— Простите, дамы, оставлю вас ненадолго. — Продавщица снова выскользнула из кабинки.

— Это из-за меня? — спросила я у миссис Прайс. — Со мной что-то не так?

Нет, что ты, ответила она, иногда бывает непросто найти подходящий.

— Хочешь, поищу? — предложила она. — Что-нибудь да присмотрю.

Пока она ходила, я перебирала лифчики. Мне приглянулся один, с крохотным белым бантиком. Может быть, если еще разок примерить... Но, снимая его с вешалки, я сбила на пол три других, и когда наклонилась их подобрать, то увидела сумочку миссис Прайс. Тут же, на полу. Расстегнутую.

Не подумав, заглянула в нее.

Не скрою, за это мне до сих пор стыдно.

Мягкие перегородки из тисненой кожи — под змеиную, под крокодиловую, с немыслимыми зигзагами — подались под моими пальцами. Я раскрыла сумочку пошире: помада, другая, расческа, бумажник. Несколько мятых рецептов на лекарства. Скомканный платок, два тампона. Блокнот с маленьким красным карандашиком, заткнутым в пружину. Коричневый пузырек с мамиными таблетками. В боковом кармане на молнии — зеркало, в бумажнике, в кармашке для фото, — памятка на случай смертельной опасности. Я вытащила ее и прочла на обороте: Господи, прости меня за то, что прогневила Тебя. Каюсь во всех моих грехах...

Тут на дне сумочки, в складках атласа, что-то мелькнуло. Я достала, посмотрела.

Ручка.

Крохотный белый кораблик в прозрачном корпусе поплыл вдоль моего большого пальца, мимо родинки на костяшке.

Зашуршала занавеска, зашла мисс Фокс с новой партией лифчиков.

— Ты была на пароме? — Она кивком указала на ручку.

— Нет. — Я перевернула ручку. — Мама была. — Я засмотрелась на кораблик, не спеша уплывавший на север.

— Все в порядке, лапочка? — спросила мисс Фокс. — Пойду поищу твою красавицу-маму, ладно?

Но вот по ту сторону занавески раздался голос миссис Прайс:

— Джастина? Я не ошиблась кабинкой?

Я сунула ручку обратно в сумочку, а сумочку задвинула под скамейку и впустила миссис Прайс.

— Вот, принесла еще, — сказала она.

Примеряя лифчики, я поглядывала на нее в зеркало. На секунду мне показалось, будто она посмотрела на сумочку, заметила, что ее передвинули, но вряд ли.

Из тех бюстгальтеров, которые принесла миссис Прайс, мисс Фокс оставила два. Спросила, в каком мне удобнее, но я растерялась. Я не чувствовала, удобно мне или нет. Голова стала пустой и гулкой, как перед приступом, но никакого приступа не случилось.

— Дам вам время подумать, хорошо? — И мисс Фокс оставила нас одних.

— Что скажешь? — спросила миссис Прайс.

— Не знаю.

Неужели она опять смотрит на сумочку?

— Атласный — более взрослая модель, но может быть виден под одеждой, — сказала она. — Попробуем-ка с блузкой.

Я сняла трикотажный лифчик, продела руки в лямки атласного. Миссис Прайс застегнула крючок, щекоча мне кожу легкими, словно мотыльки, пальцами.

— Наклонись вперед, — велела она, я наклонилась и при взгляде на сумочку похолодела. Сверху, на самом виду, лежала ручка с парома. А миссис Прайс уже встала передо мной, заглянула в глаза — поняла, наверное, что я рылась в ее вещах, что я нашла ручку. Я подыскивала в уме оправдания — но тут она улыбнулась, просунула руки в чашечки и поправила на мне лифчик.

Я, должно быть, вздрогнула, и миссис Прайс сказала:

— Прости, вечно у меня руки холодные.

Она подала мне блузку, и я долго возилась с пуговицами, такими маленькими, скользкими. Мне было безразлично, хорошо ли сидит на мне лифчик, все равно, какой выбрать. Хотелось поскорей выскользнуть из тесной кабинки, где не спрячешься от зеркал.

— Как по-твоему, не очень просвечивает? — спросила миссис Прайс. — Если даже и просвечивает, ничего страшного.

— Берем этот, — сказала я, хоть лифчик был так тесен, что я едва дышала.

Когда мы шли к машине, я увидела в окне пышечной двух старших сестер Доминика Фостера. Они помахали мне, а на их школьных пиджаках блестели значки — крохотные золотые ножки.

