Глубоко вздохнув, она медленно подняла голову и встретилась с ним взглядом. Глаза Мэддокса казались черными и бездонными, и Энджи решилась – ухватившись за его руку, ступила на палубу. Он повел ее в свою каюту.

Спустившись по крутой лестнице через люк, Паллорино наткнулась на Джека-О, свернувшегося на коврике из овечьей шкуры. Пес зарычал на нее горловым рыком, будто намекая: не покушайся на мою территорию, и, может, я тебя не кусну.

Мэддокс, казалось, заполнял собой всю уютную гостиную, где нашлось место и для встроенной кухоньки. Он поглядел Энджи в глаза. Его собственные, над повязкой на переносице, были налиты кровью. Завтра придется что-то объяснять коллегам. Энджи похолодела при виде того, как она отделала напарника, и с ужасом представила, что он может рассказать в управлении.

– Я еще раз прошу прощения, – в сотый раз покаянно повторила она.

В его глазах появилась забота – и не только. Энджи не произнесла ни слова с той минуты, как они покинули Сент-Джуд. Мэддокс до сих пор не вернул ей нож и служебный пистолет. Ее так и подмывало возмутиться, возненавидеть напарника за то, что он увидел ее в таком состоянии, развернуться и уйти, сделав вид, что ничего не было. Но логика подсказывала, что ей действительно нужна помощь, хотя Энджи не знала, как ее получить, не рискуя карьерой.

– Присядь, – сказал Мэддокс, включая газовый обогреватель и открывая кухонный шкафчик.

Энджи тяжело вздохнула, откинула со лба мокрые волосы и стянула куртку. Присев на узенький диван в тесной гостиной, она сняла ботинки. Мэддокс достал два бокала и бутылку скотча, щедро плеснул в каждый и принес один ей. Джек-О настороженно следил за ними со своего коврика и снова зарычал, когда Мэддокс подал скотч Энджи.

– Спасибо. – Ей пришлось взять бокал двумя руками, так они тряслись, и удалось сделать большой глоток виски, не пролив. Она снова глотнула и закрыла глаза, ощущая, как горячий комок скатывается в желудок. Дрожь начала отпускать. Энджи открыла повлажневшие глаза и взглянула на Мэддокса. В его взгляде читались вопросы, забота, сочувствие.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но промолчала, а Мэддокс не настаивал. Он снял свое пальто и повесил его и пальто Энджи на крючки у трапа. Вернувшись на крошечную кухню, он открыл пачку собачьего корма и насыпал полную миску. Поставив еду на пол рядом с поилкой, Мэддокс посвистел.

Джек-О поднялся с коврика и подковылял на трех ногах, недоверчиво косясь на Энджи. Хрустя собачьим кормом, он не сводил с нее черных блестящих глаз.

От резкого порыва ветра яхту качнуло – было слышно, как завибрировали снасти. Уютная каюта ничуть не походила на тесный бункер, чего опасалась Энджи. Маленький холодильник был сплошь увешан фотографиями Мэддокса с Джинни, обеденный стол завален книгами и бумагами. Мэддокс присел рядом и глотнул из своего бокала.

– Такое раньше случалось? – спросил Мэддокс. Энджи, держа бокал в ладонях, опустила его на колено.

– Нет. Такого никогда не было.

Мэддокс ждал.

Паника росла. Энджи захотелось убежать. Она бросила взгляд на дверь каюты.

«Ты должна признать, что у тебя проблема…»

– У меня, похоже, начались галлюцинации, – наконец проговорила Энджи. Она подробно описала маленькую девочку в розовом, когда и где она появлялась, что повторяла и на каком языке. Энджи не умолчала и о болезни своей матери, и что первые симптомы проявились у Мириам в таком же возрасте.

Глотнув еще скотча, Энджи коротко усмехнулась:

– Я схожу с ума! Вот, я это сказала. Через десяток лет я буду сидеть в кресле-качалке, уставясь на свое отражение, под присмотром санитаров в «Маунт-Сент-Агнес»…

– Значит, ты там навещала маму?

Энджи бессильно кивнула. Теперь все вышло наружу. Она выпустила из рук контроль над информацией. Штука с секретами в том, что нельзя их никому открывать: что знают двое, знает и свинья. Понятие «поделиться секретом» всегда казалось Энджи чем-то несерьезным.

