Максим еще раз рассмотрел заветную точку, но ничего подозрительного там не заметил — виднелись засаженные чем-то поля, прерывающийся пунктир асфальтированного шоссе, прямоугольники строений, связанные вязью труб в замысловатый иероглиф, хорошо знакомые вырезы окопов и круглые проплешины воронок.

Тихий, мирный уголок сельской жизни с непроходимой грязью, деревянными сортирами, проспиртованными мужичками в рваных телогрейках, исхудалыми лошадками и гуляющими по навозу курами. Все это Максим когда-то видел в кино.

— Сколько я тебе должен за совет… Матильда? — заставил он себя назвать ее по абсолютно неподходящему для нее имени. Псевдоним ее только портил.

Девушка покачала головой.

— Нисколько. Это было только одолжение с моей стороны. Подарок. И я хочу сделать тебе еще один, — со значением закончила она и распахнула свою шубку, начавшую в теплом салоне противно попахивать мокрым мехом, показав, что в своем магазине она забыла не только форменные чулки, но и форменную одежду и форменное белье.

Неизвестно чего от него ожидала закаленная девушка, но Максим продолжал спокойно сидеть на своем месте, разглядывая ее тело и не делая никаких попыток к изнасилованию. Матильда улыбнулась, взяла его безвольную руку и, приложив ее в эпицентр левой груди, медленно повела вниз, полузакрыв глаза и томно застонав. Сеанс стриптиза и соблазнения проводился только для Максима, так как все окна его броневичка были целомудренно залеплены толстым слоем снега, от которого в салоне стало темно и спокойно, как на супружеском ложе.

Это было невероятно, но Максим чуял смертельную опасность, и не где-то на улице, а вот прямо здесь, под его ладонью, ощущающей кроме тепла и гладкости женской кожи что-то ядовитое и смертоносное, как жало скорпиона. Но эта даже не просто смерть, а нечто более жуткое — мучительная и изнуряющая смерть была покрыта столь убаюкивающим, столь соблазнительным слоем женского желания, запах которого Максим явственно ощутил в воздухе, что стоило большого труда вырваться из этой липкой ловушки. Многие, навeрное, и не сумели.

Максим приставил к ее виску пистолет и предупредил:

— Еще одно движение, и мне придется долго отскребать твои мозги от стекол моей машины. Мне бы этого не хотелось.

Его рука прекратила вынужденное сползание вниз, замерев на венерином холме. Матильда не удивилась и не начала к месту причитать, из чего Максим заключил, что он правильно вычислил ее.

— Сейчас ты медленно, очень медленно, не смотря на меня и не произнося ни слова, откроешь дверь, — щелчок замка подтвердил ее согласие слушаться его, — теперь так же медленно, без резких движений распахнешь ее, — дверь открылась, — и так же медленно и спокойно начнешь отсюда вылезать, — когда ее ноги были уже снаружи, под снегом, все еще засыпающим город, он остановил ее: — Постой, не двигайся и не поворачивайся ко мне. Я благодарен тебе за помощь. Все остальное не имеет значения. Если ты поняла — кивни, — затылок ее дернулся, а короткие темные волосы стали прямо на глазах Максима отрастать и золотиться. Она спрыгнула с сиденья, Максим захлопнул дверь и бросил машину с места в карьер.

Выезд из города не был популярен среди автолюбителей. Это была прекрасно отремонтированная трасса, по которой ночью на бешенной скорости в город шли машины, везущие питание, питье, кое-какие вещи, контрабандой провозимые из других мест, те же цистерны с соляркой и еще более дефицитным и недоступным простым смертным бензином, но днем она пустовала, и лишь к вечеру ее оживляли редкие машины мародеров, выезжающих из города и промышляющих в заброшенных селах и мертвых пригородах. Их можно было сразу определить по бронированному корпусу машин, пуленепробиваемым тонированным стеклам, усиленным рессорам и приваренным к дверям турелям для крупнокалиберных пулеметов и мортир. На счастье Максима, сейчас был неурочный час для этих волчьих стай, да и его броневи-чок был классом пожиже профессиональных машин, поэтому он не очень рисковал получить в бок пушечный снаряд от озверевших от бесконечных поборов и грабежей мужичков.

