— Джастина, а ты что скажешь? — спросила миссис Прайс.

Я помешала соломинкой в бокале. Кола с растаявшим мороженым напоминала грязноватую водицу.

— Мне нужен лифчик, — брякнула я. — Кажется, они продаются в магазине “У Джеймса Смита”, но я не знаю, что там спрашивать.

Рэчел хихикнула, но миссис Прайс строго глянула на нее.

— Да, солнышко, у Джеймса Смита, — подтвердила она. — Все ты правильно сказала. Свожу тебя как-нибудь после школы, хочешь? В четверг? — Она погладила меня по колену и улыбнулась.

— А где мистер Прайс — ушел куда-то? — спросила Селена. Она, как видно, не знала, что муж и дочь миссис Прайс погибли в аварии.

Миссис Прайс повернулась к ней, по-прежнему улыбаясь.

— Нет никакого мистера Прайса.

— Ой... — спохватилась Селена. — Я просто думала...

— Нет, — мягко сказала миссис Прайс. Наступило молчание, а когда заиграла новая песня, она вскочила: — Моя любимая! — И стала танцевать под “Голоден как волк”.

И мы тоже повскакали с мест, и принялись копировать ее движения, и разошлись не на шутку, и танцевали до упаду, царапая воздух, рыча и скалясь по-волчьи.

Когда песня кончилась, мы, отдуваясь, плюхнулись на мягкий розовый ковер.

— Мне папа не разрешает их слушать, — пожаловалась Рэчел. — Называет их кучкой педиков.

Я ждала, что миссис Прайс ее отчитает за грубое слово — в школе мы никогда так не выражались, — но вспомнила: здесь все можно.

— Вот глупости, — ответила миссис Прайс. — Подумаешь, прически, грим.

— И блузки женские, — добавила Рэчел.

Миссис Прайс выпрямилась.

— А краситься папа тебе разрешает?

Рэчел сжала губы, как будто хотела их спрятать.

— Чуть-чуть не считается, — ответила она, и я поняла, что губы она подкрасила после того, как отец ее сюда привез, а сам уехал.

— Давайте повеселимся, — предложила миссис Прайс. — Пошли. — И она поманила нас вглубь дома.

Никогда в жизни я не видела такой красивой спальни, здесь могла бы спать Лорейн Даунс. Тяжелые атласные шторы, перехваченные золотой тесьмой, двуспальная кровать с изголовьем, обитым темно-розовым велюром, под цвет покрывала, всюду золотистые подушки. В углу тренажер, знакомый мне по рекламе из маминых журналов: средство против толстого живота и других недостатков фигуры. Миссис Прайс подняла крышку туалетного столика, и он раскрылся, как домашний бар, и оказался набит косметикой.

— Кто первый? — спросила миссис Прайс.

И по очереди сделала нам макияж: на щеки — румяна, чтобы подчеркнуть скулы, на веки — тени нежнее цветочной пыльцы. Закрыв глаза, мы чувствовали, как она касается наших век, расцвечивая их малиновым, изумрудно-зеленым, мандариновым, небесно-голубым; потом она красила нам ресницы, и мы старались не шевелиться, не дышать. Последний штрих — помада, перламутровая, розовая, словно клубничное мороженое. Глянув в зеркало, мы себя не узнали.

— А вы? — спросила я, глядя на ее отражение. — Вам тоже сделать макияж?

Миссис Прайс засмеялась, захлопала в ладоши, села на бархатный пуфик.

Мы толком не знали, как надо, но миссис Прайс посвятила нас во все тайны. На подвижное веко тени посветлее, над кромкой ресниц темнее, под бровью с блеском. У внутреннего уголка глаза — серебристые, чтобы глаза казались больше. Растушевываем тщательно-тщательно. Специальным карандашом маскируем изъяны. Наносим румяна под скулы и выше, до висков. Не бойтесь перестараться. Капелька блеска на нижнюю губу, для объема. Мы распустили ей хвостик, взбили волосы и побрызгали лаком, зачесывали их то так, то сяк, делали ей пробор на левую сторону, на правую, смотрели, что ей больше к лицу, — как будто причесывали куклу.

— Но куда вы собираетесь? — спросили мы. — Какой вам нужен макияж? Для ночного клуба? Для кино? Для романтического ужина?

— Для концерта “Дюран Дюран”, — ответила миссис Прайс, хоть в Новую Зеландию они никогда не приезжали, слишком уж далеко.

— А в чем вы пойдете? — спросили мы, а она открыла шкаф и сказала:

— На ваш вкус.

