— Что с ним? — спросил Доми, когда я повесила трубку.

— Не пойму, — ответила я.

Семейный врач направил отца в гериатрический центр, я заехала за ним домой, убедиться, что он одет как следует.

— Ты что это? — встревожился он, когда я проверяла, какие на нем носки.

— Ничего, ничего.

В машине мы сначала болтали о том о сем, и отец казался прежним.

Чуть погодя он спросил:

— Куда мы едем?

— В клинику, — ответила я. — В гериатрический центр.

— В гериатрический?

— В центр для пожилых, — поправилась я.

— Мне же всего шестьдесят восемь!

— Тебе семьдесят, папа. Ну подумаешь, пару тестов предложат.

— Каких еще тестов?

— Не знаю точно. Скорее всего, память проверят.

— Не нравится мне это. — Отец стал смотреть в окно. И спустя минуту спросил: — Куда мы едем?

В приемной сидела женщина, на вид моя ровесница, с пожилой матерью. Когда мы садились, она встретилась со мной взглядом, и мы друг другу кивнули. Старушка-мать была божий одуванчик: крохотная, ноги-спички в спущенных коричневых колготках. Она без конца теребила ветхую шерстяную кофту, тянула за нитки, распуская петлю за петлей. Наконец дочь не выдержала:

— Мама, так от кофты ничего не останется. — И перевела взгляд на меня: — Прошу прощения. Что-нибудь другое надеть ее не заставишь.

Отец взялся за газету и сразу открыл некрологи — вот что значит привычка.

Когда подошла наша очередь, доктор разрешила мне посидеть на приеме, взяв с меня слово не подсказывать.

— Конечно, — заверила я.

Вид у доктора был такой, словно она только что с тренировки: черные легинсы, хвостик на макушке, мешковатая толстовка. На шее нефритовая подвеска в форме рыболовного крючка.

— Помогать нельзя. — Отец поднял палец. — Будто тебя здесь нет.

Над его головой, на бледно-зеленой стене, висела гравюра в рамке: лошади несутся по мелководью. Рядом — кнопка с надписью: ТРЕВОГА. Я села, подложив под себя ладони.

— Итак, мистер Крив, — начала доктор ровным голосом, занеся ручку над бланком, — начнем с вопросов на внимание и память. Есть вопросы попроще, есть посложнее, к некоторым я буду возвращаться.

Отец без труда назвал сегодняшнее число, и месяц, и год.

— А время года? — спросила доктор.

— Зима.

— Какой сегодня день недели?

— Вторник. Или нет? — Он задумался; доктор что-то писала в бланке. — Или уже среда? — Отец посмотрел на меня, ища подсказки, но я не отрывала взгляда от лошадей на мелководье. Была пятница.

— В каком мы городе, в какой стране?

— Окленд, Новая Зеландия, — буркнул отец.

— Где мы находимся?

— Я же сказал.

— Я имею в виду, где мы сейчас. — Она указала пальцем в пол, на линолеум, и замерла в ожидании.

— Ну, это... в больнице, — ответил отец.

— А на каком мы этаже?

— А зачем это надо?

Доктор сделала пометку.

— Я назову три предмета, а вы повторите. Постарайтесь их запомнить, через несколько минут я вас попрошу их назвать еще раз: яблоко, стол, монета.

— Яблоко, стол, монета, — повторил отец. — Ерунда какая-то. Яблоко, стол, монета.

Затем ему велели посчитать семерками от ста в обратном порядке.

— Девяносто три, — начал отец. — Восемьдесят... восемьдесят шесть. Шестьдесят девять. — Он глянул на меня. Я смотрела на лошадей. — Шестьдесят один?

— Достаточно, — сказала доктор ровным голосом, записав результат. — А сейчас я назову слово, а вы произнесите его по буквам задом наперед. Слово “мир”. М-И-Р. Назовите, пожалуйста, буквы в обратном порядке.

— Р. М. — Отец замялся. — Нет, не так. — Я чувствовала его умоляющий взгляд. И отвела глаза, посмотрела на тревожную кнопку. — А-а... М. Р. И... Нет, простите. Простите.

Доктор что-то записала.

— А что за три предмета я вас попросила запомнить, мистер Крив?

Отец заплямкал губами, покачал головой.

Еще пометка.

— Что это? — Доктор показала наручные часы.

— Часы, — ответил отец.

— А это? — Она показала карандаш.

— Ручка? Карандаш! Карандаш!

Доктор попросила отца повторить фразу: “Никаких если и никаких но”.

— Никаких если и никаких но, — произнес отец.

Она попросила его выполнить написанное на бумаге задание, и он прочитал и зажмурился. Попросила написать предложение, и он написал: “Что я здесь делаю?” Попросила взять в правую руку листок бумаги, обеими руками свернуть вдвое и положить на колени. Попросила нарисовать циферблат со всеми цифрами, чтобы стрелки показывали одиннадцать.

