Предчувствовать со всей основательностью можно лишь одно — что в тебя в ближайшие несколько секунд пальнут из чего-нибудь убойного и скорострельного, и вот тогда уж действительно необходимо как-то реагировать, но, опять же, не орать об этом Максиму и Павлу Антоновичу, у которых нюх на такие вещи нисколько не хуже ее собственного, а валиться плашмя в воду и палить в белый и серый свет, глотая песок и слезы от разъедающей глаза соли. Из-за этого она и не прятала пистолет, а баюкала его на руках, как замерзающего и хнычущего ребенка, готовая в следующее мгновение согреть его автоматической стрельбой по бегущим мишеням, но тут имелось и нечто совсем иное, похожее на преболезненное состояние, когда еще чувствуешь себя вроде бы здоровым, но к тебе уже подкрадывается слабость, боль в горле и высокая температура, ты ощущаешь их близость лишь вялостью и некоторой сумбурностью мыслей, но тело пока исправно выполняет свои обязанности, не выдавая до поры, до времени особых сбоев, и подобное предчувствие еще больше раздражало Вику, не разделяющую облегченного сопения Павла Антоновича и желающая даже вплавь направиться к их далекой цели.
Предчувствий Павел Антонович не имел, ему было просто холодно. За шиворот рубашки набились, несмотря на предусмотрительно завязанный шарф, колючие песчинки, и при каждом повороте шеи казалось, что в том месте по коже проходятся мелкой наждачкой, часы безбожно врали, то торопясь, то идя чуть ли не назад, волнение на море увеличивалось, а стоящая рядом Вика надоедливо щелкала пистолетным предохранителем. Он ясно видел ее тревогу и что она близка к тому, чтобы поделиться с ним этим, но как только ее глаза начинали подниматься, Павел Антонович принимался покашливать, глубже натягивать на лысину капюшон, смотреть презрительно и задумчиво вдаль, и, словно послушная ученица, поймав невербальные сигналы что-либо обсуждать, Вика сдерживалась и стирала с пистолета покрывшие его капли дождя и брызги моря.
Но вот время пришло, Павел Антонович с некоторым облегчением тронул за локоть хмурую Вику и направился к пирсу, предусмотрительно шагая далеко от выползающих на песок волн, и на короткое мгновение Вике почудилось, что он собирается вовсе отсюда уйти, но шеф резко свернул к железным лестницам, смело дошел до них, уже не обращая внимания на захлестывающую чуть ли не по колено воду, и хватаясь за уцелевшие поручни, взобрался на причал, тут же вновь попав во взбирающейся по наклонному полотну пирса серо-зеленый вал, отчего его плащ вымок по пояс и прилип к ногам.
Павел Антонович с трудом удерживал равновесие в ревущей стихии, хватался за торчащие прутья от перил и мелкими шажками перебирался вглубь моря к тому месту, где пирс полностью уходил в воду, и со стороны могло видеться, что мокрый и лысый человек с раздувающимся капюшоном решил или искупаться, или свести счеты с жизнью в столь располагающую для суицида погоду.
Следом на пирс взобрался Максим, подождал на ступенях мотающуюся из стороны в сторону, как поплавок, Вику, подхватил ее под руки и вырвал из воды, что бы вновь опустить в вовремя подбежавшую волну, отчего девушка, не успевшая ухватиться за штыри, упала к нему в объятия, и они так и замерли, очень романтично выглядя на фоне низких туч и штормового моря.
Вода схлынула, Вика и Максим, ухватившись за остатки поручней, медленно двинулись к Павлу Антоновичу, стоящему теперь чуть ли не по грудь в море и при каждом накатывающем вале вынужденный вытягивать шею и задирать лицо к небу, дабы вода не заливала рот и нос, что удавалось ему плохо, и он после каждой волны отплевывался и отряхивался, как выброшенный с моста, но чудом спасенный щенок. Держался Павел Антонович за причальную тумбу — приземистый и толстый металлический бочонок с обрывками черной веревки на торсе, крепко и нежно обнимая его необъятную талию и благоразумно не трогая соблазнительно развевающуюся веревку, наверняка основательно сгнившую и только коварно дожидающуюся момента, когда кто-нибудь решит за нее подержаться, чтобы вместе с этим кто-то сгинуть в морской пучине.
