Итан прибавил громкость. Попытался высчитать, какой сегодня день. Четверг? Нет, только среда.

«Пропала местная писательница Саттон Монклер, полиция Франклина не строит предположений о причинах ее исчезновения, но наш источник из команды, занимающейся расследованием, говорит, что под подозрением ее муж, Итан Монклер…»

Он выключил телевизор. Не было необходимости слушать, что говорят люди, Итан и так чувствовал их настоящее отношение. Все считали, что он что-то сделал с женой.

Ему и самому пришлось признать, что выглядит все именно так.

Не обращая внимания на бурлящую внутри эйфорию, он быстро приготовил завтрак. Итан проголодался, и просто хлопьев было мало. Замороженная овсянка с добавлением орехов, семечек и изюма, апельсиновый сок, чай. Итан съел все это, намеренно игнорируя, что вместе со словами вернулся и аппетит.

Слова.

Они были хороши, Итан в этом не сомневался. Он расправлялся со своими текстами как самый суровый критик (как и большинство писателей), но этот получился невероятным. Насыщенный, лиричный, бьющий прямо в сердце. Билл будет в восторге. Издатель будет в восторге. Саттон…

И вся радость тут же пропала. Саттон не будет в восторге, потому что невозможно показать ей текст.

Овсянка легла в желудке каменной глыбой.

«Стряхни с себя это», – требовал разум.

«До чего же ты мерзок», – отозвалась тень жены.

Зазвонил телефон. Утренний раунд обсуждения в прессе набирал обороты. Итан видел, как снаружи передвигаются репортеры, слышал крики и призывы.

Пришло текстовое сообщение от Робинсона.

«Вижу, вокруг еще полно прессы. Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. Возможно, стоит сделать заявление. Чтобы они отстали».

Шанс наладить жизнь. Шанс обрести немного свободы. Итан немедленно ответил:

«Обязательно. Скажи, что им говорить, и я повторю».

«Буду через три минуты. У задней двери».

Конечно все пошло наперекосяк. Как же иначе. Итан выглядел в камере ужасно по куче причин.

Робинсон любил подчеркивать тему семьи. Он хотел, чтобы Итан сыграл на этом, а это значит, придется упоминать Дэшила. Робинсон требовал, чтобы Итан говорил о своем браке, как они с женой были счастливы, как старались пережить смерть сына и многого достигли.

Итан воспротивился. Отказался наотрез. Ему хотелось лишь умолять о благополучном возвращении Саттон. Они спорили минут десять, а потом Итан просто закончил разговор, подойдя к входной двери. Распахнул ее и стал ждать, когда начнется безумие.

На телефоне Холли появилось уведомление от новостного канала. Она открыла приложение и с удивлением обнаружила пресс-конференцию. Итан Монклер выглядел так, будто провел три дня в запое. Небритый, волосы всклокочены. Но его глаза блестели, и свет множества направленных на него камер это уловил. В результате вид у него оказался слегка демоническим и определенно неопрятным. Дорогая входная дверь осталась открытой. В тени прихожей хмурился Джоэл Робинсон.

Холли прибавила громкость.

– Благодарю всех за внимание к исчезновению моей жены Саттон Монклер. На данный момент мы не знаем о ее местонахождении и очень хотим, чтобы она вернулась домой. Саттон, дорогая, если ты смотришь, пожалуйста, позвони мне. Я очень за тебя волнуюсь. А что касается вас, – он указал на собравшихся журналистов, вслушивающихся в каждое его слово, – вместо того чтобы слоняться здесь и досаждать мне, почему бы вам не использовать свои ресурсы для поиска моей жены? Пожалуйста, поступите правильно. Помогите мне вернуть ее. Вот и все, что я хотел сказать.

И дверь закрылась.

На мгновение установилась тишина, а потом началась суета. Холли слышала какофонию голосов.

С широкой пластмассовой улыбкой репортер повернулся к камере.

– Ну вот, Итан Монклер в своем репертуаре пытается отвадить прессу. Его поведение, несомненно, всех только распалит.