Платяной шкаф был как отдельная комната, как целый магазин одежды, попадались даже вещи с ценниками. Может быть, блузку с рукавами “летучая мышь”, а к ней широкий пояс и карамельно-желтые лосины? Или платье в горошек и парчовый жакет-болеро? А может, полосатые гетры поверх джинсов? Или что-нибудь соблазнительное, струящееся, с открытыми плечами?

— У вас столько всего красивого, — сказали мы, а она в ответ:

— В детстве у меня не было ничего. Ничего.

В итоге мы выбрали открытое золотистое платье без бретелек, колье из фальшивого жемчуга — не фальшивого, а искусственного, поправила миссис Прайс — и черную шляпу с широкими полями. Черные туфли на шпильках не толще мизинца и золотистую сумочку без ручки. Все это мы разложили на кровати, расстегнули крохотное золотое распятие у нее на шее — цепочка была легче волосинки — и, когда она разделась, отвели глаза для виду. Она попросила застегнуть ей сзади молнию на платье и замочек на ожерелье — и предстала перед нами во всей красе, как фотомодель, как девушка с рекламы тренажера.

— Кстати, о волосатых ногах. — И миссис Прайс показала, что у нее тоже пробивается щетина, почти незаметная, мельчайшая россыпь темных точек на золотистой коже, но на ощупь чувствуется. — Саймон Ле Бон не одобрит — правда ведь, девочки? — Миссис Прайс подмигнула нам. И мы отправились в ванную.

Приподняв подол, она присела на краешек ванны, и мы, намылив ей ноги, прошлись по ним бритвой. Мы впервые в жизни держали в руках бритву, было и страшно, и весело. Миссис Прайс прикрыла глаза и протяжно, блаженно вздохнула. Перед уходом она заставила нас смыть макияж — это наш маленький секрет, сказала она.

Дома я застала отца спящим, разбудить не смогла и, укрыв его одеялом, села ужинать одна. Потом достала из маминого шкафа лампу черного света и унесла в гараж.

Даже несмотря на все, что случилось потом, в иные минуты, забывшись, я до сих пор мечтаю вернуться в тот день. В памяти от него осталось сияние: потолки с блестками, переливчатые бокалы, из которых мы пили, как взрослые, блеск косметики, голубая с золотом мамина тафта — и сама миссис Прайс в ореоле золотых волос, подсвеченная сзади лучами из окошка ванной; миссис Прайс в золотом платье, с гладкими смугло-золотистыми ногами.

— Я слышала, ты к ней в гости ходила, — сказала Эми утром в понедельник. — Мне Паула рассказывала.

— Ничего особенного, — отмахнулась я.

— Паула совсем другое говорила.

— Откуда ей знать? Ее там не было.

— От Мелиссы. Знаешь, что мама говорит?

— Ясное дело, нет.

— Мама говорит, что это нечестно со стороны миссис Прайс, звать только избранных.

Я вздохнула.

— Чего ты от меня хочешь, Эми? Чтобы я со всем этим завязывала?

— В общем, да.

К школе подъехал “корвет” миссис Прайс, и мне пришла дикая мысль: кто за рулем, призрак? Тут я сообразила: за рулем миссис Прайс, только руль слева.

— А у меня теперь есть подруга по переписке, — похвасталась Эми. — В женском еженедельнике был ее адрес. Зовут ее Вигга, она из Дании.

— Здорово, — отозвалась я.

— Занимается танцами, гимнастикой, музыкой и пением. Я, может, к ней поеду на майские каникулы. В мае там весна.

Я не поверила, что она собирается в Данию, но Эми глянула на меня, дерзко задрав подбородок — мол, попробуй скажи “не верю”!

— Повезло тебе.

На большой перемене миссис Прайс повела всех девочек нашего класса в заднюю комнату церкви. Там нас поджидала медсестра Антивошь — так мы ее окрестили еще в младших классах, когда она приходила проверять, нет ли у нас вшей, — а в тот день она собралась показать нам фильм про месячные. Она настраивала проектор, пока миссис Прайс отгоняла от окна мальчишек.

— Странно, очень странно. — Миссис Прайс встала подбоченясь. — Шторы пропали.

Мы все обернулись — и точно, штор на окне не было, лишь кольца на карнизе, как костяшки на счетах. Может, в стирку забрали? Или школьное начальство решило их заменить? Как-никак они поизносились, выцвели. Миссис Прайс велела нам поискать в шкафах.