Вчера вечером я поговорила с Шарлоттой Уотерс. Для друзей – Чарли.

Найти ее оказалось довольно легко. Я просто позвонила в «Кримсон» – ночной клуб, который упоминался в «Сильвер Аспенз таймс». Чарли все еще работает там – совсем как я все еще работаю у Холли. Такие девушки, как я и она, отличаются своего рода постоянством. Мы предпочитаем оставаться там, куда определило нас общество, и не лезем выше.

Разумеется, управляющий клуба ее телефон мне не дал, но посоветовал перезвонить – может, мне повезет и я попаду на смену Чарли.

За последние дни я звонила в «Кримсон» раз сто, и в конце концов мне действительно повезло.

Вот как все было, дорогой Дневник…

Когда Шарлотту Уотерс позвали к телефону, я сказала, что раньше работала у Джона Риттенберга и у меня есть причины считать, что она может мне помочь.

Шарлотта мгновенно насторожилась. Ничего удивительного. На ее месте я бы тоже насторожилась.

«Я прочла про вас в газете, – проговорила я самым доверительным тоном. – Такие девушки, как мы с вами, должны держаться заодно и помогать друг другу. Понимаете, что я имею в виду?»

Некоторое время она молчала. На заднем плане я слышала музыку. Голоса. Смех.

«Как, вы говорите, вас зовут?»

На этот раз молчу я. Мне не хочется говорить правду, но не хочется и лгать. Наконец я слегка откашливаюсь.

«Меня зовут Катарина Попович, но обычно меня зовут просто Кит. По мужу я – Дарлинг, но мы давно в разводе».

Я не представлялась как Катарина Попович вот уже много лет, и сейчас это имя, произнесенное вслух, действует на меня странно. Мне кажется, внутри меня что-то меняется, словно та, старая Катарина стремится занять побольше места в моей душе, слиться с новой, более счастливой Кит. Похоже, что, пробуждая от сна Катарину, я совершаю большую ошибку. Я боюсь, что с этого момента ничего уже не будет как раньше, что именно здесь моя точка невозврата. Это мой последний редут, на котором я умру, но не сдамся. Когда я попала в дом Джона Риттенберга, когда увидела эти его огромные фотопортреты, на которых он несется с горы прямо на меня, все изменилось, перевернулось с ног на голову. Теперь об отступлении не может быть и речи. Я понимаю это подсознательно. Повернуть назад я не смогу, даже если захочу.

«Кит?» – повторяет Чарли Уотерс мое имя, и я чувствую, что колесики у нее в голове крутятся с удвоенной скоростью. Она пытается понять, кто я такая и что мне нужно. Но трубку не кладет, и я решаю, что это хороший знак.

«У меня мало времени, – добавляет она. – Я тут вышла на перекур, так что давайте покороче, если можно».

Ага, ей стало любопытно! Этого-то мне и нужно. Она может принять любое решение, но для меня важно другое. Я хочу, чтобы она меня выслушала и ответила на мои вопросы. Может, в этот раз она откажется говорить откровенно, но никто не мешает мне повторить попытку позже, когда Чарли как следует обдумает наш разговор.

«Понимаете, Чарли… можно мне называть вас Чарли?..»

«Меня все так называют».

«Так вот, я тут наткнулась в Интернете на статью, которая вышла где-то год назад, там говорилось, что Джон Риттенберг обвинял вас в преследовании – якобы вы следили за ним и его женой. Вы же заявили, что он подмешал вам в коктейль наркотики и изнасиловал, в результате чего вы забеременели. Но заявление вы подали только после того, как вас задержали на участке Риттенбергов и предъявили обвинение в причинении беспокойства. Позже все обвинения против вас были сняты, и вы тоже отозвали иск, заявив, что оклеветали Риттенберга. В газете упоминалось, что после этого вы согласились пройти курс психотерапии. Я хотела бы узнать, что произошло на самом деле».

«Охренеть! Что вам от меня нужно? Зачем вам это? Прошло больше года! Вы журналистка? Это она вас на меня натравила?»

Мое сердце забилось вдвое быстрее.

«Кто это – «она»?»

Тишина на линии.

Чарли Уотерс вот-вот повесит трубку.

«Послушайте, Чарли, я вам верю! – быстро говорю я. – Я верю: то, что вы говорили сначала, и есть правда. Да, вы отказались от своих слов, но… у вас наверняка были на это причины, и от этого правда не перестает быть правдой!»

