Дэйзи смотрела на меня едва дыша:

– И что он сказал? – с трудом проговорила она.

– Только спросил, что именно я видела. Папа был единственным, кому удавалось вытянуть из меня хоть слово. Я спросила, почему они били этого человека, и он сказал, что у них у всех есть дети моего возраста, а этот человек причиняет детям вред. Он попросил меня никому не рассказывать о том, что я видела, – хотя я и не могла толком ничего рассказать, – и добавил, что доверяет мне. Это было для меня очень важно. То, что я заслужила его доверие. Я из-за этого сама себя почувствовала сильной.

Я опустила ту часть истории, где я спросила у папы, нельзя ли мне посмотреть на тело этого человека, пока он там лежит и умирает. И еще не стала рассказывать, что папа в тот день предстал передо мной в совершенно новом свете – будто превратился в волшебника. Я только-только начинала выстраивать в глазах Дэйзи мост через реку своей странности и боялась, что полный рассказ без опущений вышибет из моего моста сразу несколько досок.

– Представляю, какое это было для тебя потрясение…

– Да не то чтобы, – сказала я, но тут же спохватилась, что, конечно, будь я нормальным ребенком, это должно было сильно меня впечатлить. – Но вообще да, я почти каждую ночь писала в постель. И кошмары снились – все как положено.

– Бедненькая. Получается, ты стала свидетельницей того самого преступления, за которое его посадили? – спросила она.

– Нет. Взяли его за избиение другого типа, через несколько лет.

– То есть он делал это регулярно?

– Да. Они называли это «прислать ребят». Если в районе появлялся кто-то, кого требовалось хорошенько отделать или предупредить, «присылали ребят». Никто об этом не говорил, но все всё понимали. Полиция пыталась повесить на него пропажу еще троих человек, все трое – с судимостью за преступления на сексуальной почве, но у них не было доказательств. И свидетелей – тоже. Папа был очень осторожен. Поэтому отсидел только четыре года, а двое его товарищей получили пожизненное.

– Думаешь, ему случалось и убивать?

Я пожала плечами. Перед глазами, будто вспышка молнии, мелькнула картинка потного папиного лица, когда он сбрасывал Пита Макмэхона в яму. Вид папиных рук, обхвативших шею типу на товарном складе. То, как он с грохотом опускает ногу парню на голову в темном переулке.

– Понятия не имею.

Я улыбнулась и с шумом втянула в себя банановый коктейль.

По дороге обратно в редакцию я сообразила, к чему она клонит со всеми этими вопросами про папу.

– Дэйзи, если ты думаешь, что Жнец – это один из папиных друзей, то могу тебя заверить: ты не там копаешь.

– Просто мне это пришло в голову, когда я увидела его досье. Одну из тех старых жертв – насильника по имени Лайл Девани – сбросили в карьер. Точь-в-точь как Джулию Киднер. И как мужчин из синего фургона.

– Папин знакомый, который работал на каменоломне, теперь сидит в тюрьме. Вообще, большинство из них до сих пор сидят. Папу отпустили только из-за того, что он был при смерти.

– Крейг ведь работал у твоего папы, да?

– Да. Но он обо всем этом ничего не знает. И – да, пока тебе не рассказал кто-нибудь еще: перед тем как устроиться к папе, он год проработал в каменоломне, но могу поклясться чем угодно: Крейг никакой не благородный мститель. Это не в его духе.

– Прости, пожалуйста, у меня просто мозг иногда заносит на поворотах. Ведь это такой интересный случай, правда? Я даже по ночам не сплю – все о нем думаю.

Дэйзи следует отдать должное: лично мне работа никогда не мешает спать по ночам. Возможно, она все-таки заслуженно получила место младшего репортера.

Когда с этим мы разобрались, разговор перешел на менее серьезные темы: как вообще дела, насколько она влюблена в свою работу, в каком восторге ее дети от школы, как в меня втюрился Эй Джей и как мы с ним подкалываем Лайнуса. Оказывается, Лайнус на том краю офиса в последнее время ведет себя тише, чем обычно, и Дэйзи подозревала, что это из-за нас. Господи, вот ведь она проницательная! Я-то думала, что мы действуем осторожно и незаметно, а она, оказывается, нас раскусила еще на синей гигиеничке.

