Мне вспомнилась груда неглаженого белья в корзине, рукав блузки, свисающий с гладильной доски. Или это было раньше?

— Ах да, пока не забыла... — Миссис Прайс достала бумажник и выложила на кофейный столик десятку.

— Я ведь даже не догладила, — запротестовала я.

— Ну-ну, я тебе уже почти мама, — засмеялась миссис Прайс. — Да и проживу я как-нибудь с мятыми полотенцами. Если на то пошло, не понимаю, зачем ты вообще с ними возишься!

Отец подтолкнул меня легонько:

— Что надо сказать, дружок?

— Спасибо. — Деньги я не тронула, пускай лежат себе на столике. Мамины строчки снизу на столешнице давно поблекли.

— Эх, а голос у тебя и вправду невеселый, — заметил отец. — Может, небольшой сюрприз тебя взбодрит?

Миссис Прайс сияла улыбкой, кивала.

— Мы с Энджи переговорили и решили, что нехорошо без тебя ехать в свадебное путешествие. Мы хотим тебя взять в круиз.

Я вскочила, округлив глаза.

— Папа! Ты серьезно?

— С радостью возьмем тебя с собой.

— Ух ты! В круиз? Не просто на озеро Таупо? Спасибо огромное! — Я кинулась ему на шею, чмокнула в щеку — сыграла на славу. Его смех прошил меня насквозь — отдался эхом в щеке, в горле.

— А еще мы обсуждали, как тебе называть Энджи, — продолжал отец. — Ты сама об этом думала?

— Только не мамой, — вырвалось у меня, и они переглянулись.

— Нет-нет, что ты, — отозвалась миссис Прайс. — Маму никто не заменит.

— Нет, — поддержал ее отец, — но “миссис Прайс” тоже не пойдет, так ведь? А если “тетя Анджела”?

— Нил, она почти взрослая. Можно просто Анджела. Или Энджи. Даже Эндж.

Я ответила:

— Не знаю. Как ни назови, что-то не то.

— Со временем привыкнешь, — сказал отец. — Подумай на досуге.

Но как раз этого мне совсем не хотелось — представлять ее частью нашей семьи. Воображать, что она спит у нас дома, моется у нас в душе. Может быть, у нее будет ребенок. Я видела в гостевой комнате краденое — в этом я была уверена. Почти на все сто.

— У меня для тебя тоже сюрприз, — сказала она. И достала из сумочки серебристый сверток.

— Что это? — удивился отец. — Что ты затеяла?

— Хотела ей что-нибудь подарить для круиза.

Я разорвала серебристую бумагу, и что-то скользнуло мне на колени: бикини, розовое, как сахарная вата.

— Смотри, оно с завязками по бокам, — сказала миссис Прайс.

Точь-в-точь про такое я наврала Карлу с Мелиссой. Наверняка это всего лишь совпадение и она просто-напросто угадала, чем меня порадовать, но мне казалось, она прочла мои мысли, подслушала мою ложь.

— Примерь-ка, птенчик. Посмотрим, подходит ли.

В спальне я распустила волосы, разделась и натянула бикини. Скользкая блестящая лайкра облегала мое изменившееся тело, завязки щекотали бедра. Я повернулась к зеркалу боком, оглядела себя в профиль — живот, грудь. Улыбнулась, как та девушка с рекламы тренажера, которая тренируется в купальнике. Не выпирает ли живот? Не дряблые ли у меня мышцы? Стоит ли вообще об этом думать? Я втянула живот, замерла. А из кармана брошенной школьной формы выглядывало что-то маленькое, белое, с чернильными точками вместо глаз.

Я нагнулась, подняла — и вот на ладони лежит невесомый ватный шмель, которого сделала для меня медсестра, или другой такой же, с марлевыми крылышками, перевязанными зубной нитью. И я вспомнила, как под потолком в гостевой комнате у миссис Прайс качался целый рой белых шмелей и бабочек и как я, кажется, протянула руку и схватила одного, точно с неба достала. И спрятала в карман, а остальные кружились, раскачивались. Шум в голове, белая стая. Вот оно, доказательство.

— Можно нам посмотреть? — крикнул из-за двери отец.

Спрятав шмеля обратно в карман школьной формы, я вышла к ним.

— Только взгляни! — ахнула миссис Прайс. — Правда, красотка?

Я стояла возле кофейного столика, теребя завязку на шее, она впивалась в кожу, и я не знала, как ее поправить.

