Блэк-Эрроу-Фоллз подвергся нападению. И что бы ни намеревался предпринять Лесовик, он явно намеревался сделать это раньше пятницы — до того, как Гейб сможет вызвать помощь. Гейбу оставалось одно — выманить Стайгера из города, подальше от этих людей, и сразиться с ним один на один.

Ведь Стайгер пришел за ним, Гейбом. Его он и получит. Гейб дал себе слово, что не позволит этому ублюдку причинить вред кому-то еще.

И на этот раз живым останется только кто-то один.

Сильвер стряхнула снег с ботинок и открыла дверь в свою хижину. Внутри было тепло. В очаге все еще слабо тлели угли.

Они поменяли квадроцикл Гейба на полицейский снегоход, взяли в участке зимнее снаряжение и отправились проведать Донована. Состояние молодого констебля оставалось критическим, но стабильным.

Затем Гейб повез ее домой. Сильвер села на снегоход сзади и прижалась к нему, обхватив руками. Они помчались по заснеженному лесу. Сильвер обожала сидеть за рулем, но сегодня вечером было приятно просто держаться за кого-то.

— Заходи, — пригласила она его, придерживая дверь.

Их взгляды на миг встретились.

Снег припорошил его ондатровую шапку. Его смуглое лицо выходца из Средиземноморья было осунувшимся, а глаза усталыми, и это придавало его чертам некоторую уязвимость, делало его еще красивее. Сильвер знала, что он расстроился из-за констебля и думает о тех, кого потерял в Уильямс-Лейке. Она отметила про себя также, что его хромота сделалась чуть заметнее.

— Похоже, ты устал не меньше меня, — сказала она с робкой улыбкой, открывая дверь шире. Ее сердце было готово выскочить из груди. Она ни разу не приглашала в свой дом чечако, и уж точно никогда — полицейского. — У меня осталась еда на плите. Да и поспать тебе не мешало бы.

Она знала, что он не собирается возвращаться домой. Не сейчас. Если она не пригласит его войти, он будет сидеть снаружи на снегу, охраняя ее хижину.

— Ты можешь занять диван, — предложила она.

Он пристально посмотрел ей в лицо.

— Спасибо, — сказал он, входя в дом, и, все еще держа ружье в руке, наклонился, чтобы собаки обнюхали его.

Ауму и Ласси извивались вокруг него, а вот Валкойнен оставался настороже: тихонько рычал, оценивая незнакомца в своем доме.

— Валкойнен главный, — пояснила Сильвер, протягивая руку, чтобы взять у Гейба куртку. — Он самый старый и может быть немного сварливым.

— Мне знакомо это чувство. — Гейб взглянул на нее и улыбнулся.

Улыбка тотчас проникла в его карие глаза. Сердце Сильвер вновь совершило в груди долгий, медленный кувырок. Она на мгновение замерла, очарованная переменой, которую эта улыбка произвела на его лице.

Она впервые увидела, как он улыбается — улыбается по-настоящему, и это заставило ее почувствовать себя до смешного особенной.

— Осторожнее. — Она быстро отвернулась, чтобы повесить его куртку. Стоило ей приподнять руки, как она почувствовала длинный, уродливый шрам на груди — напоминание о том, что в отношениях с мужчиной все может пойти вкривь и вкось. — Он оторвет тебе руку, если захочет.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Слегка прихрамывая, Гейб подошел к камину и, обведя глазами хижину, положил ружье на кофейный столик.

Сильвер заперла дверь. И мгновенно напряглась: внимание Гейба было приковано к каминной полке. Он внезапно наклонился ниже.

— Кто этот ребенок на фотографиях?

В ушах у Сильвер зазвенело, и она испытала безумное желание убежать прочь.

— Мой сын.

Он быстро повернулся и посмотрел на нее.

Она видела, как он пытается понять, что к чему, как переставляет мысли в своей голове, как ищет место для этой новой информации.

Она сглотнула и отвела в сторону глаза.

— Он… умер, — сказала она, потрясенная тем, что у нее до сих пор перехватывало голос. — Не так давно.

Набирая скорость, она теперь действительно неслась по шоссе с односторонним движением, а все потому, что Гейб захочет выяснить — скажет она ему это сама или нет, допрашивала ли полиция ее в связи со смертью семилетнего сына.

