А на заседании «Большой Тройки» между Сталиным и Рузвельтом, при молчаливом согласии де Голля, прошло обсуждение условий вступления СССР в войну против Японии.

Рузвельт напомнил о том, что настоящей причиной войны было не нападение на Перл-Харбор, и даже не то, что американцы зажали Японию в тиски сырьевого голода, а политика США в отношении японской оккупации Китая. Президент надеялся на то, что освобожденный Китай станет открытым и свободным государством, под этим, естественно, подразумевался свободный доступ американским корпорациям на рынок Китая. На что Сталин, как всегда, выставил свои условия, которые были приняты. Сталин заметил, что политикой Советского Союза в последнее время было собирание земель, бывших частями Российской империи, и политика эта будет продолжена, несмотря ни на что. Поэтому СССР претендует на возврат Маньчжурии и признание Прибалтики неотъемлемой частью Советского Союза. Это минимум. И второе — Советский Союз не признает присоединение Гоминьданом к Китаю как Синьцзяна, так и Внутренней Монголии. Эти народы и территории имеют право на самоопределение от великоханского народа, а объединяет их даже не общая история, даже не происхождение или язык, а только использование иероглифов в письме.

Де Голль заметил про себя тенденциозность такой постановки проблемы, но его мысли были более заняты тем, как он во главе Франции будет строить политику Новой Европы, и он благоразумно промолчал, а Рузвельт попытался отстоять хотя бы Маньчжурию, заявив, что она никогда не входила в состав Российской империи. На что Сталин привел в качестве примера численность русского населения в Маньчжурии и напомнил, что не только Маньчжурия, но также и половина Сахалина и вся Курильская гряда сейчас оккупированы Японией. И пока рано делить то, что еще только предстоит освободить. С чем президент и согласился. Пусть Сталин разгромил Гитлера. Японцев-то он не смог одолеть, хотя в войне с ними за короткий период уже сходился дважды. Судя по удару, который они нанесли по американскому флоту, не так все просто с японцами, видимо, они — крепкий орешек. После чего Сталин сказал, что начало вступления в войну против Японии СССР планирует примерно на первые числа октября текущего года. До этого времени Красная Армия просто не успеет провести перегруппировку сил.

Вечером Рузвельт дал прием в честь завершения работы комиссии и мирной конференции. Ему предстояло познакомиться со множеством новых европейских политиков, пришедших в Европу вслед за стальными армадами русских. О некоторых из них было известно только из донесений агентства Пинкертона под грифами «бунтовщик», «грабитель», «революционер». И ему было по-человечески интересно посмотреть на них, тех, которые самой жизнью рисковали, сходясь в классовых сражениях в почти безнадежной борьбе против опытной охранки европейских государств.

На этой встрече, на которой присутствовало по меньшей мере человек сорок, после приветственного слова президента выступил Сталин. По нему было видно, что он не революционный оратор, но тем не менее он всегда говорил то, что понимала аудитория, и то, что она хотела услышать. И мог сделать так, чтобы аудитория хотела услышать именно то, что нужно было самому седому маршалу. Сталин поблагодарил гостей за то, что они приняли деятельное участие в мирной конференции, затем за доверие, которое они оказали «Большой Тройке». Выразил общее мнение, что борьба за мир — самая благородная борьба, которую могут вести народы и государства. Построение нового, более безопасного мира и является чаянием всех народов планеты. Любой, кто встанет против этого, будет сметен яростью народной и сгинет на обочине Истории.

Долго еще не смолкали аплодисменты, и только когда присутствующие выпили и закусили, а общение приняло обычный для светских раутов ход, Рузвельт начал знакомиться со всеми этими «революционерами».

Алекс Шварц уже второй раз встретился с этим неприятным негром-контрабандистом. Мигель Джонсон представлял собой типичный образчик субчика из нищего пригорода богатого мегаполиса. Весь как на шарнирах, и в заднем месте не только шило, но и мощная батарейка. Мигель явно и прямо в глаза врал. Про то, как злые копы прихватили на границе с Мексикой предназначенную для белого господина партию оружия, но мы-то — парни не промах, мы порешали вопрос, только требуется время, время и еще раз время, и предоплата...