За городом снег почему-то сошел на нет, а когда Максим, ради интереса открыв окно, высунул наружу голову и оглянулся, то убедился, что мегаполис продолжает скрываться в сплошной белой пелене. По сторонам тянулись непривычные городскому жителю пейзажи — распаханные черные поля, кучи гниющей неубранной картофельной ботвы, железные трупы тракторов и всяких прочих веялок, сеялок, торчащие посреди пожарищ закопченные печи, многочисленные воронки и мотки колючей проволоки, разбитые пушки, покосившиеся железные решетчатые формы радаров, остовы упавших транспортных самолетов, содержимое которых и обшивка давно растащенны хозяйственными сельчанами, редкие полосы садов с разбитыми близкими взрывами деревьями, стога мокрого сена, заброшенные кладбища с начисто смытыми дождями и временем именами похороненных на покосившихся грубых деревянных крестах.

Через десяток километров зона отчуждения вокруг города, препятствующая его смычке с деревней, закончилась, и пошли более оживленные, хотя и не менее унылые картины. Появились деревни с еще теплящейся жизнью — кое-как починенными лачугами с Жидким дымком из печных труб, фигурами сидящих нa лавочках перед уцелевшими дворовыми воротами cтарух, похожих на разросшихся галок, редкими детьми и женщинами с ведрами. В полях шла какая-то загадочная работа — мужики сообща что-то пахали и выкапывали из земли, размахивали руками и стегали ни в чем не повинных огрызающихся лошадей, над ними кружили стаи ворон и ободряюще каркали.

Здесь был относительный порядок — остатки военной и сельской техники, провода, сломанные автоматы и разбившиеся вертолеты были, по большей части, стащены к самой дороге, и теперь она длинной ржавой стеной с редкими проходами была отделена от сел, полей и лесов. На машину Максима, хотя она и была единственной на шоссе, особого внимания не обращали, и только в некоторых деревнях ее облаяли уцелевшие после голода собаки.

Шоссе прерывалось большими промежутками голой земли с глубокими лужами и жирной грязью — кому пришла в голову мысль снять здесь асфальт и для чего Максим понять не мог, а также пестрело обильными выбоинами, вздутиями, остовами сгоревших машин и приветливо открытыми шлагбаумами контрольно-пропускных пунктов, давно уже, конечно же, бездействующих. Взгляд радовали лишь уцелевшие дорожные знаки, ограничивающие скорость сотней километров в час и запрещающие обгон.

Максим старался выполнить все их предписания — не слишком гнать и не обгонять. И то, и другое можно было выполнить без затруднений — из-за плохой дороги даже броневичку здесь нездоровилось — он с жалобным скрипом подпрыгивал на колдобинах и буксовал в грязевых топях — и Максим держал минимальную скорость, внимательно вглядываясь в дорогу и выбирая наиболее простую траекторию движения. Ни он, ни его не обгоняли, издевательски сигналя новичку на этих дорогах и обдавая грязью из под колес — Максим и броневичок были одинокими пилигримами в этом краю пуганных людей.

Несколько раз он пытался было остановиться в какой-нибудь деревне, чтобы выспросить дальнейшую дорогу, но его встречало гробовое молчание старух и голодные глаза детворы, из-за чего его расспросы относительно цветочных оранжерей выглядели здесь еще более кощунственно, чем в бюро похоронных услуг. Он вздыхал, захлопывал дверь и снова трогался в свой путь. Ему начали приходить мысли, что Матильда (или как ее там) соврала, но он отгонял их, зная по собственному опыту, что человек никогда не врет тому, кого готовиться через несколько минут убить. Впрочем, и по карте выходило, что он находится еще далеко от цели, а на здешних полях не растет ничего, кроме противопехотных мин и невзорвавшихся авиационных бомб.

Вскоре он наткнулся на закрытый шлагбаум. Он остановил машину и вылез наружу, вдохнув полной грудью чистый холодный воздух без всяких примесей пороха, тлеющих развалин и разлагающихся трупов, которые невозможно было из них извлечь.