Мы проходили мимо обувного, и тут я увидела ее: нам навстречу шла бабенка с желтым шарфиком – героиня ночи Насильников на Синем Фургоне. Правда, желтого шарфика на этот раз на ней не было. Была персиковая кофта и серая юбка, и белая сумочка висела на плече. При взгляде на нее у меня сдавило грудь. В том, что это она, не было ни малейшего сомнения, хотя выглядела она теперь совсем иначе, чем во время нашей прошлой встречи, когда лицо у нее было перемазано тушью для ресниц, волосы торчали в стороны словно ветки и одежда была разорвана. Выглядела она на все сто: волосы классно уложены, походка решительная. Она увидела меня, я увидела ее, но ни одна из нас не произнесла ни слова. Когда она прошла, я позволила себе оглянуться и посмотреть ей вслед. Она позволила себе то же самое.

Ни одна из нас не произнесла ни слова.

И у полиции по-прежнему ни одного свидетеля. За исключением коровы-лазутчика, конечно.

Ура-ура! По крайней мере, пока.

Примерно в три часа дня Лайнус Сиксгилл выпрыгнул из-за стола в приступе натуральной истерики: у него в бутерброде обнаружился таракан. Эй Джей подмигнул мне, и Клавдия это заметила. Ясное дело, когда около четырех я вышла из туалета, она поджидала меня под дверью. Я только что сделала второй тест на беременность – результат опять отрицательный. Ну и, видимо, до нее донеслось пение ангелов, звучащее у меня в голове.

– Рианнон, можно тебя на два слова?

Не знаю, как мне это удалось, но я вдруг заплакала – прямо там, в коридоре у выхода из туалета, под шум еще работающей внутри сушилки для рук и на глазах у протискивающейся мимо нас Кристи из отдела продаж со словами «ой, щас умру, пустите пописать».

– Господи, ну что ты, – приговаривала Клавдия, ведя меня по коридору и вверх по лестнице в направлении переговорной Б. Графин по-прежнему стоял в центре стола, все с той же пыльной пленкой на поверхности воды, но теперь рядом с графином была еще и тарелочка бисквитных пирожных и шоколадных пальчиков, которые кто-то захватал своими пальцами.

– Что случилось? – спросила она, разворачивая меня к себе лицом и стискивая мне плечи. Но мне даже говорить ничего не пришлось. Она сама догадалась. Или, скорее, решила, что догадалась. – Опять одна полоска? О, дорогуша, я так тебе сочувствую.

И она меня обняла. Обняла, реально! Ведьма со вздутыми венами на щиколотках и невыветриваемым запахом кофе изо рта, которая называет меня ненормальной и каждый месяц заставляет готовить долбаный обзор рынка, обняла меня так крепко, как меня никто еще никогда не обнимал, и принялась гладить по голове и плакать со мной вместе.

– Я прекрасно знаю, каково тебе сейчас.

Она отстранилась, бережно поддерживая мне голову, как будто я цветок, который она только что понюхала.

– Все получится, вот увидишь, – сказала она. – Только надо верить. У тебя еще куча времени на то, чтобы забеременеть.

Я кивнула и еще раз шмыгнула, а она прижала меня к груди и стала укачивать. Я почувствовала, как мне на макушку капают слезы.

– Как бы я хотела забрать себе твою боль. Бедная девочка. Крейг тоже расстроен?

Я кивнула.

– Ну конечно, конечно. Ш-ш-ш.

Она говорила все, что положено, и вела себя как идеальная понимающая мать, которая нужна любому ребенку. Вот только ребенка у нее не было. Даже я понимала, что это несправедливо.

От души нашмыгавшись, утерев слезы и неловко поболтав за чашкой мятного чая на кухне, откуда она для этого всех разогнала, мы обе вернулись к работе, и она даже дала мне несколько классных заданий: продолжение истории про наркозахват в магазине «Оторвись» и интервью с владельцем нового местного секс-шопа «Ах, шалун». И даже похвалила меня за то, что получилось. Сказала: «Молодец, дорогуша».

Мне не было так приятно на работе с того дня, когда Рон зацепился ногой за сумочку Клавдии и протаранил головой дверь к себе в кабинет.