Слава богу, он остался на месте.

Оливия ускорила шаг, листья похрустывали под ее сапогами. Она пришла в ужас, осознав, что щеки у нее мокрые от внезапно хлынувших слез. Она не плакала много лет. Она высохла и умерла, превратилась в пустую скорлупу. Но Коулу удалось что-то пробудить в ней. Эмоции. Желания. Потребность в человеческом прикосновении. Это убивало ее, потому что причиняло боль. Ей было чертовски больно. Ведь она не могла это получить.

Коул ворвался в библиотеку. Отец сидел у камина со стаканом шотландского виски в руке. Пузырек с таблетками стоял на столике возле его кресла, рядом – бутылка виски.

– Мне потребовалось кое-что покрепче, чем чай миссис Каррик, – сказал отец, кладя в рот еще две таблетки и запивая щедрым глотком спиртного.

Коул уставился на бутылку виски. Он бы и сам был не прочь пропустить стаканчик. Вместо этого он подошел к буфету, налил себе чашку чая, взял сэндвич и сел у огня напротив отца.

– Тебе придется рассказать мне о ней. – Коул сразу откусил половину сэндвича.

– Мне нечего особенно рассказывать, сын.

Коула охватил привычный приступ раздражения. Нейронные связи сформировались давным-давно. Он проглотил другую половину сэндвича, проглотил и запил чаем.

– Ты оставляешь это ранчо, наследство семьи Макдона, которое сохранялось с середины девятнадцатого века, и не можешь ничего сказать о женщине, которой ты его оставляешь?

– Ты и Джейн бросили это наследство. Я ничем тебе не обязан…

– О, избавь меня. Дело не во мне и Джейн, и ты это знаешь. Мы говорим об Оливии и о твоих отношениях с ней. Откуда она? Что ты знаешь о ней?

Отец отвернулся, посмотрел на пламя.

Коул одним глотком допил оставшийся чай, поставил чашку. Положив руки на колени, он подался вперед.

– Это убийство… Жестокая вещь. Женщина выпотрошена, глаза вырезаны.

Майрон кивнул.

– Ты думаешь, что Оливия пыталась покончить с собой незадолго до приезда сюда?

Отец сделал еще один большой глоток виски, кивнул, его глаза заслезились от алкоголя и лекарств. Или от чего-то более потаенного.

– Ты тоже видел шрам у нее на шее?

Глаза Майрона расширились.

– Так ты не видел? Рубец похож на удавку. – Коул немного помолчал. – Как будто кожу до мяса стерла веревка или воротник, врезавшийся в шею.

Старик уставился на сына. Молчание затянулось.

– Она всегда носит шейный платок, – наконец сказал Майрон. – Или водолазку. Я ничего не знал.

– Оливия прячет этот шрам. Я увидел его только потому, что мне пришлось снять с нее платок, чтобы облегчить дыхание, когда она упала в обморок.

– Вот дерьмо, – негромко выругался отец и сделал еще глоток виски.

– Что ты помнишь об убийце из Уотт-Лейк? – спросил Коул. – Я помню только то, что он был сексуальным садистом, который соблазнял и похищал женщин на севере, держал их взаперти всю зиму, а весной отпускал и начинал на них охоту. Его поймали в тот момент, когда я служил в армии и был в составе миротворческой миссии в Сьерра-Леоне.

Майрон поджал губы.

– Он охотился на них, убивал, потом вешал жертву, как тушу оленя, чтобы стекла кровь. Вырезал глаза. Держал части тела в морозильнике. Некоторых ел.

– Жертва у реки Биркенхед тоже была повешена за шею, – сказал Коул. – И глаз не было.

– Но убийцу из Уотт-Лейк поймали, – сказал отец. – Они арестовали его и предъявили обвинения. Суд над ним стал главной новостью. Несколько лет назад он умер в тюрьме. Это тоже было в новостях.

Коул выпрямился в кресле, глубоко вздохнул, на него вдруг снова навалилась усталость. Он на мгновение закрыл глаза и тут же снова ощутил в объятиях Оливию. Она сначала сопротивлялась, а потом медленно расслабилась, слившись с его телом так, словно нуждалась в нем. Ему было приятно обнимать. Быть нужным. Чувствовать, что он может кого-то защитить. Не подводить их, как он подвел Холли и Тая.

