И вот – плюх! – моя мечта уплыла по реке на закат, как ей и было суждено с самого начала.

А ведь у него был шанс спастись. За последние несколько недель я прониклась к нему теплотой. Я думала, теперь все изменится. Сначала у меня случилось озарение по поводу Уэсли Парсонса, потом мы узнали о Рисовом Зернышке и стали разговаривать о возможности покупки Медового коттеджа, и я подумала, что перед нами открывается новая страница и впереди проглядывает светлое новое будущее.

А теперь мы снова оказались на той, предыдущей, странице. И тут меня волной холодного пота накрыло страшное озарение.

– Они теперь придут к нам с обыском, да? – спросила я.

– Да, но…

– Когда они придут?

– Слушай, не переживай из-за травы. Это уже не имеет значения.

Я переживала не из-за травы. Я переживала из-за Эй Джея.

– Мне надо идти.

– Нет, Рианнон, не бросай трубку. Рианнон, пожалуйста, пожалуйста!

Из трубки все еще доносились его умоляющие «пожалуйста», но я нажала на кнопку «отбой» и совсем выключила телефон.

И только теперь меня вдруг осенило: а что, если я и в самом деле люблю Крейга? Иначе с чего бы мне идти на такие ухищрения, чтобы причинить ему боль? Так стараться его уничтожить? Ведь если ты кого-нибудь просто терпишь, на такое вряд ли пойдешь, правда? Может, именно это и есть любовь? То, что заставляет убийцу убивать? И убивать необыкновенно.

В голове опять раздались слова проклятой гадалки.

Вы не очень хорошо уживаетесь с другими. Вы останетесь одна. Рядом с вами никого не будет.

Я направилась к нашему шале – за пальто. Становилось прохладно.

На море поднялся ветер, и только несколько человек были точками рассыпаны по пляжу – пили пиво из бутылок и курили. Ветер швырял мне в рот песок, а в глаза – соль. На волнорезе лежала оброненная кем-то детская пустышка.

Мадам Гвен как раз складывала рекламный стенд, стоящий перед лавкой, и затаскивала его внутрь. Я некоторое время наблюдала за ней, стоя в тени разноцветных пляжных домиков. Пустышка затрепыхалась на ветру и перевернулась. На ней была нарисована коричневая собачка, которая говорила «Гав!».

Я перешла через дорогу.

– Здравствуйте еще раз, – сказала я. – Разрешите мне зайти на минутку? Я ненадолго, честное слово.

– Нет, нет, вам сюда нельзя. Уходите…

Стеклянное орудие убийства прекрасно тем, что, если бросить его в море, никто и никогда его не найдет. Конечно, чем именно был убит человек, догадаться будет несложно – чего ж тут непонятного, ведь подставка на курьих ножках обнаружится на столе пустой, без хрустального шара, – но зато они не будут знать, куда этот шар подевался и кто этим шаром расколол человеку череп. Никому ведь не придет в голову подозревать улыбчивую и счастливую будущую мамочку в красной летней блузке-размахайке и белых бриджах, которая идет по пристани летним вечером, чтобы присоединиться к подружкам.

Ведь женщина не способна на подобные зверства. Ведь женщина не станет отрезать мужчине член и прятать его в кузове фургона своего парня. Когда мы узнали про ребенка, я вообще-то собиралась его оттуда убрать.

Я забыла.

Еще вчера мир был розового цвета. Еще вчера я наконец-то точно знала, чего хочу. Еще вчера на свете были только я, Крейг, Дзынь и Рисовое Зернышко, передо мной расстилалась карта моей будущей жизни, и казалось, что ни Прайори-Гарденз, ни Мужика из Канала, ни Мужика из Парка, ни Джулии, ни всех остальных – вообще никогда не существовало. Да, признаюсь, вначале я действительно хотела подставить Крейга и повесить на него все эти смерти – ну просто потому, что он меня взбесил. Когда же туман ярости рассеялся и мы узнали, что скоро у нас появится Рисовое Зернышко, я почувствовала, что все еще может измениться. Он хотел, чтобы я была с ним. Чтобы мы с ним были. Я хотела исправиться. Я так хорошо представляла себе, как мы заживем все вместе – я, он, Дзынь и Рисовое Зернышко – в Медовом коттедже. Я даже почти слышала, как курицы кудахчут в сарае. Почти ощущала аромат благородных желтых роз у нас в саду. Я поймала Счастье. И Счастье оказалось моей погибелью. А ведь я говорила. Счастье – это не для меня.