Итан сжал голову руками. Ему было стыдно за себя. От него требовалось лишь собраться всего на минуту, а вместо этого, как обычно случалось, стоило оказаться перед камерой и микрофоном, он превратился в полного придурка. Одна из главных причин, по которой издатели редко отправляли его в рекламные туры, заключалась в том, что Итан был снобом. Из-за склонности вести себя самодовольно его считали говнюком. И он не любил, когда ему бросали вызов.

Робинсон уже висел на телефоне, пытаясь разобраться с кошмаром, и диктовал кому-то более внятное заявление. Закончив разговор, он сказал:

– Да уж, эффектный выход. Теперь от тебя точно отстанут.

– Хватит, Джоэл. Я устал.

– Если бы ты меня послушал…

– Я же сказал – хватит.

Робинсон вздохнул:

– Слушай, я на твоей стороне. Но ты должен работать с журналистами. Облизывать их. Они сейчас твои союзники. Настроишь их против себя, и общественное мнение станет катастрофой.

– Ничего подобного мне делать не надо. Они могут бросить мне веревку, а могут и утопить с таким же удовольствием, потому что это поднимет их рейтинги.

Брюки были слишком велики Робинсону. Он постоянно подтягивал их вверх.

– Помнишь, ты заявил, что скажешь все, как я велю?

– Я бунтарь.

– Нет, Итан, так ты очень скоро выставишь себя подозреваемым в исчезновении жены. Соберись. Либо ты начнешь меня слушать, либо я ухожу.

– Ну и ладно. Просто отлично. Давай, уходи. И я сам справлюсь.

Робинсон обиженно кивнул:

– Как пожелаешь. Удачи.

Задняя дверь тихо закрылась, Итан снова остался в одиночестве.

Вот дерьмо.

Филлис Вудсон была высокой, долговязой, с узким лицом и слегка выпирающими зубами. В общем, была похожа на лошадь. Когда она попросила называть ее Филли, Холли не могла не подумать, что имя ей подходит. Как ракушка к кораблю, к ней прижимался малыш в огромном слинге, а еще один, чуть постарше, играл на разноцветном резиновом коврике. Муж Филлис задерживался на работе (как всегда), и в кастрюле уже тихонько булькал ужин. Безупречно обставленный дом с отделкой в кремовых и зеленоватых тонах показался бы скромным, находись он в другом районе, но в центре Франклина такой стоил миллионы. Входя в прихожую, Холли поборола желание убедиться, что на ее ботинках нет грязи.

Они сидели за круглым стеклянным столом на кухне, на котором каким-то удивительным образом не осталось ни одного липкого отпечатка пальцев, и пили органический ромашковый чай из английского фарфора.

В голове звучал отцовский голос: «Помни, Холли, главное – произвести впечатление».

– Миссис Вудсон…

– Называйте меня Филли, пожалуйста.

– Да, мэм. Филли. Мои поиски Саттон зашли в тупик. Я не могу найти объяснений ее действиям. И никаких следов. Так что скажите, мы должны что-то знать об Итане Монклере и их браке?

Она мягко отхлебнула чай, звякнул фарфор.

– Саттон – моя лучшая подруга. Мы были беременны одновременно. Дэшил и mon petit Henri родились с разницей всего в несколько недель.

Имя ребенка она произнесла с безукоризненным французским прононсом: мон пети Анри.

– Ваш муж – француз?

– Нет-нет. Просто я всегда обожала Францию – страну, язык, кухню, вино. Мы с Саттон подумывали туда съездить. Хотя, видимо, уже не суждено. – Она слегка всхлипнула. – Что он с ней сделал?

– Он? Кто?

– Итан, конечно.

– Думаете, он что-то с ней сделал?

– Это единственное логическое объяснение. Саттон не из тех, кто сбегает. Она сильная. Одна из самых сильных женщин, которых я знаю. Умная. Даже хитрая. Преданная и упорная. Если кто и не сбежит в трудную минуту, так это Саттон.

– Судя по тому, что я о ней слышала, она была сломлена. Смерть сына, проблемы с издательством, тот отзыв…

– Это не так. В смысле, да, смерть Дэшила ее подкосила. Как и любого бы на ее месте. Но она справилась с этим. А проблемы с издательством, блогером и отзывом? Их слишком раздули.