Мэддокс сглотнул.

– В квартире были другие девушки?

– В моей комнате еще трое на матрацах и в других комнатах… Я слышала, как они плачут, иногда кричат. Я не знаю, сколько дней прошло – может, месяц, а затем нас набрали двадцать человек и погрузили в большой фургон. Ехали мы очень долго.

– Вас увезли те же мужчины, что доставили в Прагу?

– Нет, другие. Они говорили на русском диалекте.

– Сможете описать кого-нибудь из них?

– Не знаю, – София помолчала. – У одного был синий краб – здесь, на руке, татуировка, – она похлопала себя повыше запястья. – Нас привезли в портовый город и посадили на корабль.

– Что это был за город, не знаете?

– Русский. Может, Владивосток. Это название прозвучало, когда они переговаривались между собой, думая, что я в отключке от наркотиков.

Ответ София произнесла сама, на ломаном английском. Переводчица удивленно поглядела на Мэддокса.

– Помогайте, если понадобится, – тихо попросил он и снова обратился к Софии: – Вы говорите по-английски?

Тарасова кивнула:

– Немного. В школе учила.

– А что было за судно?

– Рыбацкое. Крабы. Ржавое, старое. Плохо пахло.

– Почему вы решили, что именно для крабов?

– Дедушка рассказывал. Он был рыбак, добывал камчатского краба. В Охотском море. Давно. Он рассказывал нам разные истории и показывал фотографии, как американские суда с Аляски забрасывали с борта квадратные ловушки, по одной за раз. В России сетки вот такой формы, – она обвела руками невидимый конус. – И забрасывают ловушки с кормы.

У Мэддокса застучало в висках: наконец-то конкретная и очень специфическая информация, которую можно проверить.

– Из гипотетического Владивостока вас двадцать человек повезли на краболовецком траулере?

София кивнула:

– Мы были в трюме. Без света. Много дней. Сильные шторма. Нас тошнило. Однажды ночью нас разбудили и велели надеть всю теплую одежду, какая есть, а затем связали руки, – София показала, как именно, сведя запястья. – Вывели на палубу. Рядом стояло еще одно судно. Очертания можно было разглядеть, несмотря на туман.

– Тоже траулер?

– Нет, грузовое. На палубе контейнеры, целая гора.

– Названия на корпусе не заметили? Какие-нибудь характерные детали у контейнеровоза были?

– Заметила, когда нас туда пересаживали. Мы перелезали через борт траулера в лодку, и нас отвозили на грузовой корабль. Там флаг Южной Кореи.

Сердце у Мэддокса забилось быстрее:

– Вы уверены?

– Да.

– А что еще удалось рассмотреть?

– Мало что. Темно, туман. Луны не было. Огни почти все погашены. Очень холодно. Ветер.

– На каком языке общалась команда южнокорейского судна?

– На своем, корейском. Иногда произносили русские слова.

Тарасова взяла стоявший перед ней стакан воды и сделала большой глоток. Мэддокс заметил, как у нее дрожит рука.

– Всех двадцать девушек пересадили с траулера на корейский контейнеровоз?

– Да, и еще перекладывали какой-то груз. Долго. Не знаю, что за груз, может, выловленный краб…

– А что было дальше, когда вы оказались на корейском судне?

София покачала головой, взгляд стал далеким и пустым. С видимым напряжением она продолжала:

– Нас всех загнали в один контейнер, двадцать человек. Дали два ведра для туалета. Мужчина с шарфом на лице приходил раз в день, менял ведра и приносил еду и воду. Нас очень тошнило, и хотелось пить. Я потеряла счет дням. Одна девушка умерла. Она долго умирала. Ее тело оставили в контейнере с нами.

Мэддокс потер подбородок. Переводчица смущенно двинулась на стуле. Мэддокс видел, что консультант из службы по защите потерпевших готова остановить допрос – она заметно нервничала. Ему не хотелось торопить события – при умелом обращении Тарасова поговорит с ним еще не раз, терпение себя окупит. Но на него давила срочность – тянуть означало дать преступной группировке время замести следы.

– Куда вас доставил корейский корабль?

София покачала головой, глядя на свои дрожащие пальцы.