Я увидела ребенка… Он был в крови.

Она имела в виду кровь, которую я уже пролила или которую еще пролью? Что это за ребенок, она говорить отказалась. Не сказала, был ли это один из детей в Прайори-Гарденз, или ребенок Анни – Сэм, или мой ребенок, Рисовое Зернышко. Просто ни за что не желала говорить. Вот я и пробила ей череп. Ударила раз, она упала, закрылась руками, а я всё била и била.

Не может быть, чтобы она это имела в виду. Этого уж точно не будет. Я знаю наверняка. Я знаю, что даже в самые свои ужасные моменты, когда я буквально взрываюсь от ярости, ребенка я убить не способна. Вот для Дзынь я ведь хорошая «мама». Я ни разу не причинила ей боли, она мой малыш.

Правда, Дзынь – собака. А ребенок – человек. И людей я убила уже больше, чем следовало бы.

– А, вот ты где, – раздался голос.

Я была в бассейне, полностью одетая, и смывала с ладоней оставшиеся следы крови мадам Гвен.

– Захотелось искупаться, – сказала я, стуча зубами от холода. – Присоединишься?

– Чего-чего тебе захотелось? – он рассмеялся и отхлебнул из пивной банки. – Ну ты, конечно, совсем двинутая.

– Мне это многие говорят.

Он ухмыльнулся, стянул майку и, как ребенок, бомбочкой нырнул в воду.

Скоро мы уже целовались, и он взял меня на руки и прижал к себе.

А потом мы пришли в шале, насквозь мокрые, и он глубоко проникал в меня на моем скрипучем матрасе. Тринадцатое место я пропустила и теперь шла под номером девятнадцать – смешно, именно столько мне было лет, когда я впервые убила.

Было весело. И быстро. Скорее всего, я теперь подцепила какую-нибудь болезнь. Но я и раньше-то здоровьем не блистала.

Мы оделись, высушили волосы и пошли в обнимку в Клубный Хаб, где терлись друг о друга под ушедробительный мэш-ап из евротехно и Arctic Monkeys, пока в глазах не потемнело от созвездия мигающих огней. Я хохотала, и он меня целовал. Мы во все горло подпевали знакомым песням. К нам подтанцевали ЛОКНО и оттеснили его от меня. Пидж вручила мне мою сумочку, за которой она присматривала с тех пор, как я пошла ответить на звонок.

– Ну наконец-то! Мы тут изволновались. Все в порядке?

Я кивнула и обняла ее.

– Да, все хорошо. Стало немного не по себе, но сейчас уже все прошло.

– Почему ты мокрая?

– Мы с Элфи искупались.

Последовал рев восторженных возгласов и щипаний. Люсиль похлопала меня по животу и поцеловала в щеку. Мел сжала в потных синтетических объятьях, намотала мне на шею свое изрядно облысевшее боа и сказала, что любит меня. Мы все взялись под руки и пустились в импровизированный канкан. И безумные огни плясали по нашим присыпанным блестками декольте и сияющим лицам.

На смену красным огням приходили белые, потом опять зажигались красные и снова белые. Огни мигали и ослепляли. Воздух все больше разогревался, пока на коже у меня не выступил пот. Подруги танцевали со мной рядом, разгоряченные, сверкающие и счастливые. Мы все выглядели классно на этом танцполе. А музыка становилась все громче и громче и скоро превратилась в сплошной гул. Пока мы танцуем, никто не увидит кровь у меня под ногтями. Пока звучит музыка, все будет хорошо.

Думать о том, что произойдет, когда она смолкнет, я не решалась.

Я наконец-то снова дома. Ночью вызвать такси оказалось невозможно из-за важного футбольного матча и торжественных мероприятий в зимнем саду в центре, так что пришлось ждать утра и заказывать машину по грабительской цене – почти по двойному тарифу. Ладно, к черту деньги. Мне во что бы то ни стало надо было вернуться. Перед выездом я позвонила Джиму. Он сказал, что они могут, если нужно, еще немного подержать Дзынь у себя, но я сказала, что она мне нужна самой. Я очень по ней соскучилась.