Приподнял брови — вряд ли Алина это увидела в темноте.

— Так что же мы сделаем? — спросила Волкова. — Ты это придумал?

Она склонилась надо мной, будто испугалась, что не услышит мой ответ.

— Ничего толкового не придумал, если честно, — ответил я. — Не факт, что у меня получится всех спасти. Я не уверен и в том, что самого себя не подведу под монастырь. В моём нынешнем плане слишком много «если». Если повезёт, если успею, если смогу, если поверят, если захотят. Но другого плана у меня пока нет. Подумаю над ним: будет время. Но ничего не делать я не смогу — проверено. В Первомайск от солдат ведь не сбежал. Хотя это было логичным решением.

Усмехнулся.

Алина повторила:

— Что мы сделаем?

— Через два месяца допишу книгу, — сказал я. — О Диего и Жаклин. И сразу же начну работу над следующим романом. Те тридцать экземпляров рукописи, что распечатает твоя бабушка, разошлю по издательствам. Сомневаюсь, что книгу напечатают. Но надеюсь, что хотя бы в нескольких редакциях с нею ознакомятся. И что те люди вспомнят о моём романе, когда услышат в новостях о событиях, которые в моей книге описаны.

Волкова склонила набок голову.

— Вспомнят? Но ведь… Ты понимаешь, что они сделают?

Я кивнул.

— Конечно. Как и положено порядочным советским гражданам: они просигналят о странном романе и его авторе… куда следует. Меня отыщут коллеги капитана Райчука… и начнётся самая пока непродуманная часть моего плана. Которая с огромной вероятностью завершится плачевно для меня: где-то в комнате с решётками на окнах. Если только не случится чудо, и я не стану к тому времени известным, популярным и неприкасаемым.

Я усмехнулся.

— Других идей у меня пока нет, — сказал я. — Решил: после школы поступлю в Первомайский политехнический институт, как и в своём сне. Так нужно. Учёба много времени не отберёт: любые экзамены в том институте я сдам на «отлично» хоть прямо сейчас. Потрачу время только на посещения занятий, как и в случае со школой. Но буду студентом, а не прослыву тунеядцем. Возьмусь в общаге за написание книг. Похожих на нынешнюю.

— О любви? — сказала Алина.

— И о любви тоже: это я умею, — ответил я. — Но главным образом, о человеческих трагедиях. Думаю: сосредоточусь на предсказаниях стихийных бедствий. Мне кажется, что это самая надёжная тема. Связанные с людьми катастрофы могут и не случиться, если в комнате с решётками из меня выудят информацию о политике и экономике будущего — лишь впустую потрачу на них время и силы. А природе наплевать, какая фамилия у Генерального секретаря ЦК КПСС. Понимаешь?

Алина дёрнула головой.

Я зевнул, прикрыл рот ладонью.

— Помнишь, Алина, мы уже разговаривали с тобой на подобную тему? Любая организация состоит из людей. А у людей есть собственные интересы. Многие чиновники и офицеры — даже наши, советские — ставят свои нужды и желания выше любых других, в том числе и выше государственных. Поэтому существует большая вероятность, что после уже описанных мной в книге событий я попросту исчезну. Если мне не повезёт. И если не придумаю, как себя обезопасить.

— Куда исчезнешь? — спросила Волкова.

Услышал в её голосе тревожные нотки.

Сказал:

— Понятия не имею, куда прячут таких, как я. Но уверен, что не стану там первым. Сомневаюсь, что меня оставят в покое. Но мои романы останутся… надеюсь. Быть может, какие-то даже напечатают, и их прочтут не только в КГБ. После первого романа на следующие мои книги взглянут уже не как на фантастические истории. Возможно, власти не проигнорируют мои предсказания. Очень надеюсь, что мои труды не окажутся напрасными и бесполезными.

Выдержал паузу.

— Говорю сумбурно, — сказал я. — Потому что такой же сумбур царит и у меня в голове. Как видишь: чёткого и надёжного плана нет. Есть только понимание того, что с властями я всё же побеседую: других вариантов не вижу. Они сами меня найдут. А я пока подготовлюсь к той встрече, постелю соломку… если смогу. Напишу книги. Какие успею. И подумаю, как быть дальше. Надеюсь, меня всё же посетят гениальные идеи о том, как спасти мир и не сгинуть самому.

Я улыбнулся.

