– Да, Оливер приезжал повидаться со мной на рассвете в четверг. И да, он хотел, чтобы я сказал копам, что Джек всю ночь пробыл у нас. Его беспокоило, что одной лишь Ханне полиция не поверит, но, если ее слова подтвержу я, сын будет вне подозрений. Для него действительно было очень важно, чтобы Джек не стал подозреваемым, хоть он и невиновен. Ему могло бы навредить одно лишь подозрение. Но не мне тебе об этом говорить, так ведь?

Элис промолчала. Ее ощущение триумфа стремительно испарялось.

– Вот только я не мог просто взять и подтвердить, что Джек оставался у нас, потому что – да, ты права – на какое-то время отключался. Тогда Оливер спросил, есть ли у нас камера слежения, я ответил, есть, и он попросил меня проверить запись. Элис, он попросил меня проверить запись! Только подумай над этим! Он знал, что его сын невиновен. Что ему ничего не грозит. Тогда препараты еще даже не всплыли. Он поступил как обеспокоенный отец, всего лишь. Ну я и проверил. И знаешь что? Джек действительно пробыл у нас всю ночь. Появился вместе с Ханной в 23:57 и ушел только в 6:58. В этом промежутке никто не выходил и не входил. Ни через парадный вход, ни через задний, ни через гараж. Так что да, я удружил парню. Но я всегда говорил правду.

– Значит, слов Ханны тебе было недостаточно?

– Тебе, что ли, было достаточно?

«Туше», – подумала Элис.

– И ты показывал записи копам?

– Естественно, я переслал им копии. Элис, Джек – не подозреваемый. Полиция арестовала того, кого следовало. А своими твитами ты только и добилась, что вынудила страдать невинную семью. – Джефф протянул руку в направлении своего кабинета. – Если хочешь, могу и тебе показать.

– Но наркота, – отозвалась Элис, осознавая, как жалко звучит ее голос.

– Это снотворное, пока еще не одобренное саннадзором. Мне его дал Сид. Вроде «Триазолама», только более специфическое. Период полувыведения у него очень короткий, чуть ли не час. Я сам принял его той ночью. – Вдруг Джеффа вновь охватил гнев. – Никто никого не шантажирует! Иден убил сын твоего дружка! Полиции это известно, и теперь он получит свое.

Элис продолжала молчать.

– Повар, – фыркнул мужчина. – Просто невероятно! Повар в колпаке! Но довольно. Я хочу, чтобы ты убралась из моего дома. Немедленно. Собирай вещички и выматывайся. Живи у своего повара. Или под мостом. Где хочешь. Но еще раз подойдешь к Ханне – и я перережу твою гребаную глотку.

Угроза весьма напыщенная, однако про набор ножей на кухне забывать все-таки не стоило. Убедившись, что суть предупреждения донесена, Джефф двинулся прочь из комнаты.

– Джефф, подожди.

Он развернулся. Холодное и твердое выражение лица мужчины давало понять, что мольбы о прощении его не проймут.

– Мне просто интересно. Когда вся эта каша заварилась, тебе хоть раз приходило в голову рассказать все мне?

– Ага. В среду вечером. Когда мы вернулись из участка. Тогда-то я и хотел поговорить с тобой. Но тебя не оказалось дома. Потому что ты была с ним, верно?

Элис ничего не ответила.

– Какое-то время я что-то подозревал, – продолжал Джефф. – Не такой уж я и идиот. Окончательно мне стало ясно, когда я увидел повязку у тебя на руке.

– Повязку?

– Сама себе сделать ее ты не могла. В способности водителя «Убера» мне тоже не особо верилось. Я собирался серьезно поговорить с тобой, но со всеми этими событиями… Хотя мне и в голову не приходило, что это может быть он. – Такого горестного тона Элис в жизни от мужа не слышала. – Ты просто долбанутая, Элис. Мнишь себя оторвой, но по большому счету ты всего лишь паршивая эгоистка.

– Но разве не из-за этого ты и женился на мне? Из-за моей оторванности? Думал, тебе удастся унять меня?

На это ответа у Джеффа не было. Едва лишь он ушел, Элис, как ей и было велено, собрала кое-какие вещи и добралась до ближайшей приемлемой гостиницы. И лишь когда она вселилась в номер, страх и унижение по-настоящему проняли ее. Вот и все. Она все потеряла. Мишеля, дом, Ханну. В конце концов она зашла слишком далеко и теперь заплатит за это.

Раздался звонок гостиничного телефона. Элис схватила трубку.

– Что?

Записанный голос предложил ей вкратце поделиться впечатлениями о проживании в гостинице.

