– Где Уитни могла раздобыть еще сорок или пятьдесят тысяч долларов?

– Понятия не имею. Возможно, Тревор провернул какую-то крупную сделку с наркотиками.

Ребекка пожевала губу.

– Эш, – прошептала она, удерживая его взгляд. – Это чрезвычайно донимало моего отца и по-прежнему донимает меня. Я должна еще раз спросить насчет шрама у тебя на лице… он действительно был получен после падения с лошади?

В его глазах как будто закрылись автоматические шторки. Ребекка видела, как Эш поднимает разводные мосты и зарешечивает окна своего каменного замка, увлекая правду в глубокие, мрачные подземелья своей души.

– Я же говорил, – бесстрастно произнес он. Напряжение его мышц свидетельствовало о гневе.

Разочарование пронзило Ребекку, как копье.

– Я знаю, что ты мне говорил, Эш.

– Тогда престань спрашивать.

– Посмотри на себя. Твои перемены настроения, твоя злость от этого вопроса. Эш, есть вещи, о которых ты мне не рассказываешь, и, с одной стороны, это нормально, но только не в связи с делом Уитни, потому что тебя обвинят в ее убийстве, если ты не раскроешься. О господи… – Она встала и запустила пальцы в распущенные волосы. – Ты чертовски упрямый человек. Почему… ну почему ты скрываешь это от меня? Что это может быть?

Эш гневно уставился на нее. Ребекка опустилась на стул прямо перед ним.

– Посмотри на это с точки зрения следователя, с точки зрения человека, незнакомого с тобой. У тебя был самый убедительный мотив желать смерти Уитни по уже упомянутым причинам. Ты всегда держался подальше от этого заброшенного летнего лагеря на границе твоего ранчо. Ты не водил меня туда, несмотря на мои просьбы. Я смотрела на тебя, пока кинологи обыскивали этот участок, ты выглядел как живой труп.

Она сделала паузу, наблюдая за его лицом.

– Ты как будто знал, Эш. Ты знал, что мы можем найти в этом бревне. Мой отец перед смертью сказал по телефону «он знает» и «он солгал». Что он имел в виду?

Эш сидел, тупо глядя на стену со схемой преступления. Раздражение Ребекки переросло в гнев.

– Игра в молчанку тебе не поможет, ты понимаешь?

Эш резко встал, подхватил свою куртку со спинки стула и направился к выходу.

У Ребекки упало сердце. Если она позволит ему уйти, то годы жизни, распутанные вокруг ложных слов Уитни, канут в небытие.

Эш взялся за дверную ручку. Ребекка рванулась вперед и схватила его за руку, внезапно придя в бешенство. Годы боли и страданий чудовищным приливом обрушились на нее.

– Нет, Эш. Не делай этого со мной. Ты говорил, что хотел получить меня, хотел видеть нас вместе. Ты даже говорил, что любишь меня! Но сейчас ты изо всех сил пытаешься оттолкнуть меня и все, что мы разделили с тобой. Почему?

Ребекка чувствовала, как дрожит его тело.

– Что такого в этом месте, Эш? – прошептала она. – Почему ты отказался ехать в клинику?

– Потому что я хотел, чтобы ты выходила меня, Ребекка.

Она сглотнула, ощущая пустоту в животе.

– Ты понимаешь, что это довольно жалкое оправдание?

Эш прищурился. Внезапно он отпустил дверную ручку и стремительно повернулся к Ребекке. Темная, устрашающая страсть зажглась в его глазах, в его яростно выпяченном подбородке, в волнах силы, исходившей от него, как клубы холодного, черного, удушливого дыма.

Внезапно испугавшись, Ребекка отпустила его руку и шагнула назад.

– Хочешь знать, почему я трахнулся с Уитни? – Слова, как пули, вылетали из его рта.

Ребекка отпрянула. Эш шагнул вперед.

– Потому что у нее были большие сиськи и мокрая щелка и еще потому, что она хотела этого, Бекка! Она хотела, чтобы я сунул член ей между ног!

Ребекка моргнула. Ее глаза заслезились, сердце застучало с перебоями. Она осознала, что он перекрывает дверь, ее путь к бегству.

