– Я сделал тебе больно? Что не так?

Энджи покачала головой, не в силах отвечать, не в силах признаться, что происходит, не в силах понять себя. Ей было чудовищно неловко.

– Прости, – пробормотал он, – прости меня.

Она снова покачала головой, желая объяснить, что дело в ней, а не в нем, что он все сделал прекрасно, но волнение душило ее, и она разглядела обиду и разочарование в темно-синих глазах. Мэддокс наклонился, мягко поцеловал ее в губы и выключил лампу. В темноте он накрыл их обоих одеялом и обнял Энджи. Яхта покачивалась на усилившемся ветру, а на своем маленьком коврике похрапывал Джек-О.

Пятница, 15 декабря

Энджи проснулась, будто всплыв из черной липкой патоки: в этой черноте бежала девочка в розовом сиянии, босиком, с развевающимися волосами. На этот раз у нее в руке была корзинка. Кругом вдруг возникли деревья – высокие, уходящие в небо, и солнечный свет проникал сквозь листву, рассыпавшись золотыми монетками по мягкой весенней траве, из которой выглядывали одуванчики. Энджи откуда-то знала, что это Италия, Рим. Она видела сверкающую морскую гладь, желтое солнце и пологие тосканские холмы, но вдруг небо почернело, послышался скрежет металла, и ей показалось, что она находится в машине, которую крутит и швыряет в разные стороны. Она старалась выбраться из смятой груды металла, убежать от вопля матери: «Беги! Забирайся внутрь! Нет, вылезай, вылезай!» Энджи судорожно рванулась к границе сознания, и глаза открылись сами собой.

Сон. Это просто сон.

Она лежала на кровати, которая мягко покачивалась. Ноздри щекотал запах свежего кофе.

Обмирая от шока, Энджи все вспомнила. Каюта. Мэддокс. Яхта.

Секс.

Иисусе!.. Она резко села на кровати. Пес, дремавший в ногах на одеяле, поднял голову и уставился на нее блестящими карими глазами. Энджи посмотрела в собачьи глаза, чувствуя себя таким же Джеком-О, приблудной дворняжкой, которую Мэддокс соскреб с асфальта. Она нерешительно вытянула руку и коснулась головы собаки. Шерсть оказалась удивительно мягкой. Энджи погладила пса, и он не зарычал, а с тихим вздохом закрыл глаза и снова опустил голову на одеяло. От этого Энджи ощутила неожиданную нежность.

Она повернула голову к полоске света за приоткрытой дверью каюты. Было слышно, как Мэддокс орудует в своей крохотной кухоньке. За ночь ветер и не подумал уняться и яростно трепал снасти, гоня волны, качавшие яхту и шлепавшие о деревянный корпус. Через маленький иллюминатор Энджи видела, что снаружи еще темно.

Светящиеся цифры на будильнике показывали 5.55 утра. Пятница. Рабочий день. Ей – им – нужно ехать в управление. Подобрав с пола одежду, Энджи быстро оделась, стянула волосы в хвост и вышла в маленькую кухню-гостиную. Мэддокс стоял к ней спиной, одетый в рабочие брюки, рубашку и галстук.

Он обернулся:

– Привет!

Улыбка тронула его прекрасное лицо, но он тут же вздрогнул от боли. Раскаяние, стыд, отвращение к себе и страх проснулись в Энджи при виде повязки у него на переносице и темно-фиолетовых синяков под глазами.

– Кофе?

– За кофе я убить готова. Спасибо.

– Не убивай, – снова улыбнулся он и дернулся от боли, когда улыбка тронула распухшую середину лица. Взяв кружку, он налил кофе. – Как ты привыкла пить?

Никогда не спать с коллегой.

Никогда не целоваться.

Уходить первой. Уходить сразу. Не называть своего имени. Не оставаться на ночь. Никакого завтрака на следующее утро. Никогда не выбирать того, кто делает тебя слабее… Всегда контролировать ситуацию…

– Хотя, – тут же сказала Энджи, – я, наверное, обойдусь.

Подхватив ботинки, она присела и натянула один и другой.

– А кофе? – не понял Мэддокс, стоя с дымящейся кружкой в руках.

Встав, Энджи сдернула с крючка пальто.

– Куплю по дороге.

– Энджи.

Она замерла от его тона и серьезного взгляда.

– Куда это ты собралась?

– Домой – в душ и переодеться. А потом в управление.

