Вышел «на свободу» — нос к носу и в приёмной столкнулся с Наташей Кравцовой и с очень похожей на неё симпатичной женщиной (отметил, что у полковника Кравцова красивая жена). Хмурая комсорг вскочила со стула, неприветливо посмотрела на моё лицо. Наташа плотно сжала губы, приподняла подбородок и тут же отвела взгляд в сторону. Принцесса ничего мне не сказала; и даже со мной не поздоровалась. Она лишь нехотя и едва слышно ответила на приветствие моей мамы.

Большую часть пятницы я работал над рукописью. Встреча с «солдатами» будто сняла с моей души груз. Мама ушла на работу — я со спокойным сердцем погрузился в мир своей книги. Побаливали исколотые директорской гитарой пальцы. Я будто не замечал этого. Страницу за страницей заполнял в тетради текстом. Переносил на бумагу диалоги персонажей, которые придумал ещё вчера, когда сидел на полу в кабинете литературы. Финал книги уже появился у меня в голове — путь к известной цели стал легче: действия героев романа теперь диктовало не только воображение, но и окончательно проявившийся сюжет книги. Вероятность тупиковых сцен и ненужных отклонений от канвы сюжета стала мизерной, похожей на погрешность. Давно сложившиеся характеры и привычки героев накладывались на нить повествования. Они толкали действие самостоятельно, не вынуждали меня тратить время на раздумья.

Отвлёкся от работы, когда заглянула в гости соседка. Кукушкина явилась ко мне, не заходя домой: с портфелем в руке и с пионерским галстуком на шее. Она отчиталась, что уже проведала Барсика и выяснила: Волкова своей бабушке ни вчера, ни сегодня не звонила. И тут же, с порога, накинулась на меня с расспросами: выясняла, что именно вчера случилось в кабинете литературы. Она расстроилась, когда узнала: ничего ей не расскажу, потому что сегодня утром дал в КГБ ту самую «подписку» (поведал о нашем с мамой утреннем походе к капитану Райчуку). Объяснил Лене, какое наказание мне светило за нарушение «подписки о неразглашении» (самую малость преувеличил — для убедительности). Кукушкина признала, что «в тюрьме плохо», приуныла; но от чая она не отказалась. Семиклассница уминала у меня на кухне бутерброды и рассказывала, какие слухи сегодня ходили по школе о вчерашнем происшествии.

Узнал от Лены, что версия о захвате в заложники учеников десятого «А» класса не стала единственной и даже главной (хотя ещё до всех «подписок» о ней узнал даже мой отец, проживавший в Первомайске). Об укравших в военной части оружие дезертирах школьники тоже говорили. Но это вариант событий потеснила другая «проверенная» информация: в первой школе задержали «целый отряд натовских шпионов». Кукушкина без иронии поведала, что на границе «видели следы» — по ним и проследили путь «вражеского отряда» до нашей школы. Натовские шпионы (как рассказали Лене одноклассники) забаррикадировались в кабинете литературы, «нагло» потребовали встречи с «самим» Леонидом Ильичом Брежневым. Но Леонид Ильич, как объяснила Кукушкина, приехать не смог: приболел. Он прислал на вертолёте солдат. Шпионы полдня отстреливались, когда класс штурмовали «московские пограничники».

— Там даже окно прострелили! — сказала Лена. — Ванечка, я сама сегодня видела, как меняли на нём стёкла!

«А мальчишки из седьмого „А“ сказали, — продолжила Кукушкина, по-хозяйски намазывая маслом кусок хлеба, — что пацаны из твоего класса украли на нашей заставе автомат, пистолет и большущую бомбу. Десятиклассники принесли все эти штуковины в школу, чтобы похвастаться. И чуть не поубивали друг друга. Даже скорая приезжала! Представляешь⁈ Какие-то они у вас… дураки!..» В Ленином изложении вариант с украденной бомбой выглядел не хуже, чем история с натовскими диверсантами или сбежавшими дезертирами. И уж точно интереснее и правдоподобнее, чем скучный рассказ о заблудившихся финских пограничниках, которые зашли в первую школу, чтобы погреться (им у нас так понравилось, что финны не хотели возвращать домой — выпроваживали их с милицией: на вертолёте). А вот в историю о заглянувшем к нам в школу буром медведе не поверила и Кукушкина. Она помахала косичками.