– Кажется, в какой-то порт в Южной Корее. Там всех загнали на другое судно, которое направлялось вроде в Китай. А там другой грузовой корабль, и на нем в Ванкувер.

– В порту Ванкувера как вас переправили на берег?

– Какие-то люди открыли контейнер и поторопили нас выйти. Мы уже были на берегу, вокруг стояли другие контейнеры. Темно, ночь. Люди очень торопились и тщательно следили за всеми. Нас отвели к другой пристани и загнали на новый корабль. Маленький.

– Насколько маленький?

София шмыгнула носом и провела под ним рукой. Ее трясло все сильнее, на лбу выступил пот.

– Не знаю. Я плохо себя чувствовала. Меня рвало, я теряла сознание. Помню мало, все путалось. Из контейнера нас вышло девятнадцать, но на маленький корабль посадили только десять.

– А куда дели девять остальных?

– Не знаю, может, в фургон.

Мэддокс кашлянул:

– Сколько вас везли на маленьком судне?

– Не помню, – покачала головой София.

– А что было дальше?

– Я проснулась в квартире из четырех комнат. Там маленькая кухня и туалет, но входная дверь всегда заперта. На окнах решетки. Нас вкусно кормили – рыба, овощи, фрукты, вода. Старуха приносила.

– Можете ее описать? Какой она национальности?

– Лет восемьдесят, одета во все черное. Когда я у нее что-то спросила, она ответила по-русски, что мне отрежут язык, если я буду болтать. Нам и в Праге сказали, что отрежут языки, если мы скажем, кто нас сюда привез. В Праге реально была женщина без языка…

В горле Мэддокса встал странный комок, в котором пряталось тонкое жало раскаленного гнева.

– Что было видно из окон квартиры?

– Много больших деревьев. Как лес. За деревьями вода.

– А звуки какие-нибудь доносились? Машины, самолеты?

– Нет, тишина. Никаких машин. Иногда пролетал маленький самолет. И еще моторы, вроде лодочных. Один раз вертолет.

– А кто-нибудь еще в той квартире был, кроме старухи?

София затряслась всем телом.

– Только один человек. Приходил несколько раз, когда темнело. Очень большой. В капюшоне и свет убавлял. Говорил, что перепробует весь товар. Очень грубый. Немолодой, но сильный. Властный. Едва сказал пару слов за все время.

– Акцент, язык?

– Язык английский, акцент американский, как у вас.

– Он раздевался догола, не считая капюшона?

София смущенно потупилась, но кивнула.

– Обрезанный?

Девочка взглянула на переводчицу, которая повторила вопрос по-русски.

София покачала головой:

– Он надевал… защиту.

– Особые приметы на теле?

– Тут, – Тарасова указала на шею и перешла на русский.

– Татуировка в виде краба, – помогла переводчица. – Такие же она видела у матросов траулера из Владивостока и у человека в Праге. Но она говорит, этот мужчина всегда оставлял в комнате минимум света. Капюшон как у палача – черный, с прорезью для глаз. Она заметила татуировку только однажды, когда капюшон немного съехал во время полового акта.

Еле сдерживаясь, Мэддокс сказал спокойно:

– София, ты опишешь этого краба художнице?

Девушка кивнула. Мэддокс достал мобильный и позвонил Хольгерсену:

– Срочно вези художницу, по возможности Касс Хансен. Я ее знаю. Хороший специалист и живет в двух минутах от больницы.

Потом он снова повернулся к Софии:

– А что было дальше?

– Прилетела мадам Ви. На самолете.

– Сколько вы пробыли в квартире перед ее приездом?

– Не знаю, недели три или четыре. Мадам Ви приехала с Зайной.

Стало быть, Камю солгал о том, что не бывал там, где держали девушек. Этим надо воспользоваться.

– Нас заставили раздеться и вертели так и этак. Между собой разговаривали по-французски. Выбрали шестерых. Нас посадили на маленький гидросамолет. Мы приземлились в бухте и на катере попали на «Аманду Роуз».

– Когда самолет поднялся в воздух, что вы видели с высоты?

– Ничего, – София покачала головой. Глаза блестели от слез. – Нам повязки надевали.