Возвращаясь в управление, Мэддокс коротко передал Хольгерсену разговор с Софией Тарасовой. Хольгерсен слушал, шурша оберткой никотиновой жвачки и извлекая из прозрачного плена пухлый квадратик. Отправив наконец жвачку в рот, он сказал:

– Владивосток, значит? Слушайте, босс, я точно не могу здесь курнуть?

– Да когда ж ты перестанешь спрашивать?!

Хольгерсен улыбнулся, зажав зеленый комок между зубами:

– Как только это перестанет вас раздражать.

– А что тебе известно о Владивостоке?

– Ну, это около восьмидесяти кэмэ к северу от границы с Северной Кореей, хаб подержанных японских тачек и камчатского краба браконьерского вылова, который через Южную Корею и Китай попадает на американский рынок.

Мэддокс ошалело уставился на Хольгерсена.

– Иисусе, ну, вы как Паллорино, думаете, я ничего не знаю! А я знаю! У меня есть интересы.

Мэддокс сверлил напарника взглядом еще секунду, прежде чем снова стал смотреть на мокрую дорогу.

– Продолжай.

– А еще я просек, что за татуху описывает Тарасова. Голубой краб – символ русской крабовой мафии.

– Откуда у тебя такие сведения?

– Да это все знают!

– Я, например, не знал.

Хольгерсен пожал плечами:

– Ну значит, все, кто живет от моря или инвестирует в морской промысел. Рыбаки все знают – мои родаки, например, в курсе. У меня оба прадеда воевали вместе с русскими в Сопротивлении во Вторую мировую, когда «кислокапустники» оккупировали север Норвегии. Понимаете? – Хольгерсен показал руками чашечные весы: – Морепродукты, мафия, русские. Я вам говорю, у меня есть интересы – например, история.

Мэддокс снова покосился на Хольгерсена:

– Значит, прадед у тебя норвежец?

– Ага.

– Тогда понятно, почему ты Кьель Хольгерсен.

– Ага, – Хольгерсен отвернулся к мокрому окну, перебирая пальцами по костлявому колену. – У меня все прямиком из Норвегии. В Канаду подались, когда бабушка умерла, – к родне в бывшей рыбацкой общине севернее Белла-Беллы, у границы с Аляской. Хотели все начать сначала. Я мальцом деда еще застал. Он нам рассказывал о русских, которые живут рядом с Лапландией. С тех пор я интересуюсь рыбным промыслом и русскими.

– А кому это «нам»?

– Что?

– Ты сказал, дед «вам» рассказывал. Кому – вам?

– А, мне и отцу моему, – быстро сказал Хольгерсен. – Мама не слушала.

По еле заметно изменившемуся голосу Хольгерсена и языку тела Мэддокс догадался – напарник нечаянно проговорился и старается это скрыть. В детективе проснулось любопытство: если понять мотив, поймешь и человека.

– Значит, ты у нас родом из Белла-Беллы? – уточнил он.

Хольгерсен опустил стекло – в машину ворвался порыв холодного ветра, – выплюнул жвачку и закрыл окно. Отвлекающий маневр.

– Да, так вот, Владивосток, – продолжил он как ни в чем не бывало. – Приехать туда и вякнуть о незаконном вылове краба – все равно что в Колумбии спросить о кокаине: тебе отрубят голову, закидают дом гранатами или пристрелят в переулке. В городской гавани туча брошенных и пиратских судов – это так называемая серая коммерция. Разрешения липовые, но у русских чиновники смотрят на это сквозь пальцы за хорошую водку и пару шлюх. Но существует еще и черный флот, и вот тут-то настоящее шапито: команда на судне может быть откуда угодно – из Индонезии, Китая, России, Судана, а порт приписки где-нибудь в Камбодже или Сомали. А главная фишка в том, что и «серые», и «черные» бороздят моря примерно одними и теми же маршрутами. Живого краба, без разрешения выловленного в Японском море, переваливают на легальный траулер, который тут же отправляется в Южную Корею…

Хольгерсен снова зашарил по карманам в поисках жвачки. Мэддокс подумал, что этот парень никогда не перестанет ерзать. Шило у него где-нибудь, что ли… Хольгерсен выругался, когда толстенький зеленый квадратик выпал из фантика на пол, и нагнулся, шаря вокруг пассажирского сиденья.