И в связи с убийством отца мальчика.

И если она не скажет ему, он удивится, почему она молчит.

К ее напряжению добавился новый вид вины — как будто боли и воспоминаний было недостаточно.

Она подошла к плите, включила огонь и принялась нервно помешивать рагу — усерднее и быстрее, чем требовалось. Ее тело напряглось, как натянутая струна. Она ждала вопроса, она знала, что он последует.

Однако вместо этого она услышала, что он отодвинул каминную решетку, услышала хруст щепок для растопки, услышала, как он стал подбрасывать на все еще тлеющие угли дрова, возвращая огню жизнь. И не проронил ни слова.

Ее сердце бешено колотилось. Она не двигалась, стоя с ложкой в руке и устремив взгляд на кастрюлю, в которой подогревалось рагу.

Он подошел к ней сзади. Она напряглась, приготовилась к его прикосновению. Глаза ее защипало от слез, но они так и не пролились — не могли пролиться. Господь свидетель, она пыталась дать им волю, заплакать, но что-то внутри продолжало сопротивляться, не давая ей возможности это сделать.

— Вкусно пахнет, — прошептал он, обдав ее ухо теплым дыханием.

Он не собирался давить на нее.

Он видел, что она нуждается в пространстве, что она, когда будет готова, сама заговорит. Ее тело обмякло от благодарности, к глазам подкатились слезы.

Он знал, каково это — потерять единственного человека, вокруг которого вращалась твоя жизнь. Ему тоже устроили разнос в связи со смертью любимого человека. Такой мужчина хотя бы мог ее понять.

Она могла бы влюбиться в такого мужчину, как этот. Вот только Гейб был не просто мужчиной, он был офицером полиции.

Он дал клятву соблюдать закон, следовать его букве. Закон, написанный черным по белому. А то, что она сделала, было серым.

Серым-пресерым.

Она медленно и неуверенно повернулась к нему. Он приподнял ей подбородок, заглянул в глаза и наклонился вперед. Его губы встретились с ее губами. Он поцеловал ее так нежно, так ласково, что Сильвер показалось, что она растаяла изнутри.

Она прислонилась к плите. Гейб придвинулся ближе и всем телом прижался к Сильвер. Она чувствовала, как его ремень впивается ей в живот, как ткань его пуленепробиваемого жилета шершавит ее руку. Она крепче прижалась губами к его губам, ожидая, страстно желая, чтобы он поцеловал ее глубже, чтобы на этот раз раздвинул ее губы и проник языком ей в рот.

Но он остановился и нежно заглянул ей в глаза.

— Я умираю с голоду, — шепотом признался он.

Она чувствовала, что дрожит внутри, а в животе разливается жар.

— Я… я тоже, — хриплым шепотом сказала она. Она даже не подозревала, насколько изголодалась.

По прикосновениям. По любви, доброте. По пониманию. И больше всего на свете — по отпущению грехов.

Ей хотелось вновь почувствовать себя по-настоящему внутренне свободной. Избавиться от чувства вины.

Ее глаза наполнились влагой. Она посмотрела на него, и по ее щеке медленно скатилась слеза. Ее губы задрожали.

Этот мужчина расколол ее пополам, заставил выплеснуть все это наружу. Она не думала, что способна заплакать. Она была в ужасе от того, что произойдет дальше.

Он протянул руку и, ничего не сказав, подушечкой большого пальца смахнул ее слезу. И вновь Сильвер была безмерно благодарна. Она неуверенно улыбнулась.

— Тарелки в шкафу позади тебя.

Гейб снял бронежилет и повесил его на спинку стула. Сильвер не сводила с него глаз, не в силах даже пошевелиться. От нее не ускользнул символизм того, что он сбросил с себя броню.

Он чувствовал себя как дома. В ее доме.

Гейб расставил на тяжелом деревянном столе Сильвер разноцветные тарелки и разложил салфетки. Как же сильно он скучал по дому! Настоящему дому, с очагом и запахами хорошей кухни, с духом товарищества и любви. Он положил ложки рядом с тарелками, и по его губам скользнула грустная улыбка.