Сейчас, вспоминая способы и методы фашистов, Оливар глубоко сомневался, что у них в результате получилось поработить мир и возвеличить Германию. Причинив столько зла человечеству, они неминуемо должны были попасть в Ад, в который верили на Земле.

Почему его близкие тоже совершенно забыли о нравственности и спутали величие империи с собственным величием и гордыней?

Он, конечно, меньше всех имеет право кого-либо критиковать, поучать, он сам так много грешил, но…

Неужели его мать настолько сильно возненавидела «пустышек» только потому, что он, Оливар, ее надежда и гордость, полюбил не ту женщину, которую выбрала она, и отказался от трона? Но разве это может являться причиной стольких преступлений?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ответ напрашивался сам собой. Оксия Варниус не простила его и не смогла понять.

«Семь кедровых орешков» без ядра. Его мать специально выращивала на своих землях кедры с орешками-пустоцветами, что доказали в процессе судебного доследования. Она мстила неодаренным, думая именно о его жене Ните, дочерях и внучках. Ненавидя их. Презирая. Мечтая уничтожить своих внуков также, как уничтожала других невинных «пустышек».

— Я понимал, что могу помочь своим детям и действовал. Я хотел счастья тем, кого люблю, — устало ответил Оливар судье. — Я устал закрывать глаза тем, кого люблю.

— Хотели помочь своим родственникам за счёт чужих жизней? — жестко поинтересовался судья, в строгих глазах которого плескалась неприязнь, которую он не мог и не хотел скрывать.

— У вас нет доказательств, что я убил кого-то, — холодно возразил Оливар.

Желваки заиграли на худом лице — он был зол, что вопрос о недоказанных убийствах поднимался здесь, при его внучках и их мужьях.

— Да, пока нет таких доказательств, — не стал возражать судья. — Вы сумели поставить блок на часть воспоминаний. Есть только показания его императорского величества, Майстрима Данери, их императорских высочеств, Верховной Фурии Земли фурий в том, что вы проводили эксперименты в своей лаборатории над Еленией Огдэн, насильственным образом удерживая ее и ровену Мадлен Роннигус в своём поместье. Показания у Теней рода брать бесполезно, как вы и сами понимаете. Записи артефактов памяти из вашего поместья о том, что Еления Огдэн и члены боевой пятерки императора хотели вас убить, и с этой целью проникли на вашу территорию, признаны сфальсифицированными. Мы же нашли семьи, чьи родственники много лет назад устраивались к вам в услужение и… после этого больше их никто и никогда не видел.

— А причём тут я? Может, они сами сбежали куда? — спокойно возразил бывший принц, стараясь сохранить на лице невозмутимую маску.

Много лет назад у него получилось поставить блок на часть воспоминаний, поскольку кошмары мучали, не давали высыпаться и работать. Но он был искренне удивлён, что менталисты не смогли взломать его. Он оказался сильнее, чем предполагал.

— Все сбежали? — не менее спокойно ответил Верховный судья. — Все, кто приходил к вам на подработку в течение десятков лет, потом решили не вернуться в семью?

Оливар ничего не ответил. На всю память блок он не мог поставить. Поэтому, если он не пил снотворное, то лица всех других жертв каждый день приходили ему во сне.

Мужчина оглянулся, увидел лица внучек и понял, что никогда не забудет выражения их лиц, полные ужаса и отвращения.

К нему.

К тому, кто продал душу демонам, чтобы они стали счастливыми.

Перед отправлением в тюрьму Оливару Варниусу, с разрешения молодого императора, пообещали прощальную встречу с дочерью и внучками.

Чего он ждал? Чего хотел? Оправдаться? Или надеялся, что его поймут? Только сейчас он понял, что это невозможно, хотя они… да и никто не знал и десятой доли его преступлений.

Когда зашли его любимые девочки, Оливар молчал, не зная, что сказать, жалея, что сам попросил эту встречу, жадно впитывая в себя их образы.

Нита. Таисия. Джиллия. Три внучки. Уже такие взрослые женщины. Их мужья. Высшие ровены империи.

