Повсюду дикие гиацинты, и на улице стало гораздо теплее, а это означает, что большинство моих коллег переключились на свободную одежду и шлепанцы. У меня к шлепанцам четыре ОГРОМНЫХ вопроса.

1. Мы не в Льорет-де-Мар, а в редакции маленькой захолустной газеты в Уэст-Кантри, и большую часть времени начальство не разрешает нам включать отопление, так что тут у нас страшный дубак.

2. Лень: шлепанцы делают человека ленивым. Не просите меня дать этому научное объяснение, просто поверьте, это действительно так. Когда на тебе плоские тапки, которые шлепают при ходьбе, – все, теперь ты пальцем о палец не ударишь.

3. Шум: хлоп-хлоп-хлоп – это я раздаю оплеухи каждому, кто носит шлепанцы.

4. Вид: я не люблю ноги. Любые. Когда человек извлекает из закромов свои шлепанцы, он заодно выставляет напоказ и пару человеческих копыт, которые примерно год не видели солнечного света, и теперь я вынуждена смотреть на эти уродливые пожелтевшие облезлые прелые конечности, которые кто-то счел достойными того, чтобы предъявить их миру.

Грудь продолжает болеть, и я не могу лежать на животе, а это, между прочим, одна из любимейших моих вещей в жизни. Купила еще один тест на беременность, но боюсь его использовать – а вдруг на этот раз он и в самом деле положительный? Господи, ну я ведь принимаю таблетки, разве они не должны давать стопроцентной гарантии?

А, ну ок, загуглила. Гарантия только 99-процентная. Класс, спасибо.

Если я действительно залетела, то это конец, я правильно понимаю? Я тогда становлюсь законченной ЛОКНО и вступаю в ряды крупного отряда измочаленных самок с отвисшим выменем, которые толкают перед собой коляску размером с небольшой автомобиль, орут на своих детей, притворяются, будто им по кайфу ходить на детские площадки и уроки плавания «Дельфинята», и без конца соревнуются в том, насколько тяжело у них проходит ветрянка и сколько раз пришлось встать за ночь. Квартиру придется сделать детоупорной, избавиться от болтающихся шнурков жалюзи, а еще сделать детоупорными шкафы и переставить повыше хлорку, и аааааааагггггггхххххх…

Нет, ни за что. Никакого Малютки Крианнона. Не. Будет.

Погодите-ка: я, твою-налево, серийная убийца или кто? Ну так я возьму и избавлюсь от него. Увеличу потребление джина и стану чаще принимать горячую ванну. Или пойду к врачу и закажу себе аборт. Раз – и огонь погас! Чего я вообще распаниковалась? Нет, я не распаниковалась, я в бешенстве. Гребаная таблетка должна была сработать. Может, она все-таки сработала? Может, я зря бешусь?

Не в первый раз ведь такое.

Дэйзи Чан угостила меня обедом. Пицца в «Ла Вела» в бухте, почти у самой воды. Блузка на ней сегодня была просто запредельно оскорбительная: какая-то черная тесная штучка с бриллиантовым блеском – как будто Дэйзи упала в ней в алмазную шахту. Я узнала, что у нее есть муж, которого недавно назначили менеджером в крупной сети, торгующей телефонами. У них двое детей – не запомнила, как зовут, – и между этими двумя у Дэйзи было несколько выкидышей.

Quid Pro Quo – теперь мне пришлось рассказать ей о себе. В конце концов, она ведь журналистка, и мне бы вряд ли удалось отделаться отмазкой вроде: «Ой, я живу с Крейгом, и у нас собака». Она хотела грязных подробностей. Хотела узнать про Прайори-Гарденз и про годы моей славы, хотела узнать причину, по которой в редакции «Газетт» хранится подробное досье на моего папу, – в общем, она хотела узнать всё.

– Как у тебя лицо сегодня?

– А, нормально, спасибо. Мазь с арникой – магия.

– Да, мне многие говорили. Так ты, значит, всегда здесь жила или?..

– Нет, мы жили в Бристоле и только через пару лет после Прайори-Гарденз переехали. Мама умерла, когда я еще в школе училась, а папа прожил в доме чуть ли не до последнего своего дня.

– А, понятно.

– Теперь мы с сестрой этот дом продаем. Я вот на днях начала изучать законы о налоге на наследство. Боже, представляю себе, как она взбесится, когда узнает, сколько нам предстоит отстегнуть.

