Но эволюция homo sapiens sapiens требовала его присутствия в человеке желательно все в больших количествах и тут пришлось сделать хитрый ход — превратить ген у одних в доминантный, а у других — в рецессивный. Количество носителей доминантного гена сокращалось, собственно, отсюда все эти теории Золотого Миллиарда, но на миллиарде дело не застопорилось и раса Хорошо Живущих продолжала неуклонно сокращаться. Причем здесь не должно было быть прямой наследственности — ген должен совершенно случайно включаться у любого из нас при рождении. Или не включаться.
Резюмируя: человечество разделено на две неравные части по известному нам параметру — генетически обусловленной способности приобретать накопленные цивилизацией материальные блага. Количество счастливчиков из поколения в поколение неуклонно сокращается. Наследование, или «кристаллизация», происходит во все более жестких конкурентных условиях и перераспределяется преимущественно насильственным путем, причем в процесс «кристаллизации» вовлечено и является главным ее оружием, насыщенным раствором все остальное население.
По расчетам, через определенное время весь объем благ будет сосредоточен, закристаллизован в руках одного человека, и вот тогда… Тут равновероятны любые эсхатологические гипотезы. Возможно, на этом человечество прекратит свое существование; возможно, оно единой волей будет направлено на неведомую цель, достигнет ее, слившись с Абсолютом; возможно этим человеком и окажется Мессия, именно такой, какого мы и заслуживаем…
Гость не знал и знать не хотел. Гость лишь желал поставить очередной социо-психологический эксперимент над человечеством — что будет, если их не будет? Естественно, в реальном плане бытия все это слишком трудно, если вообще реализуемо — учитывая их оснащенность, мощь, вооружение, везение, счастье, в конце концов, которое, вероятно, на наш взгляд никаким счастьем и не является, а является нескончаемой смертельной борьбой, цепью предательств и убийств (как удалось выяснить гостю в случайном интервью с шапочно знакомым счастливцем), и поэтому ни о каком найме соответствующих людей, ни о каких импровизированных засадах, минировании и психоломке речи не шло. Здесь необходимо или волшебство, или само Зло, рафинированное, концентрированное, не ведающее о существовании даже таких простейших и инстинктивных проявлениях Добра, как примитивная взаимовыручка в злобной стае.
Я с глубокомысленной рожей выслушиваю весь горячечный бред, с трудом сосредотачиваясь на цитируемых по памяти дифференциальных уравнениях, кивая в такт произносимых и абсолютно мне неизвестных имен и фамилий, сопровождая глазами его указательный палец, вырисовывающий в воздухе сложные кривые, хотя, в общем-то, идея мне понравилась, так как было в ней некое здоровое сумасшествие, присущее всякой правдоподобной гипотезе.
Если бы я действительно был маниакальным больным, то лучшей теории для сублимации неудержимой тяги борьбы со Злом всеми доступными методами и колюще-стреляющими предметами нельзя было и сыскать, но я-то знаю, что это не так, и как не надеялся перебороть мою уверенность собственном предназначении, из этой затеи мало что получается — я не верю гостю, несмотря на свое желание с головой окунуться и утонуть в столь чудовищном нагромождении фантастики пополам с разочарованием, но на моих глазах его сковывает толстенный лед моего собственного скептицизма, приходится нацепить первые попавшиеся коньки и скользить по поверхности под ураганным ветром клинических диагнозов, всплывающих в голове при взгляде на гостя.
Но на первый раз годится и это — ведь я получаю то, что хочу — заказ на картину, композиция которой не вызывает во мне ни энтузиазма, ни восторга, ни даже просто желания поработать красками над очередным портретом в пояс с налитыми гроздьями юбилейных медалей, но мне придется это сделать, да и кто, кроме меня, такое способен сделать? Дополнительно возникает забавная мыслишка о Человеке Счастливом, что несколько улучшает настроение, и я вновь настраиваюсь на звуковую волну гостя.