Мэддокс молча обдумывал услышанное. Тишину нарушали только вой ветра и плеск воды за бортом.

– Не исключено, что у тебя шизофрения, – тихо сказал он.

– Спасибо, утешил.

Он забрал у нее бокал и поставил на маленький стол, к своему, затем взял ее за руки и начал водить большими пальцами круги на ее коже, отчего мягкие нити желания щекотно потянулись к соскам. Энджи вдруг захотелось свернуться в клубочек, как маленькой, и чтобы Мэддокс ее обнял и поцеловал. Эта потребность отдаться под чью-то заботу была для нее внове – подобные мысли не посещали ее с самого детства.

Джек-О, вылизав миску, подошел и улегся у ног Мэддокса, повернув острую морду к ступням Энджи в носках.

– Или посттравматическое расстройство, что вероятнее, учитывая ситуацию с Хашем и той малюткой. Видимо, она и преследует тебя в галлюцинациях.

– А что тебе известно о ситуации с Хашем?

– Я читал отчет об инциденте.

– Зачем?

Мэддокс неопределенно пожал плечами.

– Ты не знал, чего ждать от такой напарницы? Ты на это намекал возле пентхауса Джекса? Ты сомневаешься в моей способности верно оценить ситуацию, потому что считаешь, что я могла спасти Хаша?

– Наоборот. Меня заинтриговала женщина, которая привязала меня к кровати в мотеле «Лис», – улыбнулся Мэддокс. Улыбка не успела подняться к глазам – он вздрогнул от боли.

– Если это была острота, то не смешно.

Он медленно кивнул. Лицо стало серьезным.

– Но если это посттравматический синдром, как прикажешь понимать невесть откуда взявшийся польский?

– Хм… Может, всплыли подавленные детские воспоминания?

Невольно задумавшись, Паллорино отвела глаза, перебирая в голове события последних дней.

– Нельзя исключать, что стресс от случившегося с Хашем затронул что-то очень глубокое.

– Знаешь, я думаю, мне начала вспоминаться автомобильная авария, в которую мы попали, когда мне было четыре года. Я тогда сильно пострадала, чуть не умерла.

– Шрам у тебя на губе?..

Энджи кивнула.

– Расскажешь?

Она объяснила про Италию и годичный отпуск отца, профессора университета.

– Но, когда я недавно перебирала фотографии, мне показалось, что там перепутаны даты. – Энджи рассказала про несоответствие карандашных пометок, сделанных рукой матери, и реальных событий. Не умолчала она и о словах Мириам про ангелов, вернувших Энджи под Рождество, когда шел снег, и о своих непонятных ощущениях, когда мать вдруг запела «Аве, Мария» мягким сильным меццо-сопрано.

Мэддокс чуть прищурился.

– Стало быть, сегодня все эти раздражители совпали? Вот что случилось? Собор, колокола, Рождество, падающий снег и тот же самый католический гимн?

Энджи вздохнула и потерла ладонями лицо.

– Наверное. Меня охватила беспричинная паника, даже ужас, когда я… то есть мы вышли из собора. Я увидела красный крест над входом в отделение «Скорой», а дальше ничего не помню.

– Дальше ты попыталась меня прирезать, – хмыкнул Мэддокс.

– Прости меня, я дура. – Энджи взяла бокал и залпом махнула остаток скотча.

– Тебе нужно поговорить с профессионалом, с хорошим специалистом…

– И потерять работу, потому что в управлении узнают, что я сумасшедшая?

Мэддокс посмотрел на нее в упор. В его взгляде читалось: «Какой же из тебя работник, если у тебя едет крыша?»

– Ты должна сделать это ради себя, – тихо сказал он. – И ради тех, кто будет рассчитывать на тебя в рискованной ситуации.

Снова услышав от него эти слова, Энджи ощутила дурноту под ложечкой. На ней лежит ответственность перед собой и перед другими. Несколько часов назад она едва не убила своего напарника.

Мэддокс взял ее лицо в ладони и большим пальцем мягко обвел ее губы и шрам.

– Энджи, все может быть очень просто, – сказал Мэддокс. – Больше всего это похоже на подавленные детские воспоминания. Что-то случившееся еще до аварии прорывается в твое сознание в результате наложившихся стрессов – резкого ухудшения у твоей мамы, погибших у тебя на глазах Хаша и маленькой девочки, теперь еще «креститель» этот… Это все раздражители.