– Что?

Я останавливаюсь.

– Почему вы ехали в машине одна? Вы что, не видели предупреждений в местной газете?

– Мне пришлось задержаться на работе. – Я прикинула, что ей, наверное, под пятьдесят. – Меня зовут Хитер…

– Не надо мне говорить, – останавливаю я ее.

– Послушайте, но что теперь?

– Просто идите.

Примерно через час прогулки по полям и оврагам, смутно знакомым мне по тем временам, когда мы с Серен бегали к карьеру собирать чернику, мы наконец добираемся до ее машины. У меня из носа хлещет кровь, и я знаю только одно: к утру все лицо будет в синяках. Представляю, сколько консилера «СуперПлотность» придется извести, чтобы такое замазать.

– Ну вот, – говорю я, по-прежнему сердитая и на себя, и на нее, и на них за то, что запороли мне к черту весь план. – Спокойной ночи.

– Н-н-но что мне делать? – голос у нее по-прежнему истерически дрожит. Она крутит свой изорванный шарф и возится с замком водительской двери.

– Садитесь и поезжайте домой.

Я нахожу в кармане джинсов старый платок и прижимаю к носу. Оба рукава кофты с капюшоном залиты кровью – спасибо, что она хотя бы черная (худи, а не кровь).

– Я не могу! Не могу просто приехать домой и вести себя так, как будто ничего не произошло. У меня же семья. Посмотрите… – Она выставляет вперед руку, ладонь дрожит как желе.

– Поезжайте домой, если понадобится, сыграйте так, как будто вы Мерил, вашу мать, Стрип, но больше никогда и ни с кем об этом не говорите. Только так и никак иначе. А сейчас – у меня болит голова.

– Не знаю, смогу ли я совсем ничего не рассказать. – Я разворачиваюсь и направляюсь в сторону своей машины, но Хитер хватает меня за руку, удерживает. – Я боюсь оставаться одна. Пожалуйста, побудьте со мной. Ну, пока я немножко успокоюсь. Я не могу в таком состоянии садиться за руль.

И тут она меня ОБНИМАЕТ, я серьезно. Прямо на месте преступления! Нет, сегодня весь мой Спектакль навернулся к чертовой бабушке жопой кверху.

– Я поеду в полицию. Расскажу им, что случилось, – говорит она, наконец от меня отстраняясь.

– Нет, в полицию нельзя, – говорю я.

– О вас я им ничего не скажу.

– Если вы ничего не скажете обо мне, тогда вам придется сказать, что вы были у карьера одна, и тогда вас обвинят в двойном убийстве.

– Ой. Но…

– А если вы скажете им обо мне, тогда за двойное убийство посадят меня. – Я постучала пальцем по лбу. – Мозги немного включите.

– Но…

– Ничего никому не говорите. Ничего не делайте. Вас здесь не было. Меня вы не знаете.

– Но ведь моя машина стояла здесь всю ночь. Вдруг кто-нибудь ее видел? Мы наверняка везде оставили улики…

– О боже, не говорите так, – произношу я. – Черт.

Она заглядывает в телефон.

– Я не могу сосредоточиться, чтобы подумать. У меня шесть пропущенных звонков от мужа.

– Напишите ему. Вы ехали домой, машина сломалась. Вы пошли искать помощи и заблудились. Шарфик порвался. И… не знаю, каблук сломался. Потом вернулись к машине, а она вдруг наконец завелась. Слава небесам – случилось чудо! Просто не говорите о фургоне и особенно – обо мне.

У меня из носа по-прежнему шла кровь.

– А что вы скажете про свое лицо? – спрашивает Хитер.

– Обо мне не беспокойтесь, врать – это моя профессия.

Она начинает всхлипывать в дверцу автомобиля.

– Я не знаю, что вам сказать. Мне нужно как следует поблагодарить вас. Вы даже не представляете, что вы для меня сделали. Я вам хоть спасибо сказала?

– Да, сказали, все в порядке. Самой большой благодарностью с вашей стороны будет, если вы меня забудете. Спокойной ночи.

Она кивает.

Не знаю, что означал этот ее кивок – «Ладно, я никому о вас не расскажу» или «Ладно, но я еду сейчас в участок, нравится вам это или нет». Как бы там ни было, ну и ночка, охренеть. Не знаю, что с этой Хитер было дальше, после того как она села в машину. Знаю только, что теперь мне надо жить тихонько и не высовываться лет примерно двадцать.

