– А конкретнее?

Анна задумалась.

– Трудно сказать. Боюсь, мои воспоминания спутаны из-за того, что я узнала позднее, но, помнится, я подумала, что там, похоже, кто-то дерется. Нет, я не слышала криков и чего-то в этом роде, скорее… какое-то шарканье и шелест. Возню, если так понятнее.

– А всплески воды?

Анна отрицательно покачала головой.

– Нет, – решительно произнесла она. – Однозначно нет.

– И все это в семь утра?

Теперь Анна кивнула утвердительно.

– Прозвучит ужасно, но мне было все равно, кто там шумит или что происходит – я только хотела донести до Вивиан, что если она очернит нашего сына хоть словом, она вызовет нас на серьезное противостояние. Она всегда была задирой, а таким надо давать отпор. – Самир придвинулся к ней поближе. – Так что я постучалась. Громко. Кулаком, это я помню. И кто бы там не шумел внутри, он затих. Я постучала еще несколько раз и даже позвала. Но никто не откликнулся.

– Вы попробовали открыть дверь?

– Конечно, но было заперто.

Интересно. Как вы помните, убийство произошло в промежутке между девятью вечера и тремя утра, так что несколько часов спустя после смерти Вивиан кто-то – один человек или несколько – в ее комнате… делали что? Перекраивали место преступления? Искали драгоценности, которых там не было? Или занимались чем-то, о чем мы представления не имеем?

– Я не собиралась взламывать дверь – меньше всего я хотела дать Вивиан оружие против нас. Так что я ушла, мы еще остались на завтрак в надежде поговорить с ней снова, но потом… – Анна беспомощно посмотрела на нас. – Мы не дураки, мы знаем, как это все выглядит. Когда сегодня утром нас допрашивала полиция, мы не лгали, но и всей правды не сказали.

Глаза у нее были полны готовых хлынуть слез.

– Что ж, – медленно молвила Дороти, – мой совет – никогда ничего не утаивайте от полиции. И чтобы облегчить вам задачу, сообщаю, что вам придется пересказать это все полиции, потому что в противном случае, – она поочередно взглянула на обоих, мрачно улыбаясь, – это сделаю я.

– Поверить не могу, – процедил Самир сквозь стиснутые зубы.

– Я понимаю, – кивнула Анна. – Я ждала, что вы так и скажете. Я знала, что вы так скажете. Я думаю, нам просто нужно было это услышать.

– Итак, – я указала рукой в сторону дверей, к которым сидела лицом, – вы можете начинать прямо сейчас.

Все повернулись, чтобы обнаружить стоящего на пороге следователя Локуста, и вид у него – вот ведь удивительно – был недовольный.

Где-то в промежутке между утром и текущим моментом Локуст ел что-то, приправленное кетчупом, судя по длинному красноватому пятну на его рубашке. Очевидно, он пытался его оттереть, но только намочил ткань. Все это я разглядела, пока он бежал к диванам, на которых мы сидели, словно к финишу эстафеты. Остановившись и тяжело дыша, он сначала поправил галстук так, чтобы тот как можно лучше прикрывал пятно.

– Миссис Гибсон, позвольте узнать, что вы тут делаете?

– Здравствуйте, офицер Локуст, – спокойно приветствовала его Дороти. – Рада вас видеть. Я пришла пропустить рюмку. – Рукой с напитком она указала сначала на Анну, которая снова теребила свои жемчуга, и на Самира, который вцепился в свой телефон, словно младенец – в любимую соску. – Я так понимаю, вы уже знакомы с семейством Шахов?

Нос следователя Локуста словно втянулся внутрь, чтобы оказаться как можно дальше от пагубного соседства Дороти Гибсон.

– Вы препятствуете полицейскому расследованию. Моему расследованию.

Тут в дверях появился детектив Брукс. Сунув руки в карманы, он небрежной походкой начал прогуливаться туда-сюда на заднем плане, наблюдая этот спектакль.

– И как именно я препятствую? – поинтересовалась Дороти.

– Вам не позволено бродить вокруг и расспрашивать свидетелей в частном порядке!

– А вот это звучит как довод, который выдвигался против конституционного закрепления прав женщин: существование одних ущемляет права других, но что тогда, что сейчас для меня он звучит неубедительно.