— Не, — сказала Лена. — Из-за медведя бы уроки не отменили.

Вечером позвонила классная руководительница. Снежка поинтересовалась моим самочувствием. И сообщила, что у нашего класса и завтра не будет уроков: так решил директор школы.

Я мысленно поблагодарил Полковника за великолепный подарок.

— Надеются, что к понедельнику разговоры о ваших вчерашних приключениях поутихнут, — предположила мама.

В пятницу перед сном я снова вспомнил об интернете и о сотовой связи. Решил, что их отсутствие — едва ли не главный недостаток нынешнего времени. Подумал, что состояние современного телевидения меня не волновало; как не печалило и отсутствие ярких этикеток на товарах в советских магазинах (как не беспокоило и отсутствие многих привычных для меня в прошлой жизни товаров). Я всё ещё наслаждался молодостью и здоровьем (плохое зрение — не в счёт), радостно приветствовал по утрам маму, с превеликим удовольствием слушал звучавший в динамике телефонной трубки голос отца. Но не забыл, как мог в любое время позвонить сыновьям или узнать свежие новости на новостных порталах. Сегодня в Петрозаводске завершился первый день Республиканского музыкального фестиваля молодёжи и студентов Карельской АССР. А о его результатах в Рудогорске ни слуху, ни духу.

В субботу я с самого утра засел за работу. В превосходном настроении. Даже мысли не допустил, что выйду сегодня из дома на мороз. Изливал на бумагу описания экзотических с точки зрения большинства советских людей мест, выстраивал диалоги персонажей, нагнетал атмосферу повествования. Наслаждался тем, что выдавал вполне приличный текст легко и непринуждённо — не рожал его в муках. В нечастых перерывах в компании мамы пил на тёплой кухне горячий чай с блинами. Раз отвлёкся на звонок Кукушкиной. Лена по выходным ко мне не заходила: «шифровалась» перед родителем. Узнал от соседки, что Волкова так и не позвонила бабушке. Заверил семиклассницу, что тоже не разговаривал сегодня с Алиной. А перед обедом ко мне в комнату буквально ворвалась мама. Она потрясла газетой, гневно бросила ту передо мной на стол. «Комсомолец», — прочёл я название периодического издания.

— Ваня, ты представляешь⁈ — сказала мама. — На полстраницы статью о фестивале напечатали! И ни слова в ней не сказали ни о твоих «Солнечных котятах», ни о нашей девочке!..

Я снова опустил взгляд на газету, прочёл: «Со всех сторон в наш город прибывают участники фестиваля. Улицы Петрозаводска наполнились весёлыми звонкими голосами, песнями и смехом. К двум часам на проспекте Карла Маркса стало многолюдно…»

Волкова в субботу не позвонила.

А я провёл субботний вечер дома, чего не случалось с начала сентября.

Шестого декабря Кукушкина отвлекла меня от работы трижды. В третий раз я в воскресенье услышал в телефонной трубке её голос перед сном. Зевнул и произнёс: «Алло?»

— Ванечка, не знаешь, как там? — спросила Лена. — Фестиваль уже закончился!

Я покачал головой.

А вслух ответил:

— Понятия не имею. Алина мне не звонила. Завтра приедет и всё нам расскажет.

В понедельник утром я спускался вместе с Кукушкиной по ступеням — не заметил на стенах в подъезде ни одной новой надписи с признаниями в любви к Котёнку. Подумал о том, что у поклонниц короткая память: «Нет концерта — завяла влюблённость». Я слушал болтовню Кукушкиной и представлял, как в это самое время вокально-инструментальный ансамбль «Солнечные котята» в автобусе с разукрашенными морозными узорами окнами возвращался в Рудогорск. Я рисовал в воображении образ сидевшей в салоне автобуса Волковой — уставшей, не выспавшейся, но довольной. Прикидывал, какие достижения вёз из Петрозаводска рудогорский ансамбль. Надеялся, что ВИА Рокотова получил вожделенное лауреатство или стал дипломантом (в памяти не отыскал расшифровку этого понятия — в моём воображении оно ассоциировалось с «призом зрительских симпатий»).