А утром школьники из Рудогорска узнали, что такое «шведский стол». Я плёлся на завтрак в хвосте сонной процессии. Следил за тем, как мои одноклассники вошли в большой зал с множеством расставленных рядами столов. Видел, как они протиснулись к линии раздачи и замерли в нерешительности. Заметил удивление даже на лице бывшей москвички Волковой. Наблюдал, как жители Рудогорска ошалело смотрели на заполненные парящей едой ёмкости, на подносы с нарезкой сыров и колбас, на металлические соусницы, на батареи бутылок с «Пепси», на стопки чистых блестящих тарелок. Видел, как старшеклассники восторженно разглядывали желтые пиджаки и чёрные бабочки работников ресторана. Слышал их перешёптывания.

Промедлил поначалу и я. Но не потому что испугался от обилия представленных блюд. А потому что разлядывал случившиеся со времён моего визита в будущем в ресторане изменения… которых оказалось не так уж много. Отметил шикарные наряды персонала (костюмы и галстуки-бабочки, а не банальные белые шапки и фартуки), блестящие электросамовары (сменившие кофемашины), не увидел в ассортименте блюд понравившиеся мне в прошлый раз обжаренные на гриле сосиски. Прочие изменения признал незначительными. Вдохнул витавшие в воздухе ароматы, услышал радостное урчание своего живота. Быстро обзавёлся тарелкой, в которую большой металлической ложкой плюхнул большую порцию картофельного пюре. Макнул в картошку котлету и повернулся к одноклассникам.

— Не скромничайте, дорогие северяне, — сказал я. — Накладывайте в тарелки всё, что приглянулось. Не забывайте, что этот завтрак обошёлся вашим родителям в четыре рубля и пятьдесят копеек.

— Четыре пятьдесят? — переспросил у меня Свечин. — За один завтрак? Откуда ты это знаешь?

Я пожал плечами.

— Спросил.

Нынешнюю стоимость завтрака я выудил из воспоминаний: её в будущем озвучил моей супруге работник гостиницы, трудившийся в «Космосе» с тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Лёня пробормотал: «Спрошу». Посмотрел на стоявшие перед ним на столе заполненные едой тарелки, будто прикидывал: на всю ли озвученную мной сумму набрал еды. Поначалу Свечин, как и другие ученики десятого «А» класса ограничился лишь одним блюдом. Но вскоре убедился, что прочие гости ресторана не скромничали. И ринулся за добавкой — точнее, за добавками. Я понял, наблюдая за рудогорскими школьниками, что скоро мы из ресторана не уйдём. Поэтому неторопливо ковырял политую клубничным вареньем творожную запеканку, пил чай. Вспоминал, как моя супруга вот так же подсчитывала: съела ли продуктов на всю уплаченную за завтрак сумму.

Из ресторана школьники вышли неторопливо, вразвалочку: походкой пингвинов. Снежка и родительницы тоже передвигались, переваливаясь с боку на бок, подобно своим подопечным. Переел и я: поддался соблазнам. Но мой живот не выпирал, как у Лёни Свечина и у большинства учеников десятого «А». Мои одноклассники устало брели к лифтам, сыто отрыгивали. Жаловались друг другу на «тяжесть в желудке». Без особого энтузиазма рассуждали о том, как поедут сейчас на Красную площадь. Мы с Алиной пристроились в хвосте процессии. Волкова склонила голову: прятала лицо. Я посматривал по сторонам, выискивал взглядом худощавую фигуру журналистки. Но Дарью Григалаву я в фойе не увидел. До лифтов мы добрались спокойно. Поднялись на одиннадцатый этаж. Едва вошли в номер, как Лёна завалился на кровать, прижал руки к животу.

— Четыре пятьдесят, — сказал он, — это многовато. Каждый день я не смогу столько есть.

Волкова получила от Снежной разрешение на поездку к московской тётке. Алина заявила классной руководительнице, что была на Красной площади и в Мавзолее «много раз». Сказала, что тётку видела «аж четыре года назад». Она оставила Снежке адрес своей родственницы («на всякий случай»). Заверила, что не заблудится в столице: она ориентировалась в метро лучше, чем на улицах Рудогорска. Галина Николаевна неохотно, но вняла просьбам Волковой. Алина по-солдатски быстро оделась — сразу после завтрака (пока Свечин вертелся на кровати, маялся животом). Попрощалась с классухой; пообещала, что вернётся до темноты. Я проводил Волкову до центрального входа. Уже в вестибюле шепнул её на ухо: «Жди».

Вернулся в номер и заперся в уборной.

Примерно через час я услышал за дверью голоса.

