Крыша здания теперь ярко освещалась подпиравшим небо сияющим лавовым столбом, ее квадрат четко вырисовывался в темноте ночи и клубящегося почему-то исключительно за ее пределами дыма. В центре красовались останки атомного убежища, в имеющихся декорациях больше смахивающие уже не на цветок, а на неудачно приземлившийся или подбитый силами противовоздушной обороны инопланетный корабль, а оплавленные коробки и кругляки вертолетов — на разбросанные взрывом чудовищные тела его экипажа.

Ледяной ветер прекратил утюжить крышу, хотя по стремительные потоки в недрах дымовой стены свидетельствовали, что он отнюдь не стих, и оставалось только предполагать в этом вину включившегося при посадке корабля защитного силового поля, как это обычно и случается в дрянных фантастических романах и фильмах. Холод в очередной раз сменился удушающим жаром, который увеличивался с каждым шагом к извержению, но делать было нечего, и Максим двинулся в сторону убежища.

К счастью или к несчастью, лезть в самое пекло ему не пришлось — набитый отрезанными головами чулок мирно лежал в каких-то трех метрах от вертолета, практически не обгоревший, не поплавившийся, готовый к немедленному употреблению, если бы сверху на нем не сидело нечто, задумчиво глядящее на приближающегося Максима, и опирающееся козлиной бородкой на суковатую палку, украшенную ленточками и бубенчиками.

Нечто было обряжено в шикарный китайский халат с золотыми драконами, из под полы которого выглядывали сухие, растрескавшиеся, выщербленные копыта, заботливо обмотанные прозрачной изолентой и украшенные ослепительно блестевшими подковами. Торчащие из рукавов конечности больше напоминали лапы рептилии, то есть были такими же морщинистыми, чешуйчатыми, с длинными, но так же обломанными, когтями, зато физиономия очень уж напоминала человеческую, если не считать влажного, подрагивающего, нежно-розового пятачка и аккуратных круглых рожек выступающих из головы, элегантно проглядывая сквозь заботливо уложенные остатки седых волос, прикрывавших огромную лысину.

Максиму на это нечто было в общем-то наплевать, если бы оно не расселось там, где не следовало, и он остановился в некой задумчивости, прикидывая как прогнать или попросить поискать другое место для отдыха эту помесь свиньи с козлом. На силовые меры налегать особо не хотелось — кто его знает, что можно ожидать от хоть и старческих, но копыт, и хоть и небольших, но рогов.

Нечто, в свою очередь, молча разглядывало Максима, видимо ожидая какой-то более подобающей для человеческого создания реакции, но тот все никак не проявлял ее, и на лице существа стали потихоньку появляться маленькие признаки беспокойства — дернулся пятачок, из левой ноздри выкатилась прозрачная капелька, зашевелились губы, быстро сверкнули серебряные фиксы, отгоняя несуществующих слепней запряли уши, на которые только сейчас обратил внимание Максим, один к одному похожие на заячьи — такие же мягкие и какие-то беззащитные, Но потом губы растянулись в веселой ухмылке до этих самых ушей и даже больше, кончиками уйдя куда-то в район затылка, но при этом не расклеились, оставшись крепко сжатыми, и Максим не понял сколько же у того зубов — неужели во весь рот? Лицо смялось многочисленными морщинами, что придавало ему выражение хитрой благожелательности, и нечто заговорило. Двигался только небольшой участок растянутых губ, как раз размером с обычный человеческий рот, остальное напоминало неумело, потому что слишком уж реалистично, наложенный клоунский грим:

— С Новым годом, Максимушка, с новым счастьем, сокол наш ясный! Долго же мне пришлось тебя искать, извини старика — годы не те, олени все передохли, пришлось на попутках, да своим ходом добираться. Где я только за это время не побывал, кем только не подрабатывал, ты уж не пугайся меня, малец, все преходяще, — нечто с отвращением осмотрело свой халат, задрало подол до колен, обнажив покрытые густой шерстью лодыжки и ударив копытом о копыто, безжалостно схватило пятачок и принялось его вертеть из стороны в сторону с такой энергией, словно хотело оторвать, и забормотало уже больше для себя — Работа, эх, работа! Угораздило меня в это время из дома выбраться. Оленей нет, сил нет, плюнуть на письмо, забыть, так нет же, совесть у старого взыграла, если я не буду работу делать, то кто же?! Мне ведь пример надо ребятишкам показывать, по ночам в трубы лазить, игрушки под елкой раскладывать. А, — махнуло оно рукой, — что теперь об этом говорить. Винить некого, разве что самого себя. Склероз он и в Лапландии склероз. Не в ту сторону пошел, а в Африке кто про меня слышал? Опять иду, вижу — драконы кругом, свиньи какие-то рогатые. Неприятно вспоминать о конфузе. Но ты ведь меня не выдашь? Это же я только тебе, объясниться надо, оправдаться.

