Я сказала с глубоким, прерывистым вздохом:

— У меня был приступ. — Говорить об этом я не любила, даже слово это ненавидела — представлялось, как меня хватают невидимые руки и трясут, пока я не позабуду даже свое имя. — Я не успела еще выйти из комнаты — почти наверняка.

— Погоди, — перебил Доми. — Она тебя там нашла?

— Скорее всего. Не помню. То, что до и после, я всегда забываю... Может, я и выбралась, когда поняла, что сейчас будет приступ, и дверь успела закрыть, и ключ повесить на место. Но, может быть, она меня нашла в комнате, вывела, а дверь заперла сама.

— Первое, что точно помнишь?

— Как очнулась на ее кровати. — Мамин голос с другого берега. Крик чайки. — Хотела скорей уйти — хотела домой, — но она не разрешила ехать на велосипеде. И подвезла меня.

— То есть позаботилась о тебе?

— Можно и так сказать.

— Говорила она что-нибудь?

— Нет. Вернее, ничего по существу.

А знаешь, Джастина, в былые времена эпилептиков считали бесноватыми. Им сверлили череп, а в Викторианскую эпоху их сажали в дома для умалишенных.

— Значит, вовремя ты выбралась. А то бы она что-нибудь сказала.

— Наверное. Она мне подарила бикини.

Зря я это сказала. Зря, зря.

— Что?

— Подарок — они хотят меня взять в круиз.

— Знай она, что ты роешься в ее вещах, не стала бы тебе ничего дарить, — предположил Доми. — И в круиз бы не позвала.

Я мотнула головой, словно пытаясь стряхнуть слабость после приступа, и тут же боль прострелила висок.

— Просто я чувствую, что она знает.

— Ты папе говорила?

— Он не поверил в историю про чай. Против нее слова нельзя сказать.

— Но сейчас другое дело. Ты теперь точно знаешь.

— Он бы нашел чем ее оправдать. Даже если бы своими глазами увидел комнату.

— Все же придется тебе кому-нибудь рассказать.

— Понимаю.

— Может, отцу Линчу?

— Он в ней души не чает.

— Или сестре Брониславе?

Вспомнилось, как сестра Бронислава на школьной площадке, схватив меня за локоть, стала мне выговаривать за то, как я обращаюсь с подругой, — мол, я совершаю ошибку. Я задохнулась от стыда.

— Ей лет сто уже, — сказала я.

— Тогда мистеру Чизхолму, — предложил Доми.

— Он пока что ничем не помог. И тоже души в ней не чает.

— Он директор, — ответил Доми. — Значит, к нему и иди.

— Все в порядке? — раздался голос с порога. Миссис Фостер улыбнулась, увидев мое зареванное лицо. Должно быть, она услышала, что я плачу, или братья Доми ей сказали.

— Эми вспоминали, — ответил Доми.

— Бедная девочка, — вздохнула миссис Фостер, и я не поняла, про кого это она, про Эми или про меня. — Поужинаешь с нами, Джастина? У нас сегодня отбивные.

— Мне пора домой, — отказалась я.

— Ох! — Миссис Фостер схватилась за живот, и я поняла, что она беременна. — Что-то он весь день крутится-вертится. — Она засмеялась: — Видела бы ты свое лицо! Хочешь потрогать?

Она прижала мою ладонь к своему мягкому синему сарафану — и малыш шевельнулся, как котенок, словно отзываясь на ласку.

— Иногда, на больших сроках, — сказала миссис Фостер, — можно даже увидеть, как он ручкой или ножкой колотит в живот.

— Может, хватит, мам? — вмешался Доми.

— А что? Это же совершенно естественно. Мальчишки иногда такие брезгливые — правда, Джастина? — Пальцы у нее были отекшие, тонкое обручальное кольцо врезалось в розовую кожу.

— Когда он родится? — спросила я.

— В начале апреля. Подарок к Пасхе! Ума не приложу, где нам его пристроить. Может, тут... — Она окинула взглядом веранду.

— Нет уж, — заартачился Доми.

— Да он много места не займет. Картонную коробку в углу поставим. Или одеяльце постелем в ящике стола.

Я не поняла, в шутку она или всерьез.

— Откуда вы знаете, что это мальчик? — спросила я.

— Что-то подсказывает. — Миссис Фостер улыбнулась. — Вроде бы должно быть все равно, лишь бы был здоровый, но хочется такого же ангелочка, как этот. — Она звонко чмокнула Доми в щеку.

