Луиза взглянула Пашкину в глаза. Он с неподдельным раздражением уставился на нее: мол, из-за тебя столько беспокойства. В одной руке у него была матерчатая сумка, раздутая, как футбольный мяч. Алмазы.

В другой руке он держал пистолет, нацеленный Луизе в голову.

– Прости меня, Луиза, – сказал он.

И тут Маркус выстрелил. Пашкин, пистолет и сумка с алмазами упали на крышу, но только алмазы рассыпались в разные стороны, как яркие камешки в детской игре; некоторые докатились до края крыши и полетели вниз.

Луиза могла лишь представлять, как все происходило: крошечные стеклянные дождинки падали на тротуар, а лопасти вертолета рассекали воздух, взбивая его в ничто.

Едва Катинский набрал номер, чтобы подорвать бомбы, тишина, как пластмассовый колпак над тортом, накрыла кладбище и всю деревню. Солнечные лучи зависли, ветер замер, дрозд поперхнулся оборванной нотой, и даже боль на миг отпустила ноющее тело Ривера, пока он ждал, что вот-вот громыхнут взрывы, располосуют небо молниями и обрушат весь Апшот. Калейдоскоп мысленного взора прокрутил недели, которые Ривер провел в деревне; паб, магазин, выстроенные в XVIII веке дома, изящной дугой окаймляющие деревенский лужок, величественный особняк – неужели все они превратятся в цепочку кратеров, чтобы удовлетворить мечту умирающего шпиона об отмщении? Граунд-Зиро среди безмятежного сельского пейзажа, памятник давно забытому городу, уничтоженному в давно забытое время; ЗТ-53235, древняя жертва балагана кривых зеркал, где шпионы любят вести свои игры.

Все это будет бессмысленно и бесполезно, но оставит по себе выжженную землю.

А потом солнце снова заструило лучи, зашелестел ветерок, а дрозд перевел дух и опять запел.

Николай Катинский, дряхлый старик, недоуменно уставился на свой айфон, будто впервые увидел это чудо технологии.

– Я же говорил, – сказал Ривер почти нормальным голосом.

Катинский шевельнул губами, но Ривер не разобрал слов.

Ривер попытался встать, и на этот раз ему удалось. Потом он оперся о скамью – ноги держали плохо.

– Они прожили здесь долгие годы. Вы им больше не хозяин. Им все равно, что их сюда привело. Это их жизнь. Они здесь живут.

К кладбищу подъезжали машины. Ривер услышал рычание джипов и на миг испугался того, что произойдет, когда все раскроется: население целой деревни – глубоко законспирированная сеть агентов, которые спят так крепко, что не имеют ни малейшего желания просыпаться.

– В общем, попытка засчитана, – сказал Ривер, отпустив спинку скамьи.

«Молодец, – подумал он. – Стоять можешь».

И пошел по дорожке к кладбищенским воротам, куда вот-вот ворвутся военные.

– Уокер?

Ривер оглянулся. Катинского заливал свет солнца, в последнюю минуту выглянувшего из-за колокольни.

– Бомбы закладывали не только они. Одну заложил я, – сказал Катинский и набрал еще один номер.

Взрыв обрушил западную стену церкви Святого Иоанна. Катинский погиб мгновенно, поскольку стоял на пути взрывной волны. Уже потом, в кошмарных снах, Риверу представлялось, как обломок древней кладки разрубает старого шпиона пополам, но на самом деле Ривера сбило с ног той же взрывной волной, и он скорчился под аркой кладбищенских ворот, прижав голову к коленям. Когда град камней наконец прекратился, Ривер не увидел, а услышал и ощутил еще одну смерть, последовавшую за гибелью Катинского, на этот раз медленную: старая колокольня дрогнула, качнулась и не удержалась в вертикальном положении. К счастью, она рухнула не на ворота, иначе Ривер присоединился бы к старику в его потустороннем мире. Как бы там ни было, казалось, что колокольня осыпается на кладбище и на дорогу долгие минуты, немереные акры времени, как и подобает, если так грубо оборвать ее поцелуй с небом, длившийся сотни лет; и даже спустя многие часы шок продолжал сотрясать внезапно возникший простор, рисуя новый пейзаж пылью и тишиной.

Маркус проверил, убит ли Пашкин, и помог Луизе подняться.

– Я встретил Ширли на лестнице, – сказал он. – Пашкин ей на глаза не попадался, и я сообразил, что он ушел на крышу.

– Спасибо, – сказала Луиза.

– Я же говорил, меня сослали к слабакам за то, что я люблю азартные игры. А не за то, что я ушлепок.

На крышу опустился вертолет, и Маркус пошел к нему.

В день несостоявшегося митинга протеста кое-где в Лондоне пылали пожары.

Сожгли несколько машин, спалили автобус, а один из бронированных полицейских фургонов «Янкел» успешно прошел боевое крещение на Ньюгейт-стрит, где в него запустили бутылку с зажигательной смесью. Разумеется, наутро на первых полосах всех газет красовалась фотография собора Святого Павла в клубах густого дыма. Но еще до наступления ночи к маршу, превратившемуся в мятеж, применили соответствующие меры: памятуя о возможной критике за чрезмерно мягкое обращение, полицейские действовали жестко, рассадили пару чересчур буйных голов и произвели ряд арестов. Организованные оравы разогнали, вожаков загрузили в полицейские фургоны, а тех, кого целый день продержали в котлах боковых улочек и переулков, отпустили по домам. На неминуемо последовавшей за этим пресс-конференции глава стратегического командования службы экстренной помощи заявил, что своими действиями полиция успешно продемонстрировала эффективность жесткого, прагматичного подхода. Однако же это заявление не изменило того факта, что Сити действительно остановили.