Проклятье.

Возможно, это именно он нуждался в этом объятии, а не она.

– Ну, что бы там ни было с этой историей об убийстве у реки Биркенхед и этой приманкой для рыбы, – негромко сказал Коул, – они напугали Оливию, заставили ее вспомнить прошлое. Она набросилась на меня с ножом, приняла меня за кого-то другого. Я предполагаю, что она страдает от острого посттравматического синдрома.

– Я знаю, что у нее есть проблемы, Коул, но я ни разу не видел, чтобы у нее случались погружения в прошлое. Ничего похожего на то, что ты описал. Ни разу за все то время, что она провела здесь.

Коул снова подался вперед.

– Но ты забеспокоился, что она снова попытается убить себя. Что она все-таки сказала тебе о своем прошлом и о том, откуда она?

Отец внимательно посмотрел на него, в глазах появилось какое-то странное выражение.

– Оливия тебе нравится, – спокойно констатировал он.

О боже.

– Мне любопытно.

– И все?

– Да, и все. Мне любопытно, потому что ты оставляешь ранчо какой-то женщине со странностями, у которой страшные воспоминания о прошлом и которая пыталась зарезать меня охотничьим ножом. – Коул поднялся с кресла, отнес чашку и тарелку на буфет. – За последние восемь лет о ней можно найти какие-то сведения. А до этого ничего, как будто ее вообще не существовало.

– Ты проверял?

– Да, я проверил. Какая-то незнакомая женщина в полночь звонит мне во Флориду на мобильный телефон и говорит, что мой отец умирает. Разумеется, я постарался выяснить, кто она такая. – Коул замялся. – И потом Джейн просила меня разузнать о ней. Я уже говорил тебе, ее тревожит то, что Оливия может играть с тобой.

Майрон фыркнул.

– Откуда в голову Джейн пришла такая мысль?

– От Форбса.

– А Форбс откуда это взял? Он дрянной человек.

– Судя по всему, Форбса интересует ранчо. И ты оставляешь его Оливии. Догадываюсь, что новость скоро дойдет и до него, и до Джейн, потому что если Оливия останется, то это место продаваться не будет.

Майрон провел языком по зубам.

– Она останется.

– Я бы не был так в этом уверен.

Отец моргнул. Он допил остатки виски, поставил стакан на столик, делая все с осторожной концентрацией опьяневшего человека, который не хочет это показать. Подобное состояние было хорошо знакомо Коулу. Отец повернулся, чтобы посмотреть на пламя. В библиотеке стало тихо. На ветру хлопала ставня. Когда отец заговорил снова, его голос был мрачным и далеким, язык у него слегка заплетался.

– Когда Оливия приехала сюда, я увидел в ней любовь к этой дикой природе, рекам, горам. Все это напоминало страсть Грейс к этому месту. Оливия расцвела здесь, Коул. – Отец говорил с не свойственной ему мягкостью, обращаясь к огню. – Она была словно срезанный цветок, когда приехала. Это место излечило ее. Шрамы на ее руках были такими красными и воспаленными, сейчас они начали бледнеть.

У Коула свело внутренности. Это было для него непривычно. Он был запрограммирован на то, чтобы бросаться в ответ на воинственность отца. Он не знал, что делать с этим проявлением сострадания или с тем фактом, что отец признал свою роль в распаде семьи. Следующий шаг был за ним, но Коул не знал, что делать.

Майрон поднял глаза на сына. Взгляд был далекий, затуманенный.

– Она начала смеяться. Она и эта ее собака… Они нашли свое место здесь, на ранчо. И в моем проклятом сердце. Оливия стала моим другом. Моим единственным другом. И я… – Голос старика прервался. – Прошлой ночью я решил, что если я смогу сделать добро ей, то я одновременно сделаю добро Грейс.

Снова призрак матери.

Опять все было из-за Грейс. Из-за того, что он не хочет отпустить ее. Из-за того, что Коул убил ее и Джимми.

И теперь на краю могилы отец пытался сохранить мечту своей любимой Грейс.

– Да и для тебя это было бы правильно.

Коул удивился:

– Что ты имеешь в виду?

– Оставив ранчо Лив, я даю тебе время увидеть, что это место – именно то, что тебе нужно. Без меня оно могло бы стать чем-то прекрасным. Домом.