— «Семь кедровых орешков» — это мы, дед? Бабушка Нита, мама, тетя Рута, тетя Мирайя, я и сестры? — голосом, полным тоски, спросила Нита — та, кто больше всех походила на свою бабку, в честь которой ее назвали. Такая же красивая, весёлая и добрая, как Нита. — Как же так, дед? Мы стали символом смерти в родной империи. Как ты это допустил? Почему не предотвратил? Почему сам… — голос молодой женщины прервался от волнения. — Почему, дед?

— Я не знал… об их преступлениях я не знал… Нита, — Оливару нужно было, чтобы она и другие поверили ему. Хотя бы в этом преступлении он не виноват.

— Не знал… — Нита смотрела на него взглядом, полным боли и разочарования. — Не знал, потому что был поглощен своими исследованиями? — он невольно кивнул ей в ответ в знак согласия. — А та девушка, дед, за которой мы приезжали в приют ровены Роннигус на Север империи… зачем она тогда нужна была тебе? Для опытов?! — голос зазвенел от возмущения. — Она и есть Еления Огдэн, которую ты потом насильно удерживал в поместье в своей лаборатории?! О своих преступлениях ты знал, дед?!

Оливар молчал. Все они находились в старинном зале правосудия, уже оставленном посторонними людьми, чтобы он мог попрощаться. Только безмолвные стражи стояли на расстоянии нескольких метров от них.

От слов Ниты исходило эхо под купол высокого потолка, и от этого ее слова звучали еще напряженней и мрачней.

— Ты хотел продлить наши жизни за счёт жизней других невинных людей? — глаза Таисии, так похожие на глаза ее матери Руты, были полны слез и муки. — А Еления Огдэн… она… ее ты заранее обрёк на смерть? Сделал смертницей?

— Нита… Таисия… — мужчина смотрел на внучек глазами, полными той же невыразимой муки.

— Нита… — Наина попыталась заступиться за отца перед дочерью, но та прервала ее резким взмахом руки.

— Мама, молчи! Ты все знала и позволяла! Почему тебя тоже не арестовали?!

Наина отшатнулась, поражённая презрением, прозвучавшем в голосе дочери.

— Дед, тебе назначили ещё мягкое наказание, — сурово поджав красивые губы, строго произнесла молодая графиня Браоз. — Я бы за такое… не знаю… мягко тебя наказали…

А потом… она просто отвернулась и ушла, тяжело переставляя ноги, ни разу не обернувшись. Граф Браоз пошёл следом, так и не сказав ни слова своему тестю.

Невозможно прямая, холодная… чужая Нита. Ушла, понимая, что не увидит его долгие-долгие годы. А ведь раньше она боготворила его и восхищалась им.

Больно. Как же больно. Как будто его любимая жена отвернулась и ушла.

Таисия и Джиллия, две другие внучки, с такими же пепельно-серыми шокированными лицами тоже отвернулись, больше не проронив ни слова, и тоже ушли. Вместе со своими мужьями. Вот и попрощался. А на что он надеялся?

Осталась только Наина, муж которой, барон Вустер, попросил разрешения у Эдварда Данери не присутствовать на судебном процессе.

Наина подошла и нежно погладила его по седеющим волосам, по вмиг ссутулившимся плечам. Самая младшая дочь, выглядевшая старше, чем он, с жалостью смотрела на раздавленного отца.

Оливар порывисто схватил тонкую морщинистую руку уже далеко немолодой женщины и прижался губами к тыльной стороне ладони. На его руках были тяжёлые амагические наручники, мешавшие ему, но сейчас он мало обращал на них внимание.

Дочь обняла его. Она одна не отвернулась. Простила. Она понимала его.

Он же не смог. Все было зря. Вся жизнь.

— Девочка моя, прости меня, — разочарованный и убитый голос отца нашёл щемящий отклик в сердце младшей дочери. — Всю жизнь я искал рецепт треклятого эликсира… хотел для вас лучшей жизни… не как у всех… мечтал, чтоб вы прожили также долго, как маги… в результате… Вечная гонка за мифическим эликсиром привела к тому, что мимо меня прошла целая жизнь… не только моя, но и ваша. Теперь же те, кого я люблю больше всего, ненавидят меня.