– Вот заразу-упаковку делают, – пожаловался он, обтер жвачку пальцами и сунул в рот.

– То есть ты намекаешь, что девушек со штрихкодами ввезли тем же маршрутом, что и контрабандного краба?

– Так оно и было, если верить Тарасовой. Некоторое время назад в Сиэтле провели облаву – американского дистрибьютора морепродуктов застукали на складе с крабом якобы из Китая. Но это оказался русский краб, незаконно ввезенный через Южную Корею, а в Китае его упаковали и поставили китайские печати. Американец клялся, что не знал о происхождении товара, собрать на него ничего не удалось, и обвинение, как всегда, провалилось… – Хольгерсен поскреб голову и засмеялся: – Надо же, отмывание краба через Китай!

Мэддокс ничего не ответил, напряженно думая: версия Хольгерсена полностью совпадала с маршрутом, описанным Тарасовой. «Импала» остановилась на красный свет.

– Вроде отмывания денег, – повторил Хольгерсен. – Вы поняли?

– Да понял я, понял! Татуировку, которую со слов Тарасовой нарисовала Хансен, нужно искать по базам данных с символикой разных банд.

– Во, правильно. Готов спорить, если поднять данные, кто за последние пару лет ввозил краба и морепродукты из Китая и Южной Кореи через Ванкувер, можно вычислить корабль. Но тогда дело приобретет международный, можно сказать, характер, а у русских полно липовых бумажек из несуществующих государственных контор. У русских для их организованной преступности даже термина отдельного нет, настолько плотно она связана с правительством.

– А твой отец по-прежнему рыбачит? – неожиданно спросил Мэддокс.

Хольгерсен пристально поглядел на него.

– Нет, – медленно ответил он. – Со старинными рыбацкими общинами, кормящимися от моря, так бывает – их разорил международный рыбный промысел и лососевые фермы на открытой воде. Папаша потерял работу, городишко считай что вымер. Все, кто мог, поуезжали. Город-призрак, блин.

– А твой отец и остальная родня?

Хольгерсен якобы безразлично пожал плечами:

– Да так, кто где… А вот что интересно, так это что Тарасова поднесла нам Саббонье с Камю на блюдечке. Если она покажет в суде, что они наведывались на блатхату мужика в капюшоне и купили ее и остальных пять девчонок, сутенерша с охранничком присядут до конца жизни… – Кьель показал пальцами решетку.

Мэддокс свернул на парковку возле управления полиции.

– В суде она свидетельствовать не станет. Но у нас есть ее показания, с ними и будем работать.

– В смысле?!

– Я ей обещал.

Остановив машину, Мэддокс взглянул на часы: почти пол-одиннадцатого.

Смирилась ли Энджи с испытательным сроком и явится на работу к одиннадцати?

Эта мысль не давала ему покоя, но сейчас нужно сообщить Флинту о крупном успехе с Софией Тарасовой. Крабовой теорией тоже стоит поделиться. Если Хольгерсен прав, а «Ангелы ада», как намекнул Камю, связаны с русской мафией, расследование надолго в Виктории не останется. Какая бы организация ни забрала к себе дело, Мэддокс был твердо настроен участвовать – ради несчастных девушек младше его дочери.

Ради Софии Тарасовой с ее удивительной храбростью.

И, конечно, ради Джинни. Да, Мэддокс жаждал справедливости и расплаты в том числе и за своего ребенка. Для него это будет значить, что чаши весов наконец выровнялись – он считал себя в долгу перед Джинни, которую едва не убил «Креститель». Детектива переполняла решимость довести дело до конца.

Кстати, вспомнил он, сегодня надо везти Джинни к психотерапевту, а потом посидеть с ней в кафе, раз обещал… Они с Хольгерсеном вышли из машины. Мэддокс запер «Импалу», поднял воротник пальто – дождь и ветер по-прежнему не унимались – и зашагал ко входу в управление. Длинные ноги Хольгерсена легко успевали за старшим напарником.

– А если и другие штрихкоднутые заговорят, – сказал он, – тогда мы сможем убедить Тарасову дать показания в суде.

– Ну, еще бы. Ты давай краба в базе ищи – чем-то же надо доказать, что это символ русской крабовой мафии, – Мэддокс взялся за ручку двери. – И погляди, что у нас есть по «Ангелам» – может, что и всплывет о связях с Владивостоком. Я к тебе подойду, как только поговорю с Флинтом.