Слот 18:30 представляется идеальным моментом для моего выступления. Черт-черт-черт, сгораю от нетерпения.

Пишу трясущимися руками. Дело сделано…

Отныне Дерек Скадд – бывший педофил.

– Жирная только что ушла, – рявкнул он, когда открыл дверь и увидел меня. – Мне сегодня уже никто не нужен.

Я стояла перед ним едва дыша, потому что грудь была сдавлена супертесной формой Анни. Пожалуй, мои чувства в этот момент можно сравнить с теми, какие испытываешь при встрече со знаменитостью, даже с какой-нибудь дерьмовенькой типа бывшего участника Atomic Kitten. Или с парнем, которого видел в рекламе. Меня прямо-таки тошнило от ожидания и изнуряющего предвкушения. Интересно, не так ли чувствуют себя влюбленные.

– Простите, что беспокою, мистер Деррик, но в вашей анкете заполнены не все пункты.

Хмырь не хотел меня впускать, и мы немного попрепирались у него на пороге. В конце концов он все-таки оставил дверь открытой и убрался обратно в свой панцирь, как старая черепаха. Внутри воняло сыростью и крепким табаком. Шторы были задернуты, и в квартире царил зловещий полумрак. Дышал старик, как я заметила, с хрипом.

– В чайнике есть чай. Наверняка перезаварился, – сказал он и удалился в гостиную.

– Не беспокойтесь, я чай не пью, – соврала я.

На самом деле я пью чай, но только «Леди Грей», а когда где-нибудь просишь «Леди Грей», все думают, что ты выпендриваешься.

– Дерек, вы идите и садитесь, вот так.

Мне так хотелось сделать это поскорее. Наброситься на него и сжать ему горло так, чтобы выдавить из него весь воздух. Но я понимала, как важно соблюдать приличия. Помнила про Спектакль.

Он сидел в своем кресле, окруженный всем, что могло ему понадобиться: клетчатыми тапочками, сложенными газетами, столиком с пепельницей, куревом и пивом, а также белоснежной ортопедической подушкой под головой.

– Эта вечно все путает, – проворчал он.

Я рассмеялась, театрально закатив глаза, пока он хлебал пиво .

– Говорит, что у нее дислексия, но, по-моему, у нее просто невозможная лень.

Он пробубнил что-то себе под нос и поковырялся в пакете с арахисом, поджаренным без масла. Я притворялась, будто что-то записываю, а сама наблюдала, как он не отрывает глаз от телепередачи про церковь. Алед Джонс брал интервью у женщины-епископа.

– Дерек, как ваше самочувствие сегодня?

– Жирная это уже спрашивала, – прорычал он. – Мне что, по второму кругу отвечать?

– Нет-нет, извините. Не сообразила, – сказала я, и сердце под лиловой формой Анни так и заколотилось.

– Почему у вас халат не зеленый, как у остальных?

– Я другая, – сказала я. – Особенная.

Он кивнул и вернулся к телевизору и пиву. Я смотрела, как его губы прижимаются к жестяной банке, как горло проталкивает пиво внутрь. Свободная рука потянулась за зажигалкой и пачкой «Силк Кат». Он вытащил сигарету и прикурил.

– Так значит, вы уже поужинали, господин Деррик, или хотите, чтобы я что-нибудь приготовила?

По телевизору солист горланил «Великую благодать» в сопровождении госпел-хора и ненормально высокого шотландского парня с волынкой.

– Заткнись, – рявкнул он. – Отличная песня.

Я встала. И подошла к его креслу.

– Можно я проверю ваш пульс?

– Нет, – проревел он. – Я смотрю телевизор!

– Дерек, вы по-прежнему занимаетесь сексом с детьми? Или все это в прошлом?

Его лицо слегка развернулось в мою сторону, без какого-либо выражения. Я схватила его запястье и сжала, крепко врезавшись ногтями в кожу.

– Просто любопытно. Такие штуки вообще можно бросить, или вы до сих пор сидите по утрам у окошка, смотрите, как они топают в школу, и у вас рука тянется под пижаму?

– Мне больно…

Я сдавила ему руку еще сильнее.