Господину Шварцу из-за жары неохота было махать руками, но он выбрал для себя роль крутого парня, поэтому-то и следовало проучить «верченого» бизнесмена, чтобы другим впредь неповадно было играть с немецкими ветеранами последней войны. Алекс Шварц, светловолосый, голубоглазый атлет, лишь рукой махнул, но ноги Мигеля оторвались от земли, он перевернулся в воздухе, и стена офиса, внезапно прыгнув вперед, больно ударила его в лицо.

— Ты, фак твою мать, негрила драный, ты кого вздумал за нос водить! Да я вашу шоблу по закоулкам мотал, я таких, как вы, пингвины, в детстве еще отымел! — Шварц даже не кричал, орал во всю мочь. — Сядь, твою мать! — он вытащил из заднего кармана «вальтер» и направил его в лоб собравшемуся было встать из глубокого кресла компаньону мистера Джонсона, господину Джексону, толстому и неповоротливому негру. — Короче, клоуны, придется ставить вас на счетчик. Теперь каждый вечер вы мне будете приносить в гостиницу по пятьсот долларов за просрочку поставки.

— Это против правил, — выдавил приходящий в себя Джонсон.

— Что против правил? — Шварц с наигранным недоумением посмотрел на Джонсона.

— Ты не можешь требовать неустойку, если не внес предоплату за товар.

— Слышь, ты, баран, ты меня будешь учить коммерции?! Да вы, козлы, мне суперограбление срываете, я вам мало еще неустойки назначил, я вам через неделю еще проценты на проценты считать начну...

— Но ведь так не делается, надо людей пригласить, пусть они рассудят, а то получается какое-то насилие над свободной личностью.

— Поучи жену бобы варить. Если надо, я и твоих авторитетов в позу поставлю. Короче, или завтра оружие, или пятьсот баксов, решай сам. Тебя со сроками за язык никто не тянул, сам навяливался, сам для заключения сделки ручонку свою протягивал. Теперь сам и пыхти... сядь!!! — он снова осадил мистера Джексона. — Все, пока, я завтра приду, и без шуток мне, не вздумай прятаться, я в прятки люблю играть.

Когда Шварц ушел, Джонсон погрузился в тягостное раздумье.

— Это ты во всем виноват! — спустя пять минут напустился он на мистера Джексона.

— А я-то тут при чем? — Джексону неудобно было, что наглый «снежок» измордовал его партнера, а он, гроза и гордость квартала, не смог этому противостоять.

— А кто при чем? Где деньги такие взять!

— А если не отдавать. Послать его на...

— Вот ты и пошли. Умник какой. Как деньги делить, так первый бежишь. А как по морде получать, так Мигель!

— Так ты всегда и берешь себе семьдесят пять процентов, а нам на всех отдаешь лишь четверть.

— А за что вам платить. Меня тут избивают, а вы сидите! Нет, надо вас уволить и идти под крыло к дону Лучано.

— Дон Лучано возьмет с тебя не четверть, а три четверти, и еще втравит в какую-нибудь комбинацию, потом сам вспомнишь старого друга.

— Да пошутил я. Но насчет того, чтобы дона попросить посредничать на переговорах со Шварцем... мысль, по-моему, хорошая.

— Ага, хоть бить не будет.

— А дон заставит его поделиться с собой долей от ограбления. Ты не усек, кого он подломить хочет?

— Я что-то не понял.

— Тормозишь, как всегда.

На следующий день Джонсон, в новом бордовом блестящем костюме и с платком вместо галстука, в сопровождении Джексона подъехал к особняку Лучано Фиоре, лидера итальянской общины Вашингтона, республиканца, католика и просто хорошего человека. Таковым он представал перед журналистами, актерами и политиками средней руки. Остальные граждане знали его под именем Лаки Лучано — Счастливчик Лучано. Ну а итальянцы и работники закрытой сферы деятельности, в том числе и копы, называли его, кто с обожанием, а кто со страхом и ненавистью, — Дон. И никто уже не помнил его первое прозвище — Рваная Жопа, которое он получил во время своей первой серьезной дворовой драки, вместе с ножевым ранением ягодицы.