Только после того, как Максим и Вика неимоверными усилиями, со множеством тактических маневров и отступлений, вплоть до падения с лестницы обратно в песок, напряжением всех своих сил и ценой невосполнимых жертв (у Максима волной сорвало пистолет, а Вика потеряла обойму), с многочисленными ушибами и насквозь промокшие, так что хлюпало аж под мышками, а море казалось суше, чем одежда, добрались до невозмутимо взирающего куда-то за горизонт Павла Антоновича, то обнаружилось, что на стрелке есть место исключительно ему одному.
Точнее, места оказалось много — два метра причала и черт знает сколько метров дна, но вот удержаться на первом, чтобы не опуститься на второй, можно было только обнявшись с тумбой, а так как ее уже обнимали, то пристроиться еще паре человек или даже одной очень маленькой девушке было абсолютно невозможно, и Максим, глядя как над головой вырастает и выгибается зеленая стена, уже окончательно решил все-таки ухватиться за веревку, надеясь, что она, несмотря на свою прогнившую натуру, все-таки сможет выдержать пару центнеров живого и мертвого веса, но тут Вика отчаянно рванулась навстречу волне, вскочила на скользкую верхушку тумбы, оседлала ее, очень сексуально обхватив Павла Антоновича за талию ногами и вцепившись руками в болтающийся у него на спине капюшон, и Максиму ничего не осталось, как пробить головой падающую с ревом стену, пройти сквозь нее, чудом удержавшись на ногах, так что его появление с другой стороны походило больше на взрыв, тугой струей ударивший в тумбу, обнять сидящую Вику за талию и намертво замком сцепить пальцы у нее на животе.
Несмотря на хрупкость создавшейся конструкции, в которой основная нагрузка приходилась на наименее крепкое звено, то есть — на Вику, они обрели долгожданную опору, и хотя Павел Антонович что-то кричал, пытаясь пробиться сквозь ветер и не нахлебаться широко разинутым ртом воды, Максим не собирался ничего менять, целиком сосредоточившись на приготовлении к очередному удару падающей водяной стены, судя по затрещавшим костям сделанной как будто из высококачественного бетона, и стараясь не слишком сильно сжимать тиски объятий, подчиняясь инстинкту самосохранения, дабы не сломать девушке ребра.
Море окончательно разъярилось — высота волн и скорость и без того ураганного ветра увеличивались, металлический причал жалобно скрипел и ходил ходуном, его полотно тоже вступило в штормовой танец и вздыбливалось пологими горбами, отчего металлическая тумба, их надежда и опора, раскачивалась из стороны в сторону, подозрительно визжа, как будто пыталась вывинтиться из своего гнезда. Дождь прекратился, без следа растворившись в плотной морской взвеси, и теперь было трудно сообразить где кончалась поверхность воды и начиналось небо, и еще труднее было выбрать тот единственно правильный момент, когда горько-соленая пыль расходилась, частично уносясь с прокатившейся волной, и появлялась возможность вдохнуть в себя немного воздуха, правда с изрядной порцией влаги, которую приходилось отплевывать и сочувствовать китам.
В довершении всего разразилась гроза, и мир раскалывался на тысячи частей бьющими в берег и в болтающиеся корабли огненными, толстыми и сытыми молниями, силу и мощь которых не выдерживали даже тучи, расплескиваясь при разрядах небесного конденсатора как лужицы, в которые попал здоровенный камень, и обнажая черную грязь беззвездного неба. Люди оказались в полной тишине — взрывы и рев оглушили их, воздух загустел и дрожал перемороженным студнем, липкими потоками залепил уши, лишив картинку звука, что только ухудшило ситуацию, ибо смертельная опасность, лишившись соответствующего громового аккомпанемента, теперь представлялась не злее немой экранизации гибели пассажирского судна, где волны настолько преувеличенно велики, что воспринимаются грубоватой комбинированной съемкой.
Остались лишь вода и ослепляющий свет, холод и удары, скользкое железо и слабое тепло плоти, собственное дыхание и боль в готовых разжаться пальцах. Максим ничего не видел, он вжимался лицом в Викину спину, чуть ли не зубами вцепившись в ее плащ, упирался ногами в такой податливый теперь настил, чьи амплитуды колебания все возрастали и скоро должны были войти в резонанс с бурей и окончательно разлететься, разорваться в мелкие клочки, и он то получал сильнейший удар по пяткам, то проваливался чуть ли не бездну, повисая на девушке и теряя опору.