— Выглядит очень по-взрослому, — сказал с ноткой сомнения отец. Он смотрел в одну точку, на мои колени.

— Как модель! Как Мисс Вселенная! — Миссис Прайс захлопала в ладоши. — Представь, что ты спускаешься по лестнице в бежевых туфлях на шпильках, проходишь перед фонтаном. Пересекаешь сцену, улыбаешься в лучах прожекторов, позируешь, а судьи выставляют оценки. Ждешь, когда внизу экрана высветится число... десять баллов, Мисс Новая Зеландия! А ну-ка, покрутись!

Я положила руку на бедро, повернулась вокруг себя — смотрю, а отец сидит, закрыв лицо руками, и его трясет.

— Простите, простите, — повторял он. — Она вылитая Бет.

Я вся покрылась гусиной кожей.

— Об этом я не подумала, — смутилась миссис Прайс. — Конечно, похожа. Конечно. — Она крепко обняла отца, сплетя пальцы, прижала его к себе. И кивком указала мне на дверь: вон отсюда.

У себя в спальне я сняла скользкое розовое бикини и оставила на полу, точно сброшенную кожу. Переоделась в старые тренировочные штаны и самую мешковатую из своих футболок, волосы собрала в школьный хвостик и вышла в коридор, прислушалась; миссис Прайс что-то говорила отцу ласковым голосом, но слов было не разобрать. Взяв лампу черного света, я пробралась в родительскую спальню и залезла в мамин шкаф.

— Что я видела у нее в запертой комнате? — спросила я.

Лепестки любимого папиного шиповника — Rosa Mundi, роза мира.

— Это я виновата в смерти Эми?

Раз... два... три... продано!

Я легла на родительскую кровать и набрала номер Доми. Ответила одна из сестер, я не поняла, которая из них:

— Эй, Домчик-гондончик! Твоя девушка звонит!

Трубку выхватила другая сестра:

— А знаешь, что у него пупок странный? На сосок похож!

Раскаты смеха, потом голос Доми на заднем плане:

— Заткнись, Диана! Заткнись! Отдай!

Трубка грохнулась на дощатый пол.

— Алло! — сказал Доми.

— Привет!

— А-а, привет.

— А ты думал, кто это?

— Что?

— Ну, сколько у тебя девушек?

— Нисколько. Не знаю.

— Не знаешь?

— Э-э...

— Можно к тебе?

— Сейчас?

— Да.

— Давай.

Сидя на прогретой солнцем веранде, мы листали его альбом с монетами: крохотные солнышки, миниатюрные полумесяцы. В спальне один из братьев, повалив другого на лопатки, вопил: “Ты должен принять Темную сторону! Только так ты сможешь спасти своих друзей!” Доми показал мне свое новое приобретение, датскую монету в две кроны, и я стала разглядывать ее под лупой. Щербинки, потертости — значит, монета была в обращении. Царапина поперек уха короля Кристиана, вмятина на щеке. В фокус попали и поры на моей коже, и бороздки на ногтях — тайный код моей руки. Слабость после приступа еще не прошла.

— Я пробралась в запертую комнату, — сказала я.

— Что? И ты молчала? — Он выхватил монету, лупу, пригвоздил меня взглядом. — Ну? Что там было?

— Все. Все. — Я рассказала ему про стада плюшевых зверей, про горы машинок, брелоков и расчесок, про коробку камешков и раковин с пляжа, про спортивное снаряжение, изюм, стеклянные шарики. Про ватных пчел и бабочек, про то, как мне удалось схватить шмеля. Про шторы из церкви. И во время рассказа будто что-то от меня ускользало. На подоконнике сидела белая кошка, глядя на птиц в саду и подрагивая хвостом, изнемогая от желания поохотиться.

Доми откинулся на стуле и присвистнул.

— Там не только наше, а намного больше.

— Намного больше. — Я закусила губу и расплакалась.

— Что с тобой? Джастина!

Я не могла сдержать слез, они хлынули ливнем — на монету в две кроны, на увеличительное стекло, на альбом с монетами, разложенными по стоимости. Сквозь слезы я видела, как два брата застыли на пороге веранды, потом молча вышли. Доми обнял меня за плечи худенькой рукой, я уткнулась в него и выплакалась вволю, зная, что оплакиваю Эми, и маму, и отца — и миссис Прайс, прекрасную миссис Прайс, которая меня выбрала, назвала своим птенчиком.

— Ничего, — шептал Доми. — Все хорошо.