— Простите, — повторяю я в который раз.

— Отец рассказывал, что пытался с ней поговорить, когда понял, что происходит, и она билась в истерике, клялась, что это в последний раз, что будет лечиться, что для нее нет ничего дороже нас, — и он ей поверил. Но все повторялось раз за разом.

— Сколько вам было — три? Четыре?

— Четыре, когда ее лишили родительских прав. Отец, по его словам, ждал, что в суде будет настоящая битва — Крамер против Крамера, — но она просто-напросто отказалась от прав и сбежала в Веллингтон. Начала новую жизнь. И даже не пыталась за меня бороться.

— А связь с вами она поддерживала?

— Прислала мне подарок, когда мне было почти пять лет, перед школой. Коробку начатых блокнотов, полудохлые маркеры. Треснутую точилку. Видимо, кто-то выбросил. Когда она начинала с вами новую жизнь.

Я молчу — не извиняться же снова.

— В Веллингтон я приезжала один раз, — продолжает она. — Мне было двадцать. Пошла на то место, где это случилось, — к школе. Не знаю, что я ожидала там увидеть. Отцу так и не рассказала. Он к тому времени... совсем сбился с пути.

— Вы нас выследили? — не могу я сдержаться — но тут входит другая сиделка. Увидев меня, смотрит на Соню, подняв брови: нарушаете правила.

Соня берет в руки папку, смахивает с колен невидимые пылинки.

— Спасибо, что поделились опасениями, Джастина. Не волнуйтесь, прослежу за этим.

Хочется говорить с ней еще и еще, смотреть на ее губы, на лоб, видеть теплый блеск карих глаз. Представлять, что миссис Прайс вернулась, что прошлого не было. Я хочу знать, подозревала ли она что-нибудь до нынешнего дня, но она мне этого не откроет.

— Ну, мне пора. — Она встает. — Ваш отец уже заждался душа.

Вернувшись в комнату, Соня помогает отцу подняться, приговаривая:

— Вот так, мистер Крив. Все хорошо, держу вас. Отлично. Вот так, вот так. Да, я держу. Молодчина. А теперь поведу вас в ванную. Сюда, сюда. Так. После душа сразу лучше себя почувствуете.

— Вы сама доброта, — говорит отец. — Повезло мне. — И переводит взгляд на меня: — А это кто?

— Ваша дочь, Джастина.

— Нет. Совсем на нее не похожа.

— Как выглядит ваша дочь? — спрашиваю я.

— Ну... — Отец медленно поворачивается ко мне. — Ну... волосы светлые, волнистые. Невысокая, стройная. Карие глаза.

Точь-в-точь Соня.

Или миссис Прайс.

— Но она никогда меня не навещает, — продолжает он. — Наверное, за границу уехала.

— Сейчас многие уезжают, — говорит Соня (которая тоже скоро уедет. В следующий раз я ее не застану. Больше мы ее никогда не увидим.)

— Что это? — Отец указывает на мое запястье.

— Просто браслет.

— Дайте посмотреть.

Протянув руку, показываю то, что припрятала, когда мы выносили вещи из дома миссис Прайс, — то, что мне принадлежало по праву. Не зная, кто я, кто я на самом деле, отец касается крохотных золотых рук с кружевными манжетами и самоцветными колечками. Такая красота, что жаль с ней расстаться.

— Дорогая, — повторяет он, когда Соня его уводит. — Дорогая.

© Чуракова О., перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Оформление обложки Софьи К.

Я зарабатываю на жизнь тем, что рассказываю чужие истории. Строго говоря, моя профессия называется «литературный раб», но я предпочитаю термин «фрилансер» – размытый и скучный, после озвучивания которого все вежливые расспросы увядают. Для друзей я «леди Сирано»[536] – это ироничное прозвище я выбрала с оглядкой на свой чрезвычайно выдающийся нос.