Он бубнил что-то уж совсем маловразумительное — о каких-то силуэтистах, о грубой расчлененке, о преследователях, опять о добре и зле, как будто больше не о чем говорить, и я предупреждающе поднимаю руку. Он замолкает, и я говорю, что все понял, что заказ сложен и необычен, но я принимаю его и теперь нам остается обсудить… нет, конечно же, не оплату, а технические детали — композицию, размер холста, будет ли это конная прогулка или пикник на обочине, или завтрак на траве, сколько действующих лиц предполагается разместить, а может это будет шикарный прием в театре или резиденции с громадной люстрой, мехами, бриллиантами на дамах и смокингах на мужчинах, или выберем поло, да нет, не водное, не бассейн, а самое обычное, лошадиное, и я хватаю его за локоть, и мы вываливаемся под неправдоподобно яркое и жаркое солнце на неправдоподобно изумрудный луг, каким он бывает только на картинах, да в цветных телевизорах, вдыхаем и чуть не задыхаемся от чересчур свежего и чистого воздуха, но нам суют в руки по бокалу чего-то прохладного, вкусного, жутко алкогольного с крупными кубиками льда, раздражающе бьющимися о потрескавшиеся губы, мы обретаем способность видеть что-то еще, помимо синего и зеленого, а посмотреть есть на что — мы стоим в самой гуще разодетого народа — неравномерной смеси таких же неправдоподобно красивых женщин в легких платьях пастельных цветов, больших шляпках с редкими вкраплениями красношеих, мужественного вида джентльменов, все как один вооруженных тростями, биноклями и цилиндрами.
Мы стоим против течения их взоров, глотаем напиток и хрустим льдом, но потом оборачиваемся и, вежливо расталкивая дам и обходя джентльменов, подбираемся к низкому деревянному ограждению за которым смешались люди, кони, колотушки с длинными ручками и красный мяч, который всадники и гоняют по всему полу, безжалостно калеча лошадиными копытами ухоженный газон, вырывая из него большие куски, которые разлетаются во все стороны, а зрители лишь невозмутимо стряхиваю с плеч комки земли и травинки. Все происходит в пугающем молчании — нет подбадривающих криков, не ржут лошади, не ругаются игроки, слышны лишь их тяжелое дыхание, лошадиное сопение, шуршание платьев и тихие покашливания, стук колотушек и удары мяча о землю.
Мы продолжаем глотать холодный коктейль и беспокойно оглядываемся, начиная подозревать, что находимся не среди живых людей, а механических манекенов, очень правдоподобно прикидывающихся представителями высшего света. Но я слышу обычное человеческое дыхание, встречаюсь с красивыми карими глазами одной из дам, чьи четко очерченные пухлые губы, высокий лоб и короткие густые каштановые волосы смутно мне знакомы, но она отворачивается, и я о ней тут же забываю, тем не менее сохраняя впечатления обычных живых людей вокруг, хоть и ведущих себя несколько загадочно, словно ожидая чего-то важного, коротая время за созерцанием поло.
Впрочем, такое мое впечатление вскоре рассеивает маленькая, тоненькая девчушка в коротком черном платье, остриженными полукругом волосами, большим носом и печальными глазами, чем-то смахивающая на довольно симпатичного крысеныша, которая перевешивается рядом со мной через ограждение, чуть ли не падая на поле и демонстрируя нескромному взгляду свои шелковые штанишки, и начинает очень громко и умело свистеть, размахивая руками, как будто пытаясь дотянуться до взмыленных лошадиных крупов.
Я глажу ее по спине, но поначалу она нетерпеливо дергается, показывая то ли излишность моего предупреждающего жеста, то ли он ей просто неприятен, но моя ладонь покоится в районе «кошачьего места», она отрывается от игры и начинает медленно поворачивать голову в мою сторону, что дает несколько мгновений на размышление и понимание — нам незачем встречаться глазами.
Я оставляю гостя следить за перипетиями поло, беру предусмотрительно поднесенный официантом плащ, натягиваю его поверх смокинга, сминая тонкую ткань и ненароком развязывая черную бабочку, тотчас подхваченную ветром и сразу же зацепившуюся за тонкую шейку девчонки забавным шарфиком, но я ухожу сквозь расступающуюся толпу, раскланиваюсь, целую ручки, пожимаю руки, обещаю приходить чаще, желаю хорошо провести время, ненароком спрашиваю имя дамы — О*, шепчут мне понимающе седовласые матроны, она здесь всегда бывает, так что не упускайте шанс, надо же и вам когда-то остепениться, не все же смотреть на натурщиц, баловник вы эдакий, я рассеяно соглашаюсь, застегиваюсь на все пуговицы, выхожу и попадаю под ливень, словно врезаюсь в морскую волну, мгновенно промокаю, вода захлестывает, заливает за ворот плаща, смокинг противно прилипает к телу, я ищу куда бы спрятаться, вижу вход в метро и ныряю туда, а точнее — выныриваю из дождя, отплевываясь и тряся головой, так как уши оказываются тоже залиты водой, из-за чего я плохо слышу, лишь низкий гул, в котором почти неразличимы человеческие голоса и шум поездов.