Я видела, как он расстраивается от малейшей ошибки, чувствовала, как сгущается напряжение в тесном кабинете с белоснежной койкой, моделью мозга и тревожной кнопкой. Перекошенный циферблат. Мир задом наперед.

В кафе Эмма достает из сумочки зеркало, изучает свое отражение. Хмурится. Подкрашивает губы блеском.

— Славно выйти на люди, — повторяет отец. — Там нас пичкают растворимым. — Он отпивает еще глоток. — И все-таки мне там очень хорошо.

На следующей неделе миссис Прайс стала давать мне все больше поручений, и я неизменно соглашалась. Я распечатывала задания и тесты, вертя ручку копировальной машины, хранившейся в канцелярском шкафу; миссис Прайс взяла с меня обещание не подглядывать, потому что это нечестно по отношению к остальным, и я не подглядывала, слово даю. Я собирала в монастырском саду маргаритки, астры и веточки алиссума для алтаря Девы Марии и чистила аквариум, где жила Сьюзен, самочка аксолотля. Миссис Прайс принесла ее в начале учебного года для живого уголка, и мы сгрудились вокруг аквариума, разглядывая это диковинное существо. Аксолотли — их еще называют мексиканскими ходячими рыбами — на самом деле никакие не рыбы, а хвостатые земноводные, родственники саламандр, объясняла нам миссис Прайс, но саламандры, когда вырастают, переселяются на сушу, а аксолотль на всю жизнь остается личинкой: живет в воде и не теряет свои ветвистые жабры. Поначалу мы каждое утро бегали к аквариуму поглазеть на Сьюзен, но очень скоро к ней привыкли, она была уже не в диковинку. В тот день аквариум давно пора было чистить, и я осторожно пересадила Сьюзен в пластиковый лоток — миссис Прайс говорила, что кости у аксолотлей мягкие и они очень нежные, хрупкие. Пока я меняла воду и чистила стекло, Сьюзен смотрела на меня золотистыми глазами и шевелила бахромчатыми жабрами, растопырив пальчики, удивительные, почти человеческие. Я вынула из аквариума большие плоские камни, пластмассовый сундучок, керамический горшок, где она любила прятаться, и вычистила их зубной щеткой, протерла листья искусственных растений. Затем вернула Сьюзен в аквариум и скормила ей червячка — Сьюзен схватила его и проглотила в один присест.

В лавку я опоздала на час, и отец был недоволен.

— Я думал, с тобой что-то случилось. Надо же, взяла и не пришла.

— Я была с миссис Прайс, — объяснила я в оправдание. — Помогала. Ничем опасным не занималась.

— Да, но я-то откуда знаю? Что ж ты не позвонила?

— Не было мелочи на телефон-автомат. — Вранье: я так увлеченно помогала миссис Прайс, что начисто забыла позвонить отцу.

Я ушла в подсобку разобрать и привести в порядок новый товар — вымыть ящики для цветов, начистить до блеска хрусталь.

Чуть позже отец принес пустые ценники и стал вешать на товары, с которыми я уже закончила.

— Сто пятьдесят долларов? — Я взяла в руки чайник “Роял Далтон”.

— Прошу, пойми, — сказал отец, — кроме тебя, у меня никого больше нет. — Забрав у меня чайник, он написал на ценнике “175”.

— Понимаю, — кивнула я. И указала на набор серебряных бутылочек: — Двести?

— Больше. — Голос у него все еще был недовольный.

— Сделать тебе шницель на ужин?

Отец со вздохом достал десятидолларовую бумажку, заправил мне за ухо выбившуюся прядь.

— Туда и обратно.

Мясная лавка мистера Пэрри была за углом, неподалеку от овощной лавки Фанов, и я на ходу помахала миссис Фан. Она разворачивала апельсины, завернутые в лиловую папиросную бумагу, и складывала пирамидой, на каждом апельсине красовалась зеленая наклейка-звездочка; Эми стояла за прилавком. “Что это такое?” — спросил у нее покупатель, указав взглядом на горку авокадо. Рядом был газетный киоск с кричащими журнальными обложками под проволочной сеткой: “Сенсация! Репортаж из княжеского дворца Монако”, “Что значит, когда тебя называют насильником”, “Удивительные поделки из прищепок”, дальше — химчистка: “Кожа и мех”, “Шторы”, “Свадебные платья”. И наконец, мясная лавка — красно-белый кафель, козырек над большой витриной, а на витрине связки сосисок, горы фарша, отбивные на стальных подносах, украшенных веточками искусственной петрушки. На стекле перечислены толстыми белыми буквами товары дня. На крюках подвешены окорока.