1. Телефонные спамеры. Клянусь, по ним плачет один из кругов дантовского ада.

2. Такие, знаете, самодовольные люди, которые хвастаются, что уже целый год ничего не выбрасывают (простите, а как вы вторично используете женские прокладки? Нет, серьезно?).

3. Тот, кто сидит в моем офисном кресле, пока меня нет, и регулирует под себя его высоту.

Все болит. Вернулась домой часов в шесть утра после ледяного душа у мамы и папы. Посмотрелась в зеркало – ощущение, будто меня избили. Ну, технически, так оно и было. Но, конечно, никто не должен об этом узнать, поэтому пришлось навалить на себя чертову тонну косметики. К счастью, благодаря ста миллионам обучающих видео на YouTube, которые я пересмотрела, и дорогому консилеру, Крейгу показалось только, что я «слегка припухла». Я скользнула к нему под одеяло, и он, похоже, был рад меня видеть и даже близко не догадывался, где я провела ночь.

Перед работой вывела Дзынь на прогулку. Денек выдался так себе, моросило, и я на всякий случай не снимала капюшона. Денек из тех, когда вокруг повсюду остатки мокрого собачьего дерьма на тротуаре, лицо болит, потому что его избил агрессивный мертвый насильник, во всех водоотводах забиты сливы, а твоя чихуахуа лает и бросается на каждого встречного представителя семейства псовых.

Главный сюжет местных новостей – сгоревший в карьере фургон. Полиция называет происшествие подозрительным, потому что наверху у края каменоломни обнаружены «следы борьбы». Косметики на мне столько, что можно подумать, я рухнула лицом в прилавок компании «Клиник». А еще меня действительно неслабо раздуло. Завхоз Эрик уже спросил, не беременна ли я, потому что «вся такая пышная и прям свечусь». Вот урод.

Самое хреновое во всей этой истории – то, что бабенка с желтым шарфиком, Хитер, видела мое лицо. А оно у меня довольно узнаваемое, благодаря тому, что я несколько лет после Прайори-Гарденз была национальным достоянием. Она не сказала, что узнала меня, но это еще не значит, что действительно не узнала. Что, если она видела «Ни свет ни заря»? Что, если когда-нибудь ее угораздит пересмотреть старый выпуск программы «Сегодня утром» или «Эллен»? Ну и потом есть еще моя колонка в «Газетт» – «Льюиc рекомендует», – и там вверху моя гребаная фотка! Ясное дело, картинка малюсенькая и совсем зернистая, но тем не менее она там есть. Если Хитер живет в наших краях, она ее обязательно увидит. И тогда, возможно, явится в редакцию «Газетт» и скажет, что ищет меня. Твою мать, не могу собраться с мыслями, потому что паникую. Срочно нужно съесть что-нибудь сладкое для работы мозга.

По дороге на обед купила булочку с глазурью, но это оказалась депрессивная булочка с обломной глазурью. Казалось бы, чему там быть депрессивно-обломным, правда? Ведь это же всего лишь булочка и всего лишь глазурь.

А ВОТ ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ.

Начать с того, что она оказалась черствая и сбоку на ней повисла живая мушка-дрозофила. А чтобы уж окончательно испортить дело, половина моей глазури прилипла к соседней булочке в витрине, и сука с хватательными щипцами даже не подумала соскрести мою глазурь с этой соседней булочки и вернуть ее на мою! Вот подлость.

По дороге обратно в редакцию увидела объявление в окне церкви. «ТО, ЧТО КАЖЕТСЯ ТЕБЕ РАЗОЧАРОВАНИЕМ, МОЖЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫТЬ БОЖЕСТВЕННЫМ ПЛАНОМ ТВОЕГО СПАСЕНИЯ. ДОВЕРЬСЯ ЕМУ, ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ПОНИМАЕШЬ ЕГО ПУТЕЙ».

Думаю, к моей булочке это не применимо, потому что я ее все равно съела. Но спасибо за пищу для размышления. Иногда религия все-таки в состоянии делиться своими идеями тихо и мирно, а не выкрикивать гомофобные оскорбления, стоя на ящике из-под лимонада на главной улице! Правда, меньше волноваться из-за бабенки в желтом шарфике я после этого не стала. Все лезет в голову одна и та же мысль: теперь мое разоблачение – лишь вопрос времени.