И тут она вспомнила, что ее служебный пистолет и нож у него. Мэддокс не отводил взгляда. В наступившей тишине звуки снаружи стали громче – заурчал чей-то катер, выходя в море.

– Нет, – тихо сказал Мэддокс.

У Энджи часто забилось сердце.

– Мы говорили об этом, помнишь?

Черт, значит, ей не приснилось. Она поглядела на иллюминатор над маленькой раковиной: тусклый серый рассвет понемногу рассеивал тьму. Паллорино провела рукой по волосам, поправила «конский хвост».

– Энджи, посмотри на меня.

Она глубоко вздохнула и подняла на него глаза.

– Позвони и скажись больной. А сама сегодня же поезжай к специалисту.

– Но я не могу сказаться больной, расследование…

– Так, Паллорино, давай-ка выбирай. Либо ты звонишь и говоришь, что заболела, и идешь к врачу, или едешь в управление, но тогда я отдаю Базьяку твое служебное оружие и пишу на тебя рапорт.

Она в бессильном бешенстве смотрела на него, сжав кулаки.

– Пока я не хочу видеть тебя в моей команде. И ни в чьей другой не хочу.

Щеки и лоб у Энджи запылали. Она посмотрела на его заплывшие глаза и синяки на лице. То, что она сделала, отрицать было невозможно, и Паллорино поняла – как ни соблазнительно сделать вид, что вчерашнего приступа безумия не было, у нее ничего не получится. Мэддоксу придется объяснять в управлении, что у него с лицом.

– Не вынуждай меня, Энджи, не заставляй подавать рапорт. – Он помолчал. – Позволь тебе помочь.

Значит, с рапортом он подождет? И скормит копам какую-нибудь историю?

– Почему? – тихо спросила Энджи. – Почему ты готов рисковать ради меня?

Мэддокс долго молчал. Снаружи завывал ветер, швыряя капли дождя в толстое стекло иллюминатора.

– Потому что ты мне небезразлична, – медленно и раздельно ответил он, словно уясняя это для себя. В его голосе была искренность, от которой сердце Энджи затрепетало в горле. Она этого не стоит. Она не стоит его.

«Утекай! Беги…»

Она не сможет. Ей с этим не справиться. Она не хочет Мэддокса и непонятных эмоций, она хочет независимости. Петля паники затягивалась. Энджи облизала губы, отвернулась и, поколебавшись, начала подниматься по маленькой лесенке в тамбур. Ступив на темную мокрую палубу, она покачнулась, когда ледяной дождь принялся часто клевать ее в лицо, но овладела собой, перебралась на пристань и пошла к воротам, стуча тяжелыми ботинками по камням, оставив Мэддокса в теплой кухоньке с кружкой кофе в руке. Внутри у Энджи все дрожало.

– Так это, а Паллорино-то где?

Сидевший за металлическим столом в комнате, отведенный под оперативный штаб, Мэддокс раздраженно поднял глаза. Перед ним стоял Кьель Хольгерсен в узких грязно-серых джинсах, свободно свисавших с его тощей задницы якобы самым модным образом. Даже стоя неподвижно, он казался суетливым.

– Что? – резко переспросил Мэддокс, недовольный, что его отрывают от дел. Он приехал в управление пораньше, чтобы закончить отчет о том, что удалось заметить на похоронах Драммонд и узнать от отца Саймона – священник приоткрыл нечто очень важное, упомянув беспорядочные половые связи Грейси Драммонд. Мэддоксу хотелось уйти в работу и не думать об Энджи.

При виде его синяков Хольгерсен даже отшатнулся:

– Иисусе, чел, что с лицом? Кто тебе в нос дал? Видок у тебя черт знает какой!

– На яхте шкот ослаб от ветра, вот гик и заехал с разворота, пока я там крепил что мог в темноте на мокрой палубе…

Несколько секунд Хольгерсен молча смотрел на него.

Мэддокс выдержал его взгляд, не мигнув, хотя лицо здорово болело, и глаза слезились. Своим вопросом Хольгерсен явно пытался что-то вытянуть и сейчас искал признаки лжи. Этого парня не без причины высоко ценили на работе – несмотря на свои странности, он был очень умен. Он видел людей насквозь, а собеседники, напротив, как правило, не принимали Хольгерсена всерьез из-за своеобразной речи, одежды, специфической пластики. Мэддокс быстро разгадал, в чем преимущество Хольгерсена: молодой детектив нарочно наигрывал, чтобы усыпить бдительность собеседника.