Одним из самых блестящих эпизодов в карьере Дороти Гибсон стала вдохновенная речь в Сенате, озаглавленная «Декларация о совести», в которой она выступала за равные права для всех граждан. Случилось это задолго до того, как Верховный Суд США добрался до этой темы, и Дороти тогда здорово рисковала. И даже учитывая скандальную репутацию, она оказалась намного прогрессивнее большинства политиков.

Локуст закрыл глаза; теперь его нос раздраженно дергался.

– Что?

– Я провела аналогию, – пояснила Дороти. – Я отвергаю ваше обвинение в том, что мои вопросы каким-либо образом отражаются на тех вопросах, которые вы уже задали. На самом деле, я придерживаюсь противоположного мнения. Вам не приходило в голову, что я вам помогаю? Ведь именно за этим я здесь.

– Мне не нужна ваша…

– Например, у нас с Шахами состоялся сейчас некий разговор, и я уверена, что вы захотите задать им несколько дополнительных вопросов. – Она повернулась к Анне и Самиру. – Обещаю, я сделаю все, чтобы вытащить правду на поверхность, даю вам мое слово. А вы не откладывайте и расскажите этим двум детективам то, что рассказали мне. – Она поднялась на ноги, повернувшись ко мне. – Пойдем?

Мы направилась к дверям, но следователь Локуст не унимался.

– Миссис Гибсон, миссис Гибсон! Обернитесь.

Мы остановились, а когда повернулись, он уже маячил над нами.

– Позвольте мне выразиться предельно ясно. – Он поднял вверх указательный палец и покачивал им во время своей речи (кем он себя вообразил? Мамашей Уилла Смита из вступительных кадров «Принца из Беверли-Хиллз»?) – Я хочу, чтобы вы перестали задавать вопросы. Немедленно. Это не ваше расследование, а мое. В котором вам, миссис Гибсон, активной роли не отведено. И вы заблуждаетесь, считая, что помогаете, напротив – вы препятствуете мне, чем оказываете себе плохую услугу. Я требую, чтобы вы прекратили свое вмешательство.

– Я вас услышала, – сказала Дороти. – Четко и ясно.

К тому времени, как мы вошли в лес позади Хрустального дворца, совсем стемнело; в какой-то момент я даже услышала уханье совы. Дороти молчала, и меня это устраивало. На самом деле, ночные прогулки находятся в списке моих любимых времяпрепровождений, и это тайная причина, почему я так люблю Нью-Йорк: это идеальный город, чтобы бродить ночью в одиночестве – естественно, по подходящим районам. По сельской местности одна я стараюсь не гулять, потому что сразу представляю, как умудренные сединами люди будут качать головой, найдя в придорожной канаве мой разлагающийся труп. Но сейчас я шла бок о бок с Дороти, и – что еще важнее – третьей дамой, вооруженной и обученной всяким боевым навыкам.

Мы вошли в дом Дороти через гостиную в задней части дома. Около французских дверей стояла тележка с напитками, и Дороти прямой наводкой направилась к ней.

– Как насчет употребить еще чего-нибудь горячительного перед ужином? – спросила она, скидывая пальто.

Не буду врать: джин с мартини уже ударили мне в голову, мне не стоило допивать всю порцию, но тогда бы я сейчас не приняла предложение Дороти.

– Как приятного видеть перед собой человека, который использует слово «горячительный» в повседневной речи, – заметила я, наблюдая, как Дороти смешивает жидкости в металлическом шейкере.

– Не менее приятно видеть перед собой человека, который отмечает, что ты используешь слово «горячительный», – отозвалась она.

Сомнений не оставалось: мы обе набрались.

– Итак, каковы твои сегодняшние выводы? – неожиданно перешла на «ты» Дороти, закончив трясти шейкер. У нее нашлись даже настоящие бокалы для мартини – такие, в форме широкой буквы V, так что ты в любом случае что-то прольешь, особенно если уже под градусом.

– Трудно сказать. – Я приняла у нее бокал, сделав вид, что не заметила, как жидкость перелилась через край. – Интересно было наблюдать, как часто наши собеседники противоречили друг другу, а?