Одно я усвоил твердо: с форумами надо завязывать.

Взбешенный всем и вся, я решил пойти выпить в Coles, ресторан неподалеку от Cecil, открывшийся еще в 1920-х.

Я ждал, когда мне принесут здешнее фирменное блюдо — французский дип-сэндвич, — когда перезвонил Дред. Он был добродушен и прямолинеен. Без выкрутасов. После того как я объяснил, чем занимаюсь и как он может мне помочь, Дред почти сразу же раскрылся. Постояльцы Cecil, с которыми я беседовал, в большинстве своем были людьми опасливыми, некоторые — откровенными параноиками. И их сложно было осуждать. Но Дред оказался совсем другим.

— Так вы сейчас живете в Cecil? — спросил я.

— Нет, уже не живу.

— М-м-м, ладно. Наверное, я не так понял Генри.

— Нет, меня выселили, чувак. Из-за какой-то фигни, и еще аванс зажали.

— Знакомая история.

Многие постояльцы рассказывали мне о такого рода грабеже. Когда я проверил отель по судебной базе данных, то обнаружил с полдюжины гражданских исков от бывших обитателей — по поводу выселения.

— Но я много лет прожил в Cecil.

— Вы жили там в две тысячи тринадцатом? Когда шло следствие по делу Элизы Лэм?

— Ага, жил. Это был дурдом, чувак. Они нам наврали.

— Кто наврал?

— Начальство отеля. Не хотели признавать, что тело там нашли, в воде, которой мы, мать твою, зубы чистили.

Это совпадало с рассказом еще одной постоялицы. Женщина, заехавшая в Cecil в ту самую неделю, когда погибла Элиза, заявляла, что была одной из первых, кто сообщил управляющим о проблеме с водой. Она утверждала, что руководство отеля обманывало гостей, когда тело Элизы только обнаружили, и продолжало врать даже после того, как приехала полиция.

Бармен поставил передо мной мою тарелку. Обессилевший от голода, я принялся за еду.

— Думаете, управляющие знали больше о том, что случилось с Элизой? — спросил я, не переставая жевать.

— Однозначно, — ответил Дред. — Я думаю, один из них был в этом замешан.

Я слегка поперхнулся сэндвичем. Почему-то я всегда узнаю что-то удивительное в тот момент, когда ем.

— Замешан… в смысле замешан в ее смерти?

— Ага. Думаю, пара человек были там с ней на крыше.

— Почему вы так думаете?

Дред объяснил, что в Cecil он слышал много слухов и домыслов от других постояльцев. Одни говорили, что Элизу отвел на крышу служащий отеля, другие — что «стремный» парень из постоянных жителей Cecil, сын осужденного насильника (предполагаю, что речь шла об Эйдане, сыне Элвина Тэйлора — сетевые расследователи с форумов подозревали их обоих), следил за ней.

Поев, я пошел в уборную и там заметил над писсуаром блестящую табличку, гласящую: «Здесь отливал Чарльз Буковски».

Интересно, видел ли эту табличку Унтервегер? Серийный убийца так жаждал познакомиться с Буковски.

На выходе я остановился затянуться электронной сигаретой рядом со скучающим вышибалой. Я уже упоминал о двух своих разговорах с вышибалами и о том, как во второй раз узнал нечто невероятное. Вот и наступил этот второй раз.

Шутки ради я спросил вышибалу, не слышал ли он о деле Лэм.

— Та история в Cecil… девчонка на крыше? Да чего там. Ее друзья сюда приходили ее искать.

— Ее друзья… из Канады?

— Не знаю, кто они были, но они повсюду ходили и всех расспрашивали.

Эти так называемые друзья вполне могли быть сетевыми расследователями, притворявшимися, чтобы добыть сведения, но я все равно был заинтригован.

— Вы слышали какие-нибудь версии о том, что случилось?

— Я знаю только то, что один из этих мне сказал.

— Один из кого?

— Коп.

— Коп разговаривал с вами о деле?

— Он был не при исполнении. Копы вечно языком треплют. Приходят сюда выпить, а на выходе со мной болтают.

— Так что он вам сказал?

