Родители Шейлы, иммигранты, хотели, чтобы она стала врачом. Шейла, однако, усердно поглощала детективные романы и криминалистические расследования и довольно скоро пришла к выводу, что хочет стать – подождите-ка? – детективом! Так что должность судебно-медицинского эксперта стала тем идеальным компромиссом, к которому они втроем смогли прийти.

– Но теперь всему конец, я не смогу платить за аренду, и мне придется вернуться к ним, хотя я три года уговаривала их и добилась разрешения съехать, несмотря на то, что я не замужем! – объяснила она и снова ударилась в слезы.

Я старалась изо всех сил утешить ее, повторяя «ну что вы, все уладится» (не слишком громко и навязчиво), когда дверь в кабинет распахнулась, и оттуда возник следователь Локуст. Он бросился к выходу и выскочил в коридор, не сказав ни слова и не взглянув в нашу сторону.

Через несколько секунд из кабинета расслабленной походной вышла Дороти и положила руку на плечо Шейлы.

– О работе не беспокойтесь, – заверила ее она. – Он ничего вам не сделает.

Шейла подняла заплаканное лицо.

– Правда?

– Правда. – Дороти взглянула на меня. – Пошли. У нас еще куча дел.

Она не сказала мне ни слова ни пока мы шли к машине, ни когда заняли свои места и офицер Доннелли завел двигатель. Она смотрела в окно, не обращая внимания на лежащий на ее коленях телефон.

– Так что у вас там произошло? – наконец спросила я.

Дороти повернулась ко мне и заморгала.

– Я сказала ему, что соберу пресс-конференцию и все расскажу перед камерами национальных СМИ, если он не сделает так, как я хочу. У него снова пошла носом кровь, – добавила она. – Бедняга.

– И чего вы от него добивались?

– Чтобы он собрал всех в Хрустальном дворце в три часа дня.

– Полковник Мастард и профессор Плам[582] тоже придут?

Дороти откинула голову назад, издав свой характерный смешок.

– Спасибо, именно этого мне не хватало! Но, если серьезно, я хочу все сделать правильно, ради женщины, лежавшей на том столе. И я сказала Локусту, что, если он даст мне разрешение, пусть приписывает раскрытие дела себе. От начала до конца. Я за свою жизнь и так уже достаточно часто оказывалась в центре внимания, спасибо, благодарю.

Она снова отвернулась к окну.

– И ты правда ничего мне не расскажешь?

Дороти снова повернулась ко мне, и от выражения сочувствия на ее лице меня сразу же охватил злость.

– Правда. Если ты не против. Видишь ли, я пообещала ему, что никому не расскажу. Даже тебе. – Она усмехнулась. – Особенно тебе.

«А теперь, значит, тебе вдруг стало сложно нарушить данное ему слово?» – захотелось спросить мне. Потому что я была против. Я очень-преочень была против.

– Конечно, – ответила я. – Я совершенно не против.

Она похлопала меня по руке.

– Так я и думала. Прими это как комплимент. Он, видимо, считает, что ты представляешь для него угрозу.

– Но ты не обещала, что не подкинешь мне пару подсказок, не так ли?

Дороти снова усмехнулась.

– Конечно! – Она помолчала, размышляя, и я терпеливо ждала. – Попробуй поразмыслить о том, – она многозначительно округлила глаза, – что обычно происходит с телефоном, когда он падает в воду. И на твоем месте я также повнимательнее присмотрелась бы к Анне.

Учитывая насильственный характер смерти Вальтера, Анна Шах относилась к тем немногим, кого я считала невиновными, даже если ее муж и/или сын таковыми не являлись. Я представила, как артериальная кровь заливает один из ее безупречных костюмов от Шанель. Картина вышла абсурдной, словно сцена из фильма Тарантино.

– А еще сломанная камера видеонаблюдения. Как оказалось, она – ключ к разгадке.

– Но разве телефон Вивиан нашли не в ее спальне? – удивилась я. – Он не падал…

Дороти подняла руку.

– Это все, что я могу сказать!

Хм. Для меня ничего не прояснилось, но я кивнула, как будто эти намеки имели какой-то смысл.