Дома нас ждал отец — в тот день он закрыл лавку пораньше; он бросился с крыльца нам навстречу, к машине.

— Спасибо вам огромное за помощь, Анджела. Может, чашечку кофе? Или хересу?

— Херес — самое то, — отозвалась миссис Прайс. — Только капельку, всего капельку.

Просидела она у нас больше часа — болтала с отцом, смеялась, говорила, какая я способная, какой вырасту потрясающей женщиной. Когда отец предложил второй бокал, она засмеялась:

— Нехорошо будет, нехорошо.

Но отец сказал:

— Вам же недалеко ехать. (Миссис Прайс уже подставляла бокал.)

— Миленький у вас диванчик. — Она погладила сине-белую обивку с рисунком: девушка в старомодном платье на качелях, среди купидонов и бабочек.

— Мама выбирала, — сказала я.

— Да, очень женственно. — Она улыбнулась отцу, а он улыбнулся в ответ, словно шутке, лишь им двоим понятной. — А это что? — Миссис Прайс взяла в руки газету с обведенными в кружок некрологами. — Ищете богатую вдовушку?

— Как вы догадались? — спросил отец.

— Что-то в вас есть такое. Учтивость, обаяние через край.

Отец рассмеялся.

— Что ж, почти угадали — про некрологи то есть. Скупаю на распродажах антиквариат.

— Звучит зловеще.

Отец поморщился:

— Правда?

— Шучу.

По-хорошему, мне стоило бы уйти — оставить их вдвоем, за взрослым разговором, полным намеков и полутонов. Но я все сидела рядом, поглядывая то на него, то на нее, а они, казалось, позабыли о моем присутствии.

— Ух! — сказал отец, когда миссис Прайс наконец ушла. — Она как глоток свежего воздуха, правда?

Я думала, он допьет херес, но он отодвинул бутылку.

Ужинали мы у телевизора, под “Лодку любви”. В той серии Вики, дочь капитана, решила одеться по-взрослому, чтобы понравиться парню, а экстрасенс, который заказал каюту для молодоженов, хотел вызвать духа — утонувшую невесту, что занимала когда-то ту же каюту. Вики в итоге призналась, сколько ей лет, а экстрасенс выяснил, что историю с призраком сочинила его молодая жена — это она изображала привидение, стоя под окном и закутавшись в вуаль. Весь вечер я вспоминала дорогу до дома в машине миссис Прайс, ее сумочку на полу возле моих ног. Как на повороте сумочка скользнула ко мне, ткнулась в ногу по-щенячьи и снова перевалилась к миссис Прайс. Я представила, как в темных атласных глубинах сумочки скользит крохотный кораблик. Держит курс к туманной бухте, где зеленые ветви тянутся к самой воде, словно руки, приветствуя пассажиров. Вперед, в открытый океан, где не видно земли.

Снова встречаю Соню в доме престарелых лишь через несколько недель. Я уже начинаю думать, что она плод моей фантазии, но прихожу однажды в будний день — а она тут как тут, втирает отцу в икры увлажняющий крем.

— А-а, здравствуйте, — говорит она. — Смотрите, кто к нам пожаловал, мистер Крив.

В первый миг он меня как будто не узнает — в этот раз я одна, без Эммы, — но потом улыбается:

— Привет, родная.

Складываю в стопку газеты, скопившиеся за неделю. Большинство не читаны.

— Что ты с ними собралась делать? — спрашивает отец.

— Выброшу в мусорку.

— Я ведь их храню неспроста. Там про тебя написано.

— Да ну, ничего там про меня нет. Я не из тех, кто попадает в газеты.

— Где мои ножницы?

У отца что-то вроде навязчивой идеи: про меня якобы написали в газетах, и ему нужно вырезать статьи.

— Готово, мистер Крив, — говорит Соня. — Я пойду, а вы поболтайте с Джастиной.

— Вы знаете, про нее в газетах написали, — объясняет отец.

— Вы, должно быть, ею очень гордитесь. — Подмигнув мне, Соня стягивает голубые резиновые перчатки и, свернув их в тугой комок, бросает в ведро. Понимаю, что должна ей подыгрывать, — ей виднее, как найти подход к больному с деменцией, — но притворяться выше моих сил. — До встречи, — говорит Соня.

— Увидимся, — отвечает отец.