— Не особо много, но сказал, что на помойке в Скид-Роу на шли женские вещи.

— Вещи Элизы…

— Ага.

Я был в шоке.

Вот за это я и люблю вышибал. Они, конечно, защищают нас от пьяных мудаков, но что куда важнее (по крайней мере, для меня), в силу специфики своей работы они являются ценными сегментами информационного трубопровода. Их особое положение позволяет им ловить случайно брошенные реплики разных людей, в том числе копов, у которых после пары стаканов развязывается язык.

Я насел на вышибалу, желая удостовериться, что информация не относится к какому-то другому делу. В повседневной болтовне легко запутаться и прилепить к одной истории подробности из другой. Но вышибала стоял на своем — коп говорил с ним о деле Лэм.

Если вышибала не соврал, это было почти исчерпывающее доказательство преступления. Кто-то избавился от улик, которые могли бы указать на связь между ним и смертью Элизы. Нет больше никаких разумных объяснений тому, почему ее вещи оказались на помойке в Скид-Роу.

Я отправился в Скид-Роу. Я понимал, что рискую, но было еще светло, и я ничего не мог с собой поделать. Разумеется, я не собирался копаться в мусорных баках — просто хотел порасспросить местных. Любой, кто жил на улице с видом на помойку, мог располагать важными сведениями.

Но вскоре ситуация стала понятна. В Скид-Роу примерно пятьдесят четыре квартала, район растянулся на четыре мили. Помоек там много. Я кое с кем поговорил, но быстро понял, что ищу иголку в стоге сена — это в лучшем случае.

Я брел обратно по грязным улицам Скид-Роу, охваченный страшной тоской. Из примерно 48 000 бездомных, проживающих в Лос-Анджелесе, около 4000 приходится на Скид-Роу. По меньшей мере треть из них страдают от серьезных душевных заболеваний. Многих государство всю жизнь таскает по больницам и тюрьмам и в конце концов вышвыривает на улицу. Они — жертвы одновременно природного хаоса и садистской игры с нулевой суммой, именуемой человеческой цивилизацией.

Сложись моя жизнь чуть хуже, и я мог бы оказаться на их месте. Любой мог бы оказаться на их месте. Мы тешим себя мыслью о том, что прочно устроились в этом шатком мире, но мы ошибаемся. Однажды все мы лишимся всего. Некоторых лишения настигают раньше, чем остальных.

Ее тень идет впереди нее по безмолвному коридору. Она скользит по каждой двери, длинная, растянутая, словно фантом, засасываемый черной дырой. Она слышит лишь звук собственного дыхания. Он напоминает ей о том, что она жива — и одна.

Всегда одна, даже среди людей.

Когда она сворачивает за угол, тень бросается ей наперерез и вырастает перед ней, раздуваясь во всю стену. Она останавливается и стоит неподвижно. Однако тень еле заметно колышется, словно пытается отдышаться после напряженного усилия. Или еле сдерживает гнев.

Она поднимает руку и помахивает ей — таким жестом пробуют ветер за окном движущейся машины. Но теперь тень не шевелится.

Она слышит позади себя звук, утроенный шепот, и поворачивает голову. Но сзади — никого.

«Мои новые „друзья“ развлекаются», — думает она.

Получив важные новые сведения, я пересмотрел свои аналитические выкладки по делу Элизы и рабочую версию того, что с ней случилось. Для этого пришлось вернуться к старым вопросам и вновь сразиться с ними. Что происходило на четырнадцатом этаже до и после того, как Элиза попала на камеру наблюдения? Как, когда и почему она оказалась на крыше, была ли она там одна и если нет, то кто сопровождал ее? Когда умерла Элиза и была ли она еще жива, когда оказалась в цистерне? По своей ли воле она там оказалась? Это ключевые вопросы, и вопросы, на которые у полиции Лос-Анджелеса до сих пор нет ответа.

Я наконец написал генеральному прокурору Калифорнии письмо с просьбой возобновить следствие по делу Элизы Лэм. У меня больше не было ни сил, ни денег продолжать изыскания самостоятельно. Собственно говоря, я спустил на эту затею столько денег, что был вынужден снова жить с родителями в заснеженных горах.