Слухи воспламеняли умы. Как оказалось, одно из робких предположений, сделанных тем утром в «Твиттере», – о том, что истребители Королевских военно-воздушных сил подняты по тревоге, дабы сбить самолет с грузом бомб, – в течение дня странным образом превратилось в неоспоримый факт; гораздо менее накаляющее обстановку сообщение о том, что в частном самолете «сессна-скайхок», задержанном за отклонение от заявленного полетного маршрута и препровожденном на ближайшую авиабазу, обнаружили листовки дилетантского исполнения и содержания, появилось лишь на следующий день. Примерно тогда же вся ответственность за опрометчивую повальную (и провальную) эвакуацию Квадратной Мили была возложена на спецслужбы, точнее, к ногам председателя Комиссии по ограничениям, который на тот момент фактически исполнял обязанности главы Пятерки и по совету которого министр внутренних дел ввела в Сити чрезвычайное положение. Роджер Лотчинг произвел на публику самое благоприятное впечатление, беспрекословно признав свою вину; как было замечено, проделал он это с видом игрока, признавшего свое поражение. Его уход в отставку не получил особой огласки, и, как говорят, Роджер должным образом оценил презентованный ему прощальный подарок – копию кресла «Барселона» Миса ван дер Роэ.

После окончания беспорядков многие магазины и офисы центрального Лондона оставались закрытыми, а машин на улицах поубавилось. Все население города словно бы задержало дыхание; лондонцы по большей части решили провести вечер в домашней обстановке. По обычно шумным улицам не шмыгали даже мыши.

Впрочем, если бы какая-нибудь мышь решила пробраться в Слау-башню, для нее это не составило бы особого труда. Любая уважающая себя мышь с легкостью бы протиснулась под давно закрытую дверь и взобралась по голым ступеням лестницы, а потом помедлила бы на пороге кабинета, привлеченная шаткой башенкой коробок из-под пиццы и грудой липких пустых жестянок, и с опаской поглядела бы на Родерика Хо, который сладко посапывает, утомленный сегодняшним непривычно активным времяпрепровождением; щека прижата к столешнице, очки сдвинуты набок, из приоткрытого рта течет слюна, скапливаясь на столе лужицей, которая, вероятно, представляет третье блюдо в меню мышиного ужина, но внезапное громкое фырчание – не то храп, не то пердеж – отпугивает нашу мышь, которая, махнув хвостом…

…устремляется в соседний кабинет, где ее появление теперь считают не проверкой, как было бы ранее, а вражеской вылазкой, потому что сейчас кабинет пропитан духом паранойи, сочащейся из стен и из ветхого ковролина на полу. И Ширли Дандер, и Маркусу Лонгриджу известно, что одного из них полагают засланцем Дианы Тавернер, а поскольку и та и другой твердо знают, что к ней или к нему это не относится, то оба взваливают вину друг на друга. Сегодня в их кабинете прозвучала одна-единственная фраза: «Закрой дверь». Результаты собеседования, проведенного с каждым после операции в «Игле», также не обсуждаются. Хотя если бы Дандер и Лонгридж все-таки сопоставили факты и сведения, полученные в ходе этих собеседований, то пришли бы к определенному выводу относительно официального заключения, а именно: поскольку Джеймс Уэбб подстроил ловушку, чтобы вывести на чистую воду гангстера, скрывавшегося под личиной олигарха Аркадия Пашина, операция в общем прошла успешно, но, к сожалению, ее результат был в значительной степени скомпрометирован действиями слабаков, так что ни о наградах за доблесть, ни тем более о возвращении в Риджентс-Парк речи быть не может. Разумеется, это нисколько не улучшило бы атмосферу в кабинете, хотя Джексон Лэм, если бы захотел, мог бы исправить ситуацию, так как ему было прекрасно известно, что Диана Тавернер, упомянув о своем засланце, просто пыталась запудрить Лэму мозги. Диана Тавернер вообще большая мастерица запудривать мозги, что может подтвердить, к примеру, тот же Роджер Лотчинг, но если она решила, что ей удастся провернуть этот фокус с Лэмом, думает Джексон Лэм, то пусть лучше проверит карманы. Если бы она действительно заслала кого-то в Слау-башню, то для нее не было бы новостью сообщение Лэма о том, что Уэбб прикомандировал к себе двоих слабаков. К тому же в глазах Лэма Леди Ди и без того заслуживает черной метки, поскольку именно по ее настоянию Ник Даффи не провел тщательного расследования обстоятельств смерти Мина Харпера. Так что Диану Тавернер следует примерно наказать. А покамест атмосфера в кабинете Дандер и Лонгриджа отягощена подозрениями в предательстве, чего ни одна добропорядочная мышь вытерпеть не в силах, поэтому наша мышка убегает прочь, вверх по лестнице, в поисках новых горизонтов.