– А что насчет судмедэксперта? – уточнила я. – Того, которого заменила Шейла?

– Натана Ислингтона? Полагаю, он уже сбежал из города, если не из страны. Локуст сейчас занимается этим вопросом – это был один из самых насущных вопросов, которые я попросила его решить. – Она усмехнулась. – Я ему дала еще нескольких заданий. Не сомневаюсь, что доктора Ислингтона они рано или поздно разыщут, не настолько уж он умен.

Дороти снова отвернулась к окну. Я чувствовала, что не стоит продолжать задавать вопросы и досаждать ей, и откинулась на спинку сиденья, стараясь скрыть раздражение, потому что если Дороти смогла раскрыть дело, то и мне это было под силу, потому что она знала не больше, чем я.

Я взглянула на время на своем телефоне, увидела, что почти наступил полдень, а это означало, что у меня оставалось чуть больше трех часов до нашей встречи в Хрустальном дворце. Если повезет, у меня будет достаточно времени, чтобы найти разгадку и собрать из моего ограниченного гардероба костюм для косплея мисс Скарлетт[583].

Нарядиться в мисс Скарлетт у меня в итоге не вышло. И разгадка меня не осенила. А вот Дороти нарядилась – не для грандиозной «развязки» в гостиной, а потому что сегодня, седьмого декабря, была годовщина Перл-Харбора (я и понятия не имела, пока Дороти мне не рассказала). Когда она вернулась домой, ее лицо покрывал тостый слой макияжа, а волосы были уложены в прическу женщиной по имени Тина. Затем мы отправились в Портленд, по дороге обсуждая структуру будущих мемуаров, а затем приехали в унылую маленькую студию, где она записала видеообращение, которое, на мой взгляд, прозвучало одновременно скованно и банально, о важности этого дня в истории и для текущего момента. Для этой записи она, конечно же, надела брючный костюм горчично-желтого цвета, но пикантного оттенка – скорее коричневый, чем желтый, с какой-то текстурой. Прямо из студии мы отправились в Хрустальный дворец и успели как раз вовремя.

И вот в три часа дня в Приемной, в том самом зале, где четырьмя днями ранее проходили поминки по Вивиан Дэвис, перед нами предстала «Дороти Гибсон», во всем своем великолепии. У задней стены, откуда открывался прекрасный вид, были расставлены складные стулья, и если бы я не знала, зачем мы собрались, то решила бы, что здесь готовится скромная свадебная церемония. Дороти, конечно же, исполняла роль священника и оглядывала собравшихся перед ней людей. В первом ряду сидел следователь Локуст – отец невесты, вынужденный смириться с этим поспешным решением и нетерпеливо ожидающий окончания церемонии. Рядом с ним сидел детектив Брукс с сияющей улыбкой на лице: полагаю, он был отцом жениха и радовался за сына с присущей ему искренней, незамысловатой, сугубо мужской манере – хотя, если честно, меня вдруг осенило, что он скорее похож на мать невесты, объятой радостью и ужасом одновременно от того, что этот день, наконец, настал, и через несколько коротких часов все закончится, а ей останется только собирать по кусочкам разбитого горем супруга.

Позади них сидели Анна и Самир Шах. Анна была старшей сестрой невесты, которая прошла через все это много лет назад и заполучила собственного мужа, которого теперь могла привести с собой. Правда, торжества на ее лице не наблюдалось. Вид у обоих был жалкий: она осунулась, как будто не спала несколько дней, а нога Самира дергалась сильнее обычного. Если несчастных людей тянет друг к другу, то эта пара сейчас являла собой квинтэссенцию разделенного на двоих горя.

Позади них на последнем ряду сидели Минна и Бобби Хоули – Минна прямо, а Бобби ссутулившись. Они играли роль тех странных родственников, которых нельзя исключить из списка приглашенных, несмотря на то, что никто не желает их видеть. И все же я обрадовалась, увидев, что Минна Хоули чувствует себя намного лучше, чем накануне, а ее пустой взгляд превратился в буравчик, которым она сверлила всякого, кто осмеливался взглянуть в ее сторону.