– Как вообще семья может уцелеть после такого? Я про Прайори-Гарденз.

– Никак, – пожала я плечами. – Наша потихоньку разрушилась. Мама с папой какое-то время наслаждались славой, заработали нехреновую кучу бабла на публичных выступлениях. На всяких телешоу. Благотворительных мероприятиях в пользу детей с черепно-мозговыми травмами. Я сама не помню, как ходила туда, но видела на YouTube видео – и да, меня туда тоже приглашали.

– Я помню, как ты выступала на «Шоу Эллен Дедженерес».

– Ага. В основном говорила мама, но мне надарили подарков, и я познакомилась с Райаном Гослингом, так что было круто.

– Ты говорила, вы с сестрой продаете родительский дом?

– Да. Они оба уже умерли – сначала мама, а потом папа, летом будет два года, как его не стало, – ну и мы решили, что пора от дома избавляться. Сестра хочет свою долю.

В этот момент женщина за столом напротив зашлась в приступе кашля, потому что у нее «запершило в горле». Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не подойти к ней и не помочь, придушив к чертовой матери. Ненавижу, когда меня перебивают.

Дэйзи отхлебнула колу.

– Я тут вчера просматривала старые дела – совершенно по другому поводу – и случайно наткнулась на папку, посвященную твоему папе, Томми.

– А, ну, значит, теперь ты все о нем знаешь.

– Нет, я не читала. Пока. Но вдруг подумала…

У меня было хорошее настроение, и я решила ее выручить.

– До того, как стать строителем, он сражался за наше графство и был довольно известной фигурой в здешних краях.

– Он был военным?

– Нет, боксером. В среднем весе. Не мог ни в местный паб войти, ни в супермаркет, чтобы кто-нибудь его не окликнул или не подошел пожать руку.

– Ого! То есть он у тебя был героем!

Я кивнула.

– После Прайори-Гарденз он сильно изменился. Чуть что – ввязывался в драку. Винил себя в том, что произошло, потому что это он меня в тот день отвел в сад.

– Бедняга. А за что его посадили?

– Ты же видела его файл. Наверняка знаешь.

Где-то в ресторане заплакал ребенок.

Дэйзи посмотрела на часы – часы были хорошие, из розового золота с кристаллами на циферблате.

– Наверное, пора возвращаться.

– Однажды он забрал меня из школы, – начала я. – Сколько мне тогда было, не знаю, но я уже опять ходила, значит, наверное, лет девять или десять, но говорила я по-прежнему не очень. Папа сказал, что нам нужно кое-куда заехать по дороге домой и, если я буду хорошо себя вести, он мне купит мороженое. Мы припарковались в каком-то переулочке, и он велел мне ждать в машине. Я посмотрела ему вслед и увидела, как он вошел через заднюю дверь в дом из красного кирпича.

– Любовница?

Я засмеялась. Плачущего младенца трясли и подбрасывали.

– Нет, не любовница. Он все никак не возвращался, и я пошла посмотреть, куда он пропал. Задняя дверь была не заперта, я ее открыла и попала в кухню, и там был слышен такой звук… Звук, как будто кого-то хлещут – чем-то вроде плетки. Я вошла в помещение типа гостиной-столовой и в дальнем ее конце увидела мужчину, привязанного к стулу. Четверо других мужчин – или, может, пятеро – стояли вокруг и по очереди его били. Выкалывали глаза. Колотили по ногам – я слышала, как кость у него хрустнула, будто толстая ветка. У одного из них в руках были плоскогубцы, и он выдергивал этому типу зубы. Я тогда впервые в жизни услышала слово на букву П.

– О боже, – ахнула она и нахмурилась. – Слово на букву П?

– Педофил, – пояснила я. – До этого я не знала, что такое вообще бывает. Они все повторяли: «Грязный педофил. А ну, педофил, получай». Я узнала одного из мужчин – он принадлежал к тому же боксерскому клубу, что и папа, а я иногда ходила туда тренироваться с мальчиками младшей группы. Помогало выплескивать агрессию, после Прайори-Гарденз у меня с этим были большие проблемы. Ну, в общем, папа меня увидел, я развернулась и побежала обратно к машине. Села на пассажирское сиденье и стала ждать – и тряслась от страха, что он на меня разозлится. Минут через пять он вернулся, сел на водительское сиденье и просто посмотрел на меня. Я помню, у него был пот на верхней губе и зрачки стали огромными.