– А я знаю, почему вы предпочитаете детей. Это ведь гораздо проще, чем взрослые, правда? Не нужно тратить время, покупать вино, водить по ресторанам. Просто включаешь «Русалочку» и грозишься сделать что-нибудь плохое с их родителями.

Хор в телевизоре запел громче. Скадд положил в пепельницу недокуренную сигарету и потянулся за палкой.

– Отвали!

– Нет, ну правда, с детишками проще, да? Вообще никаких усилий не требуется. Лень, сплошная лень.

– Вон из моего дома!

– Это не твой дом, за него платит городской совет. И в очереди на это жилье есть люди получше, чем ты. Люди с детьми. Тебя это заводит, наверное, а?

Я сдавила руку еще сильнее, раздался хруст.

– Ааа, тупая сука! – заревел он и попытался встать, снова потянувшись за палкой, но я схватила ее первой. Я швырнула палку через всю комнату и выдернула его ортопедическую подушку с особым наполнителем, запоминающим форму головы.

– А ну сидеть, гад, а то и вторую руку сломаю. Я тебя долго ждала.

Я оседлала его и накрыла ему лицо подушкой. Кресло под тяжестью повалилось назад и с громким ударом опрокинулось. Теперь захват был максимально удобный: я могла давить на подушку всем своим весом. Он размахивал руками и как мог отбивался, для старого пердуна с хреновыми легкими даже очень неплохо. Но я была гораздо сильнее. Когда он постепенно начал сдаваться, я убрала подушку и стала смотреть, как он ловит ртом воздух, но встать, конечно, не может, с моим-то весом на груди. Потом я опять плотно придавила его подушкой, и он опять колотил по мне руками, и ноги его подо мной дергались.

Я опять отняла подушку.

И опять прижала.

И отняла.

И прижала. Поплотнее.

Чем больше он отбивался, тем сильнее это меня заводило. И тем больше выветривалось из головы воспоминание о последнем дне в больнице у папы.

Я вся отдалась наслаждению. Могуществу, которое ощущаешь, отнимая жизнь.

Пообещай, что, когда станет хуже, ты меня не оставишь. И поможешь мне.

Рианнон, ты единственная, кому я могу доверять.

Я сделала это, потому что он сам меня об этом попросил. Я избавила папу от боли. Но воспоминание о том дне отныне будет вытеснено моим сегодняшним деянием: теперь в своих снах я буду видеть под подушкой не папино лицо, а лицо Дерека Скадда.

Пять минут я давила, прижимала, боролась и дразнилась, лежала на нем, обхватив ногами, в страшных и мокрых от пота объятиях, и наконец борьба разом прекратилась. Я окончательно убрала с его лица смертоносное кашне. Рот и глаза у него были по-прежнему открыты, вены в глазах полопались. На щеках – слезы. На подушке – кровь, он прокусил себе язык. Руки и ноги обмякли, как у марионетки. Я вернула кресло в нормальное положение, сунула подушку обратно ему под голову, чтобы казалось, будто он спит.

Переложила сигарету ему на штаны, там, где начинался свитер, и дождалась, пока низ свитера вспыхнет. Только на полпути к машине я осознала, что трусы у меня насквозь промокли от возбуждения.

Форму я сожгла в мусорном баке в глубине парковки у аптеки «Бутс». Там камеры вечно разбиты – я писала об этом материал в прошлом декабре, но Лайнус тогда опять не нашел возможности поставить его в номер, – так что я точно знала: никто меня не увидит. А потом поехала домой, опустив окна и распевая во все горло. Мне долларов не надо, чтоб сегодня оторваться – у меня дешевый кайф! [774]

1. Это их кулинарное шоу, которое идет в субботу утром: почему ведущие никогда не моют руки после того, как порезали мясо?

2. Разговорные мошенники – люди, которые ПОСТОЯННО побеждают тебя в разговоре, например Мел. Если я сообщаю хоть какую-нибудь классную новость, у нее на это обязательно найдется что-то типа: «Джек везет нас в Диснейленд» или «Я только что купила лотерейный билет, такой, который нужно тереть монеткой, и выиграла десять тысяч». Когда я впервые встретилась с ЛОКНО после маминой смерти, Мел сказала: «Самое страшное – это потерять ребенка. От такого уже никогда не оправишься».