Никакого огнестрельного оружия. Никогда. Оно только портит удовольствие от убийства. Огнестрельное оружие шумное и напрочь лишено изящества. С пушкой любой идиот уложит медведя, нажав на курок. Но это не по нем. Ему нужно подойти к зверю, подстреленному из лука, видеть его агонию, присутствовать при его последнем вздохе и только тогда вытащить окровавленную стрелу.

Солнце склонилось к самому горизонту, сумерки в лесу сгустились. Мириады насекомых и мелких тварей исступленно верещали, вероятно отстаивая свое право на жизнь и территорию. Мэттью медленно продирался вперед, стараясь пореже вдыхать пропитанный болотными миазмами воздух и фиксируя каждый шорох, каждый шелохнувшийся листочек, каждый новый крик.

Медведь, не выдававший себя на фоне всеобщего шума ни единым звуком, находился где-то рядом. Мэттью это чувствовал. Медленно и совершенно бесшумно он поднял лук и наложил стрелу, изготовившись одним движением натянуть тетиву и тут же ее отпустить. Да, зверь совсем близко. Он ничего не подозревает — это его дом, его мир. Он безопасен. Так когда-то думал и сам Мэттью.

Он выжидал, разглядывая густые заросли, а память обрушивала на его сознание образы давно минувших дней. Знакомые голоса, без устали выплевывая слова — одно за другим, одно за другим, — спорили на протяжении многих часов и не приходили к согласию. И следом за ощущением бессилия — самого невыносимого чувства, что Мэттью доводилось испытывать в жизни — настал момент, когда ему пришлось признать поражение в упорной битве, теша себя надеждой, что войну он все-таки выиграет. Однажды.

Способностью причинять ему страдания обладало не так уж много людей — точнее, крайне мало. А если по правде, один человек. Но она доставала его — и так мучительно, что саднило при малейшем воспоминании. Глубокая рана никогда не переставала кровоточить. Штука в том, что Мэттью не переносил запретов. И все же она бесконечно твердила «нет», затыкая его снова и снова, и каждый раз он вынужден был уступать. При мысли, что о его поражениях может кто-то узнать, Мэттью охватывало чувство непереносимого стыда, позор и унижение доводили его до исступления. И он мечтал, что однажды заставит ее заплатить за все.

Этот момент неумолимо приближался, но пока ему приходилось выпускать пар, наслаждаясь страданиями других. Впрочем, эти развлечения, эти убийства — довольно жалкая компенсация за то, что он вынужден ежедневно выносить, подчиняясь ее воле, отказываясь от собственных желаний. Но день, когда она наконец-то за все заплатит, уже не за горами, и никто не в силах помешать этому. При мысли о возмездии Мэттью чувствовал подъем и радостное возбуждение. Он любил представлять, как будут развиваться события, когда, разрабатывая сценарий, смаковал детали, и это заставляло его сердце замирать от наслаждения.

Она будет молить о пощаде, вновь повторяя свое излюбленное «нет», которое он слышит от нее постоянно. Примется кричать и плакать, взывать к его милосердию, но он будет наказывать ее снова, и снова, и снова. И когда этот день завершится, на ногах останется только он. Не она. Она останется навечно коленопреклоненной, вымаливающей у него прощение за величайший грех всей своей жизни — отказывать в чем-либо ему, своему сыну. Это круговорот жизни, в котором новое сменяет старое, весна побеждает зиму, а сын смещает мать. Высокая поэзия, классическая философия.

Губы Мэттью скривились в улыбке предвкушения — он припас для себя отменный приз, который получит ночью, вернувшись из Эверглейдса. Девица ждет его в одиночестве, измученная ужасом и мраком. Еще один «тест-драйв», как он предпочитал называть эти суррогаты. Чем дольше она подождет, тем больше будет готова. Плод вкусен, только когда он созрел, как кто-то однажды его наставлял. Ах да, его же собственная мать! Она читала ему лекцию о терпении: если тщательно все спланировать и действовать согласно плану, результаты будут гораздо лучше. Что ж, скоро у нее появится возможность оценить и его способность терпеливо дожидаться награды, и способность планировать и репетировать, чтобы довести всё до совершенства.