Максим не сразу понял о чем вообще говорит существо, поэтому до поры до времени не перебивал его, надеясь, что все само собой благополучно разрешится, но сообразив, что с каждой фразой станет увязать в очередной странной истории без начала и конца, а время не ждет, то все-таки решился спросить напрямик:

— Дед Мороз, что ли?

На существо реплика произвело неизгладимое впечатление — оно взбеленилось:

— Да как ты смеешь, несчастный?! — взревело нечто и стукнуло дубиной по крыше, отчего в небе засверкали молнии, по халату забегали стада драконов, изо рта полезли длиннющие кривые зубы, глаза выкатились неправдоподобно огромными шарами, уши увяли, сморщились, закатались в трубочки, козлиная борода зашевелилась, растрепалась, напоминая теперь невымытую после краски малярную кисть, а Максим ощутил как наэлектризованная косичка задирается к верху. Он уже приготовился бежать, но ему под ноги ударила здоровенная молния, пробив идеально круглую дыру размером с футбольный мяч, и обстановка разрядилась. Дед вновь уселся на максимов чулок, собрал бороду и закрутил ее в кисточку.

— Извини, малец, одичал я во время странствий. Кем только мне не пришлось побыть, даже этим, тьфу, рогатым, забодай его комар. Я ведь что? За кого меня принимают, тем я и являюсь. Детям — в виде старичка в красном колпаке, они именно в такого меня верят. Взрослым просто в виде мыслей хороших, внушаю им, что друг другу подарить нужно, так как в стариков и оленей они уже не верят. Работаю, выдумываю, как умею, лишь бы долг свой выполнить, под Новый год надежду подарить… Эх, если бы не ты, может и работал бы так же и дальше, люди бы по другому жили. Хотя, о чем это я, в чем можно мальца винить? В том, что письмо старику не вовремя написал? Так это, наоборот, счастье для меня было, после стольких лет молчания, когда тебе не приходит даже открытки паршивой, целое письмо получить, да еще с рисунками. У меня ведь раньше целый секретариат работал, Снегурочки мои, умницы. По целому возу писем в день разбирали, ответы всем писали, списки подарков составляли. И это не говоря уже о работниках с оленями, которых у меня стада целые бродили, жирные, откормленные, волшебные… Но не верят теперь люди в волшебство, не верят. С тех пор не верят, как в путешествие я отправился, пешком брел с мешком своим, с игрушками, подарками для Максимушки, — старик горестно замолчал, зацыкал, а Максим, воспользовавшись моментом, спросил:

— О каком письме вы говорите? Не писал я ничего в Лапландию, — и вжал голову в плечи, ожидая новых молний.

Дед похлопал когтистыми лапами по груди, покопался запазухой сначала левой, потом правой, выковырял откуда-то из района пупка затертый, замызганный, изорванный до невозможности конверт и протянул Максиму, который не сразу решился притронуться к нему — настолько отвратно тот выглядел и, к тому же, подергивался, точно живой, словно внутри стучало маленькое сердечко, но потом все-таки осторожно взял письмо двумя пальцами. Конверт чуть не выскользнул из рук, настолько был тяжелым и каким-то действительно живым, теплым, в нем ощущались как бы стремительные потоки, текущие под бумагой, больше смахивающей на выделанную кожу, и Максиму пришлось осторожно уместить его на ладони, подцепить клапан, в каждое мгновение ожидая, что оттуда брызнет кровь, но там находилась лишь страница, выдранная из тетрадки в крупную клеточку с аккуратно обрезанной кромкой, корявыми печатными буквами и неумелым детским рисунком, судя по всему изначально изображавшим Деда Мороза на олене, но впоследствии на лист что-то пролилось, рисунок расплылся и получился некий гибрид, оригинал которого и сидел перед Максимом.