загибает пальцы. – Вирджиния Уингейт видела, как Том Брэдли возвращался в запачканной футболке. Мэттью Брэдли уверяет, что после пробежки его отец направился прямиком в сарай. Мэттью Брэдли сделал фотографии отца. Гарт Куинлан видел, как Лили Брэдли несла что-то из сарая в мусорном пакете. Куинлан видел, как она убрала мусорный пакет с мясом в морозильник. А еще Лили Брэдли с пятнами крови на лице и руках открыла Куинлану дверь.

– Значит, Том Брэдли зашел в сарай прежде, чем позвонить в 911, – отмечает Джорджия.

Ру кивает.

– Потом, пока Брэдли вел меня по лесу к телу, его жена отправилась прямиком в сарай и, возможно, попыталась скрыть улику. У нас есть основания для ордера на обыск того сарая и дома. А еще мне нужны фотографии Мэттью Брэдли.

– Я займусь, – обещает Хейг, хватаясь за телефон.

– Тоши, что удалось найти в жилище Арвен Харпер? – спрашивает Ру.

– Ни ноутбука. Ни телефона. Это подозрительно, потому что сын сказал, что она работает на ноутбуке над секретным проектом, и поэтому они переехали на остров. К тому же она проводила журналистские расследования и иногда работала под прикрытием – нужно выяснить, чем она занималась. А еще у нее в ванной лежит куча разных таблеток. Стимуляторы, успокоительные, антипсихотики – я отправила все в лабораторию. А еще лекарственная марихуана и средства от алкоголизма. Кроме того, есть следы многочисленных печатных материалов – их недавно сожгли в ее камине.

– Словно кто-то что-то уничтожал? – спрашивает Джорджия.

– Возможно, – говорит Тоши. – Просто в камине подозрительное количество пепла, оставшегося не от древесины. И пропавший ноутбук. Плюс оборванная пробковая доска. А еще замок на ее створках, похоже, был вскрыт насильно.

– Потенциальный мотив убийства? – спрашивает Джорджия. – Возможно, нападение было не случайным?

– Ничего нельзя исключать, – говорит Ру. – Тоши, ты показал Джо Харперу фотографии украшений, обнаруженных на теле его матери? Он не заметил никакой пропажи, вроде «трофея», как в случаях Убийцы Бегуний?

– Он не знает, – отвечает Тоши. – Джо говорит, его мама постоянно меняла украшения, и их было так много, что он не сможет заметить пропажу.