Тихий звук, практически неразличимый на фоне концерта всяческих тварей, привлек внимание Мэттью, и он повернулся к своей ничего не подозревающей жертве. Да, огромный медведь, и всего лишь в каких-то шести метрах от него. Мэттью натянул тетиву, крепко удерживая пальцами стрелу. Прижался щекой к тетиве, совмещая ракурс обзора со стрелой. Затаился. И медведь не разочаровал его: потоптавшись на месте, медленно поднялся на задние лапы, подставляя беззащитный живот. Вот тогда Мэттью и выпустил стрелу, после чего немедленно наложил следующую, готовый к повторному выстрелу.

Но он не понадобился. Медведь с ревом рухнул набок и уже на земле пару раз издал натужный хрип. Мэттью приблизился к зверю и заглянул ему в глаза. Первоначальное удивление в них сменилось выражением боли, а потом и принятием. Наконец, жизнь покинула мощное тело, и взгляд медведя остекленел.

Мэттью присел и отрезал зверю лапу. Запихал трофей в боковой карман охотничьего балахона и быстрым шагом двинулся прочь. Было уже поздно, а ему предстояла кое-какая работенка.

Кроссовер резко остановился на стоянке клуба «Эксхейл», потихоньку заполнявшейся машинами: тьма возвестила, что настало время вкусить ночной жизни Майами. Вкатилось несколько тачек, а следом за ними показалась патрульная машина с Фраделлой, который выключил мигалку только перед въездом.

В клубе уже вовсю ухала музыка, и началось наружное световое шоу, озаряющее звездное небо вспышками лазеров и прожекторов.

— Ну и как разговаривать с людьми в таком адском шуме? — посетовала Тесс. — Привезли фотографии?

Фраделла вручил ей распечатанный снимок, и специальный агент принялась внимательно изучать лицо Мэттью. Неужели это тот самый человек, что мучает и убивает девушек по всей стране? Задумавшись, она яростно потерла шею от затылка до левого уха. Пальцы были холодными, чуть ли не ледяными, и ощущения жжения по линии волос они не снимали. Тесс снова принялась массировать кожу, не отрывая глаз от изображения Далера. Но как бы тщательно она ни вглядывалась в лицо Далера, чудовища на снимке не видела. На нее смотрел симпатичный молодой мужчина, аккуратно одетый и гладко выбритый, явно позирующий для какой-то официальной фотографии — возможно, на водительское удостоверение. Держался он спокойно и непринужденно, и определенно уверенно. Харизматичный и даже привлекательный, Мэттью ни в коем случае не казался «уродом». Эшели была права: никаких опасений он не вызывал.

И все-таки, когда Тесс взглянула в темно-голубые глаза Далера, что-то шевельнулось у нее в душе. Сначала она не могла разобраться, что подсказывает чутье. Скорее всего, ей прежде не доводилось видеть Мэттью, даже по телевизору, хотя это не имело значения — дело было не в узнавании. Просто инстинкты, пробуждая первобытный страх — волосы на затылке встали дыбом, а по спине пробежал холодок, — велели ей уносить ноги. Чувство показалось Тесс знакомым — знакомым и нелепым. Она никогда не убегает. Ведь она из «хороших парней». Да и, если трезво взглянуть на снимок мужчины, от чего бежать-то?

Как-то Тесс прочла, что способность инстинктивно распознавать хищников у человека почти полностью атрофирована, поскольку она стала не актуальной в нынешнем безопасном и комфортном мире. Дескать, в процессе эволюции врожденное предощущение опасности утратило свое значение, и теперь жертва не может определить, что привлекла внимание хищника. По этой причине множество ничего не подозревающих людей во всем мире становятся добычей психопатов-убийц. Однако, согласно результатам проведенных исследований, у некоторых людей способность улавливать подобную опасность все-таки атавистически сохранилась. Они способны ощутить настоящую угрозу, даже не взаимодействуя с ней напрямую. Скажем, по бытовым фотографиям. Вроде той, что Тесс сейчас держала в руке. Мэттью Далер не выглядел «уродом», но заняться им точно стоило.