— Как Волкова свалила, так Котёнок там и засел, — сказал Свечин. — Не выходит. Я к парням в номер в тубзик бегал. Потому что Крылов всё «щас, да щас». И это его «щас» длится уже второй час!

В дверь уборной нерешительно постучали.

— Ваня, — сказала Снежная, — как ты там?

— Сижу, — ответил я.

— Мы через две минуты выходим, — сказал Снежка. — Может, тебя к доктору отвести?

— К доктору не дойду, — сообщил я, — потому что из меня всё ещё выходит… завтрак. Галина Николаевна, мне бы таблеточку от… этого жуткого дела. Я с собой в поездку такие не взял.

— Таблетку-то я принесу, — сказала классная руководительница. — Но… как же ты поедешь на Красную площадь?

— Галина Николаевна, — сказал я, — а в Мавзолее есть туалет?

— Котёнок, ты… это… держись там! — прокричал на прощанье Лёня Свечин.

— Двумя руками, — пообещал я.

В очередной раз демонстративно пшикнул аэрозолем — вновь заполнил уборную сладковатым яблочным ароматом.

Отряд из учеников рудогорской школы уехал на экскурсию без меня.

Из комнаты я вышел через четверть часа после того, как ушёл Свечин. Предварительно выглянул в коридор, прислушался. Голоса своих одноклассников не услышал. Звякнул ссыпанными в карман пятикопеечными монетами, прикрыл дверь. Крадучись дошёл до лифта. В кабине лифта осмотрел себя в зеркале. Пригладил волосы, поправил воротник, застегнул куртку. Воскресил в памяти карту Москвы. Но не современную — из будущего. Ближайшей станцией метро к мысленно помеченной мною точке на карте была «Нагорная». Вот только она была ближайшей совсем в другом времени — на нынешней схеме метро серая ветка ещё не появилась. Я обнаружил это обстоятельство ещё вчера. Потому вечером перестроил свой сегодняшний маршрут: выбрал в качестве отправной точки станцию на оранжевой ветке: «Академическую».

Вышел из лифта, тут же осмотрелся. Своих одноклассников в вестибюле не увидел. Выдохнул. Поправил очки, сунул руки в карманы. Отметил, что у входа в гостиницу сегодня многолюдно. Прикинул: иностранцев здесь скопилось даже больше, чем вчера при нашем заселении. «Неужто на завтрашнюю демонстрацию приехали? — подумал я. — Тоже пойдут по улицам Москвы? Отдельной колонной?» Я представил, как шагали бы по Красной площади колонны белозубых темнокожих гостей столицы. Улыбнулся. Вразвалочку дошёл до стойки администраторов и тут же склонил голову, как это делала после завтрака Волкова. Потому что заметил около ресепшена знакомую причёску московской журналистки. Женщина не взглянула в мою сторону. Она разговаривала с серьёзным мужчиной-администратором.

Рядом с Гроголавой стоял невысокий усатый мужчина. Придерживал рукой висевший у него на груди фотоаппарат, рассматривал сновавших по вестибюлю иностранцев. Выглядел скучающим и сонным. В разговоре Дарьи Матвеевны и работника гостиницы светловолосый фотограф не участвовал. Он будто невзначай задел меня взглядом, но не заинтересовался моей физиономией. Зевнул, прикрыл рот ладонью. Перевёл взгляд на симпатичную загорелую иностранку, что кривила губы и обменивалась со своим спутником фразами на английском языке (жаловалась мужчине на «жуткий советский холод»). Я признал, что наряженная в обтягивающие штаны женщина достойна мужского внимания. Потому не обиделся на то, что усатый меня словно и не заметил. Поправил очки, скорректировал свой маршрут: свернул к фотографу.

Я подошёл к журналистке со спины. Хриплым голосом попросил у усатого «закурить». Фотограф нехотя отвлёкся на мой вопрос. Не нагрубил в ответ. И не пожадничал: вынул из едва початой пачки «Космос» сигарету, вручил её мне. Я поблагодарил мужчину. Сказал ему: «Спасибо, братушка». Сунул сигарету за ухо — удостоился удивлённого взгляда мёрзнувшей в Советском Союзе иностранки. Разобрал несколько фраз из разговора Григалавы и администратора. Выделил для себя слова: «Котёнок», «Смоленск», «пастушки». Отсалютовал усатому фотографу и побрёл к выходу. Бросил сигарету в урну, когда очутился на улице. Поёжился от порыва холодного ветра; пожалел, что оставил в номере шапку. Посмотрел на наручные часы, запомнил время. «На всё про всё» я выделил себе семь часов: усомнился, что одноклассники вернутся с Красной площади раньше.