— Ну, мама!

— А если будет девочка? — спросила я.

— Тоже счастье. Так или иначе, все в руке Божьей.

— Мама! — позвала одна из сестер. — Морковка пригорает!

— Так сними с огня! — крикнула в ответ миссис Фостер. — Боже, разве трудно сообразить? Доминик, накроешь на стол?

Я повязала вокруг пояса толстовку, поблагодарила миссис Фостер.

— Может быть, все-таки поужинаешь с нами?

— Что-то я устала.

— Да, по тебе видно. Надо бы тебе в выходные отоспаться.

Я кивнула.

— Пусть свадьба тебе будет в радость, да? Несмотря ни на что — несмотря на Эми, — для вас с папой это очень-очень счастливое событие, и ты будешь самой красивой подружкой невесты. Я Доминику обещала взять его в церковь — пусть полюбуется на тебя в платье. Мы...

— Кажется, Саре нужно помочь с морковкой, — вмешался Доми. — Пахнет паленым.

— Иду, иду. — Миссис Фостер на ходу коснулась моей руки. — Хорошая ты девочка, Джастина. Эми теперь с Господом, но она всегда будет смотреть на тебя с небес.

Этого-то я и боялась.

В ту ночь я долго не могла уснуть, несмотря на слабость после приступа. Спать я легла пораньше, чтобы избежать разговора с отцом о миссис Прайс, ведь не расскажешь же ему о моих находках — или можно рассказать?

Если бы мама была рядом!

Когда я все-таки задремала, мне приснились младенцы, запертые в коробках, в ящиках столов, — приснилось, как они рвутся наружу, колотят золотыми ножками, сбивая их в кровь.

На другой день, сразу после звонка с последнего урока, я постучалась в кабинет к мистеру Чизхолму. Он смотрел из окна на площадку, где играли дети, пока ждали кто маму, кто школьный автобус. Они прыгали с деревянных катушек и ливневых труб, налетали на тракторные покрышки, раскачивались на канате так, что запросто могли удариться о стальную раму.

— Они что, разбиться хотят? — покачал головой мистер Чизхолм. Отхлебнув из пластиковой бутылки, он скривился. — В этом возрасте они считают себя неуязвимыми. Как в броне. А если все-таки разобьют коленку или что-нибудь сломают себе, кто-нибудь непременно примчится, возьмет на ручки, утешит. — Он сел за стол, знаком предложил сесть и мне. — Когда я только начал работать в школе, это меня пугало до смерти, скажу тебе откровенно. А знаешь, что в Америке одна десятилетняя девочка играла в классики и споткнулась, а ее родители отсудили у школы миллион долларов? С ума сойти! — Он встряхнул бутылку, снова отпил, скривился. Бросил взгляд на коробочку ирисок, стоявшую у него под рукой.

— С ней все было в порядке? — спросила я.

— С кем?

— С девочкой, которая споткнулась.

— Ну, она ударилась головой, так что нет, не совсем. Зато миллион долларов получила.

Я кивнула. Весь день я репетировала речь, а сейчас, сидя в кабинете, не знала, с чего начать. Залезла в карман школьной формы, сжала покрепче ручку с парома.

— Насчет миссис Прайс, — выпалила я.

— Опять? — Он осушил пластиковую бутылку и весь сморщился. — Это она меня подсадила. Шоколад! Шоколад называется! Зато я сбросил три кило и не мучаюсь без сладкого, если особо не задумываться.

— Она крадет у нас вещи, — сказала я.

Мистер Чизхолм вытер рот.

— Прости, что?

— Она крадет у нас вещи.

— Джастина... — начал он и осекся. Не спеша поставил бутылку на поднос с Веллингтонской канатной дорогой, снял очки, потер красные следы от дужек. — Знаю, ты горюешь по маме. Понимаю. И, полагаю, ты винишь себя в смерти Эми.

Лучше бы мне не напоминали.

На стене перед нами словно парило лицо с плащаницы. Моментальный снимок воскресения.

— Это не Эми, — сказала я, — это все миссис Прайс, с самого начала.

Мистер Чизхолм вздохнул.

— Когда у нас совесть неспокойна, мы зачастую срываемся на других, стремясь уменьшить груз вины. Это приводит порой к ужасным поступкам. Вспомни, как повесился на дереве Иуда.

Я продолжала:

— У нее дома есть тайная комната, где она прячет краденое. Я вчера видела.