Хотя, вообще-то, это неправда – я не про нос, а про упомянутых друзей. У меня нет недостатка в знакомых, коллегах и сослуживцах, которые усеивают мою жизнь достаточно густо, чтобы со стороны она казалась полной чашей. Временами мне самой так кажется, но правда состоит в том, что у меня нет друзей, по крайней мере таких, которые когда-то представали в моем воображении, – близких настолько, что они стали второй семьей.

Да, семьи у меня тоже нет – давным-давно мы решили, что лучше нам больше не общаться. Я сообщаю это не с целью разжалобить вас, а потому что хочу – и должна – быть честной в своем рассказе, иначе он не будет иметь смысла.

Литературное рабство не знает понятия «честность», только «цель». Хороший литературный раб выстроит историю так, чтобы она максимально увлекла читателя. Я же – очень хороший литературный раб, мой профиль – мемуары, я рассказываю вдохновляющие истории о возмутительно успешных людях: актерах, спортсменах, политиках, одним словом – полных засранцах (хотя, похоже, это не одно слово). Под моим пером засранцы становятся милыми и интересными. Словно скульптор, я превращаю грубо обтесанные глыбы их жизней в нечто прекрасное и полирую, пока они не засверкают. Можете считать меня профессиональным дерьмоплетом, но я люблю свою работу. С тех пор, как люди начали рассказывать истории, появились и такие, как я. Мне всегда нравилось совать нос в чужие жизни, и ближе к тридцати годам я обнаружила в себе талант лихо закручивать сюжет, описывая чью-то биографию, и снискала популярность у читателей.

Но в этом повествовании я отказываюсь манипулировать материалом, тем более это не рассказ о том, как какая-то знаменитость поборола судьбу, и мне нет нужды что-то впарить вам. Просто я каким-то образом оказалась замешана в распутывании всамделишного загадочного убийства. И в кои-то веки знаете что? Я написала целиком и полностью собственную книгу.

Все началось с телефонного звонка.

Обычно все происходило иначе – мой агент, Ронда, практически всегда посылает мне имейл, зная о моем предпочтении любое общение вести посредством переписки (если бы я могла отправлять ей запечатанные воском записочки на сливочного цвета почтовой бумаге, я бы так и делала. Впрочем, нынче имейл, по идее, является аналогом пера и чернил). Если требовалось созвониться, Ронда заранее обговаривала время звонка. И тут внезапно она позвонила мне без всякого предупреждения.

К счастью, в числе прочего так называемая «цифровая революция» привела к тому, что отвечать на звонки стало необязательно, так что я смотрела на имя Ронды на экране, ощущая, как вибрация отдается в руку. Мне бросилось в глаза, насколько грязное у телефона стекло, и я решила, что надо, видимо, чаще умываться. Я ждала, что Ронда в итоге пошлет голосовое сообщение, но на экране высветились буквы: «Срочно перезвони мне».

Ой-ей. По аорте, как средство для прочистки труб из рекламы, потек кортизол, но тут, прекрасно зная меня, Ронда прислала вдогонку пояснение: «Не волнуйся, у меня хорошие новости».

Секретарь переключила меня на Ронду мгновенно.

– Вы только поглядите, – раздалось в трубке на фоне шуршания с присвистом, означавшего, что Ронда делает приседания, или выпады, или нечто столь же ужасное, не отходя от рабочего стола (такого, за которым не сидят, а стоят). Ронда принадлежала к разряду перфекционистов, которые не знают, когда остановиться, – какие люди объявились.

– Объясни лучше, почему я вынуждена слушать твой голос? – Ронда любит обмениваться колкостями – видимо, потому что так сжигается больше калорий. – Ты ведь знаешь, я терпеть не могу разговаривать.

Она рассмеялась – гортанно и хрипловато, так, что можно было подумать, будто она курит, если не знать, что Ронда за год пробегает несколько марафонов. Именно смех Ронды решил дело, когда она обхаживала меня с целью заманить к себе в клиенты. Я всегда считала, что можно много чего понять о человеке просто по тому, как он смеется. Давно уже пора создать приложение для знакомств без этой чуши насчет «долгих прогулок по пляжу», где надо загружать просто звук своего смеха.