– Да я только въехала! – рявкнула она и с такой силой швырнула трубку, что ни в чем не повинное устройство уцелело лишь чудом.

Когда Кантор сообщил ему о статье, он даже не удивился. Все выходные его не оставляло ощущение надвигающейся новой катастрофы. Да, после опубликования Элис разоблачительных твитов надежда у него на какое-то время воскресла. Глядишь, и привлекут Джека Пэрриша к ответственности. Но полиция ни на что не обращала внимания, задержание Кристофера сменилось арестом, и отчаяние снова взяло свое. Пускай последнюю пару дней в сети и перемывали косточки Джеку и семье, его сын все равно оставался за решеткой. И утренняя статья в «Геральд» лишь придала дополнительное ускорение лифту, на котором Мишель неумолимо спускался в ад.

После слушаний в суде остаток пятницы он ломал голову, где же раздобыть четверть миллиона долларов. Кантор считал, что именно такая сумма и понадобится, если судья соизволит отпустить Кристофера на поруки. Придется взять кредит под залог дома, выжать всё из имеющихся кредиток да еще оформить новые. Пустить в ход отложенные на колледж деньги, взять в долг у семьи и друзей. Может, и удастся набрать необходимую сумму. Естественно, он увязнет в долгах. Возможно, вынужден будет даже наняться куда-нибудь вроде сети «Чизкейк фэктори». Но сейчас Мишелю было не до этого. Сейчас нужно во что бы то ни стало вытащить Кристофера.

Только в субботу ему наконец-то позволили встретиться с сыном. Поскольку обвинение Кристоферу предъявили как взрослому, содержали его в окружной тюрьме. Так уж совпало, что для заключенных с фамилией на «М» и далее по алфавиту суббота как раз являлась там днем свиданий. По выходе из дома Мишель заметил, что репортеры исчезли. Что ж, раз Кристофер арестован, тактика осады уже неактуальна. Драма перемещается в суд.

Тюрьма была старой – кирпичные стены, колючая проволока, готические окна с решетками. В сыром помещении для встреч атмосфера царила гнетущая, более-менее человеческим ощущался лишь угол с потрепанными игрушками. Ввели заключенных. Кристофер едва отрывал ноги от пола и выглядел еще даже хуже, чем в суде. И хотя физические контакты на свиданиях запрещались, Мишель быстро прикоснулся к щеке сына. Ему показалось, будто он вошел в зимний лес.

– Тебе холодно?

– Я не знаю.

Они сидели напротив друг друга на жестких пластиковых стульях. Стол между ними демонстрировал многочисленные попытки посетителей выцарапать на нем что-нибудь высокохудожественное, однако поверхность неизменно доказывала свою несокрушимость.

– Скоро мы освободим тебя под залог.

– Парни здесь говорят, за убийство белой девушки ни за что не выпустят.

– Ты не убивал ее.

– Не в этом суть, папа.

– Кантор ведет переговоры с обвинением. Ты должен верить.

– Во что?

На этот вопрос Мишель ответить не мог.

– С тобой плохо обращаются? – спросил вместо этого он.

– Мы только телевизор и смотрим.

– Не видел, что говорят про Джека?

– По новостям ничего не показывали.

– По слухам, в прошлом году он приставал к одной девушке и его семье пришлось заплатить ей, чтобы замять историю.

– Лекси, верно?

– Да.

– Я подозревал что-то подобное.

– Правда? Может, тебе что-то известно, что нам пригодится?

– Он никогда не говорил об этом.

Мужчина подался вперед и тихонько проговорил:

– Кристофер, что произошло тогда в доме?

– Тебе не понравится.

– Я знаю про наркотики. Теперь это не имеет значения.

– Да, пожалуй, не имеет…

Парень уставился на царапины на столешнице, словно пытаясь разгадать таящийся в них смысл.

– Мы просто тусили. Как обычно. У девчонок были эти колеса, и они предложили их нам. Сказали, клевая штука. Джек не стал, он вообще ни разу не пробовал наркотики. Я бы тоже не стал, но тогда Иден подняла бы меня на смех, так что я притворился, будто проглотил таблетку, а на самом деле спрятал ее в руке и потом утопил в унитазе. Но девчонок сильно зацепило, только ничего хорошего в этом не было. Их ужасно клонило в сон, и в итоге они чуть ли не в зомби превратились. Ханна куда-то ушла полежать, а Иден в конце концов отрубилась на диване. В какой-то момент я сказал Джеку что-то вроде: «Как бы мне хотелось ее добиться». То есть я любил ее, папа. Она была просто…