— Понимаю, что ничего тебе толком не объяснил. Это потому, что сам пока толком ничего не знаю. Но речь сейчас не обо мне. Что будет со мной, не так уж важно. Алина, сейчас речь о твоём будущем. Хочу, чтобы ты поняла: отношения со мной не самая лучшая и надёжная инвестиция в будущее. Прогулки по набережной Ялты если и случатся, то продлятся они недолго. Будет от моих трудов толк, или я сработаю вхолостую — этого не знаю. Надеюсь, что позже придумаю идеальный план и всех спасу.

Я прижал ладонь к Алининому бедру.

— Хочу, чтобы ты узнала об этом сейчас. Пока не стало поздно. Ты уже не ребёнок, Алина. И повидала многие «прелести» этой жизни. Велика вероятность, что рядом со мной у тебя не будет счастливого будущего. Помнишь, как пел Высоцкий? «Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — во все века сжигали люди на кострах». Люди со времён Кассандры почти не изменились. А я как раз и примеряю на себя роль той самой троянской провидицы.

Сердце в моей груди не успокоилось: оно не сбавило темп ударов, словно надеялось проломить рёбра.

— Тебе всего восемнадцать лет, — сказал я. — Ты талантливая и красивая. У тебя большое будущее. Не сомневаюсь, что скоро в СССР снова издадут твои стихи. Люди выстроятся в очереди около книжных магазинов, будут выхватывать друг у друга из рук твой новый сборник. Твой голос прозвучит из всех радиоприёмников страны. Твоё лицо появится на экранах телевизоров. А если мы будем вместе, то с большой вероятностью ты всей этой славы в какой-то момент лишишься.

Хмыкнул и произнёс:

— Алина, задумайся над моими словами.

Волкова тряхнула волосами — на фоне окна те вновь показались будто живыми.

— Хорошо, Ваня, — сказала она. — Я подумаю. А пока…

Алина взяла меня за руку.

— Ваня, спой мне, пожалуйста, песню.

Я по-прежнему не видел её глаза, но чувствовал их взгляд.

— Как в индийских фильмах? — спросил я. — «Джимми Джимми Ача Ача»?

Волкова не повелась на мой шутливый тон — серьёзным голосом ответила:

— Нет. Хочу ту французскую песню, которую ты спел для Лидочки в походе. Хочу, чтобы ты её спел теперь для меня.

Она дёрнула меня за руку.

— Не вопрос, — сказал я.

Слез со скрипучего дивана, ступил босыми ногами на холодный пол. Почти на ощупь отыскал свои очки. Надел их — тени в комнате приобрели чёткие очертания. Я увидел в окне крышу соседней пятиэтажки. Волкова повернула голову — скудный уличный свет посеребрил кожу на её лице. Я прошёлся в прихожую (шаркал ногами, чтобы не наступить на котёнка), включил там освещение. Зажмурился, чихнул. В гостиную вернулся уверенным шагом; уселся в кресло, взял гитару. Волкова подошла бесшумно, будто призрак. Уселась на край журнального столика, забросила ногу на ногу. Я вспомнил строки из Булгаковского романа «Мастер и Маргарита»: «…Села на подоконник боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул её с правого бока…»

Волкова чиркнула спичкой, закурила. Бросила на столешницу мятую сигаретную пачку. По комнате в сторону окна поплыли струйки серого табачного дыма.

— Набрось халат, — попросил я. — Отвлекаешь.

Алина решительно помотала головой (её волосы заблестели, заискрились). Она упёрлась ладонью в стол, расправила плечи. Заглянула мне в глаза, хитро улыбнулась.

— Не оденусь, — сказала она. — Так посижу. Мне нравится, как ты на меня смотришь.

Я не удержался и вновь мазнул взглядом по её обнажённому телу. Почувствовал: мой организм тут же отреагировал на увиденное. Я хмыкнул, провёл рукой по струнам.

Запел:

— В мой старый сад, ланфрен-ланфра…

В понедельник я на перемене передал Сергею Рокотову папку с новой песней. Назвал её «Прекрасное далёко», хотя с саундтреком из фильма тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года «Гостья из будущего» она не имела ничего общего (кроме названия). К написанным под Алинин голос (до петрозаводского фестиваля) четырём песням к концу года я добавил ещё четыре. Нынешний репертуар Волковой получился лишь на одну музыкальную композицию меньше, чем было песен в прошлогоднем альбоме Аллы Пугачёвой «То ли ещё будет» — об этом мне сообщил радостно забравший у меня папку Рокот.