Мне вдруг становится страшно. Мой голос несколько раз срывается, но отступать уже поздно.

«Я не журналистка, Чарли, я… О’кей, да, я немного приврала. Я не работала у Риттенбергов, я работаю у них сейчас. Я уборщица, убираюсь у них в доме и… – Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. Чарли молчит, но я уверена, она внимательно слушает. – И мне очень нужна помощь, потому что я… Я знаю, что он уже делал подобное раньше. И, похоже, не раз. После того как я наткнулась на ту статью, я поняла, что в этом не одинока».

После очень долгой паузы Чарли спрашивает:

«Он с вами тоже что-то сделал?»

На этот раз молчу я.

«Кит? Вы там? С вами все в порядке?»

«Нет, – шепчу я чуть слышно. – Не думаю… Я… мне просто нужно было с кем-то поговорить. Я догадывалась, что он уже не раз совершал что-то подобное, но теперь я не знаю, как мне поступить. Я боюсь, что если я пожалуюсь, он поступит со мной так же, как с вами: обольет грязью и подаст в суд…»

«Откуда мне знать, что вы та, за кого себя выдаете? Почему я должна вам верить?»

«Вы не должны мне верить, просто мне не к кому больше обратиться. Простите. Это было глупо. Я…»

«Постойте! – Я слышу, как Чарли бранится вполголоса. – Я готова вам поверить, но… Даже если бы я захотела вам все рассказать, я не могу. Вы знаете, что такое «правило кляпа»? Я подписала соглашение о нераскрытии сведений, касающихся обстоятельств дела. Его подписали обе стороны».

Сердце бешено колотится у меня в груди, а на лбу выступает пот. Я попала точно в яблочко! Я не ошиблась!

«Соглашение о неразглашении? СОН? Вас заставили его подписать?»

«Я не могу об этом говорить, Кит, поймите. Я взяла у них деньги и подписала бумаги. Это все, что я имею право вам сказать».

Я делаю глубокий вдох, стараясь справиться с возбуждением.

«Хорошо, – говорю я как можно мягче. – Я сама расскажу, как все было… Вам ничего не надо подтверждать, только выслушайте меня. И если я где-то ошибусь, можете просто положить трубку. Ну как, договорились?»

В трубке я слышу, как кто-то зовет Чарли по имени.

«Мой перерыв почти закончился. Мне пора идти».

«Постойте, не уходите! Еще буквально секундочку! Вы… Скажите, что случилось с вашим ребенком. Вы сказали, что забеременели от Риттенберга, и я вам верю. Но ребенок… вас заставили от него избавиться? Это было частью сделки? Скажите, Джон заплатил вам, чтобы вы сделали аборт и отозвали иск, а за это он отказался от обвинения в причинении беспокойства? Я правильно все поняла? Этот говнюк искалечил вам жизнь, а потом, наверное, еще и сказал, мол, «ничего не было»? Так все было, Чарли?»

Чарли на другом конце линии яростно выругалась. Я слышала, как она откашливается и сморкается.

«Я понимаю, почему вы следили за ним. Правда понимаю. Такие вещи могут свести с ума. А этот грязный трюк с подсыпанным в бокал наркотиком… После такого перестаешь доверять собственной памяти – особенно если у тебя нет никакой поддержки. Но вы этого не заслуживаете. Ни одна женщина такого не заслуживает».

«Не знаю, та ли вы, за кого себя выдаете, или нет, – очень тихо произносит Чарли, – но одну вещь я все-таки могу вам сказать… Это были не его адвокаты. Это были ее адвокаты. Это она все устроила».

«В смысле? Кто – она?»

Чарли со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

«Это она заставила меня подписать соглашение о неразглашении. Джон Риттенберг ничего не знал. Нет, он знал, что он меня изнасиловал, но насчет беременности… Скорее всего, он до сих пор считает, что беременность я выдумала. Она об этом позаботилась. Ей нужно было как следует замести следы, и она сделала это, потому что заботилась о своей репутации и о репутации своей семьи. Сначала она пыталась запугать меня, чтобы я избавилась от… Черт!.. Если вы проболтаетесь, Кит, у меня будут большие неприятности, но я все равно скажу… В договоре об этом не было ни слова, про это даже ее адвокаты не в курсе…»