– Она набросилась на меня, – с отвращением бросил Эш. – И… и я хотел, чтобы это была ты, но…

– Его голос пресекся, и он повернулся спиной к Ребекке. Его плечи бессильно опустились. Когда Эш снова заговорил, его голос был тихим и подавленным:

– Я никогда еще не был с женщиной. Мне было восемнадцать лет, и я ни разу не переспал с женщиной. Мне… мне нужно было узнать, что я могу это сделать. Особенно тем летом.

Последние слова он произнес еле слышным шепотом. Его спина, обращенная к ней, как будто обратилась в камень. Кулаки были стиснуты, шейные мышцы напряглись, как струны.

Что-то в его тоне, неподвижности и напряженности сильно испугало Ребекку. Она заставила его сломаться. Во рту у нее пересохло, пульс зачастил. Она боялась продолжения, но должна была узнать правду.

Ребекка подождала еще немного. Снаружи усилился ветер, бросавший пригоршни снега в оконное стекло.

– Почему, Эш? – тихо спросила она. – Почему именно тем летом?

– Потому что тогда я попытался переспать с тобой.

Она сглотнула:

– Я хотела немного подождать.

Эш круто развернулся. Его лицо было страдальческой маской.

– Когда ты отказала мне, я испугался. Я боялся, что со мной что-то не так. – Он открыл рот, потом закрыл его. Попробовал снова: – Я… я был только с мужчиной.

Потрясение. Ребекка ошеломленно смотрела на него.

– Я был только со своим отцом.

Ребекка кивнула, как будто поняла, но ее разум отказывался что-либо понимать.

– Он насиловал меня с малых лет, Ребекка. Еще до того, как я узнал, что это плохо. Он сделал это нормальной вещью, а когда я вырос и узнал, что это неправильно, он воспользовался этим как оружием. Так он стал управлять мной.

– Домики в летнем лагере, – прошептала она. Ее глаза горели.

Эш кивнул. Теперь он стоял перед нею, раздетый донага. Этот большой мужчина. Человек, которого она всегда любила и старалась не показывать этого.

– Когда он был зол, то насиловал меня там, в старых летних домиках. Принуждал меня, умасливал меня. Бил. А потом преподносил мне особые подарки. Новую лошадь. Мое первое ружье. Щенка. Он залезал мне в голову.

– Эш… – Она потянулась к нему, но он отступил назад.

– Само плохое, что у меня началась эрекция от его прикосновения. – Он помотал головой. – Бекка… ты была нужна мне. В то лето ты была нужна мне всем сердцем, душой и телом. Я постоянно боялся, что ты узнаешь, что тебе станет тошно и ты всем расскажешь обо мне. Я боялся, что ты не будешь видеть во мне… настоящего мужчину, и когда ты…

– Ладно, ладно. – Ребекка потянулась, взяла его за руки и привлекла к себе. Потом она закинула руки ему на плечи, прильнула щекой к его груди и просто обняла его. Крепко, очень крепко. Ей хотелось сказать: «Ш-шш, не думай об этом и больше ничего не говори». Но она знала, что должна слушать. Она была обязана узнать все об этих ужасных, жутких вещах.

Она отвела Эша к кровати и села рядом, держа его за руку. Он был таким мужественным, таким крепким и полным жизни. Все ее представления об этом мужчине, которого она знала еще мальчиком и подростком, все, что она думала об Эше Хогене, которого любила, оказалось ошибочным. Совсем не таким, как ей казалось.

Теперь его привычки и особенности вдруг встали на место, словно при обратном воспроизведении видеосъемки бьющегося зеркала. Миллионы осколков встали на место и превратились в зеркало, где она видела саму себя и все сделанные или сказанные ею вещи, которые ранили Эша, потому что она на самом деле не знала его. Она не понимала, каким он был.

Это объясняло его угрюмость в мальчишеском и подростковом возрасте. Это объясняло его потребность иногда уходить в лес и оставаться там целыми днями. И конечно, это объясняло, почему он не хотел показывать ей руины заброшенного летнего лагеря. Почему он так любил ее родителей и Бегущего Ветра. Почему он хранил у себя дома фотографии ее отца. Почему он спас точно такую же собаку, какая была у ее матери. Эш Хоген был мальчиком, искавшим настоящую семью.

Это придавало иной смысл его рассказу о том, как он попытался сбежать из дома, когда Бегущий Ветер нашел его в лесу.