Алина повернула в мою сторону лицо.

— Ты считаешь, что на заставе с нами что-то случится? — спросила она.

Всё же опёрлась о мою руку.

— Очень может быть, — сказал я. — Экскурсия к пограничникам, где будет только наш невезучий десятый «А» класс. Такой вариант выглядит логичным. Не находишь? И более вероятным, чем нападение солдат финской армии на нашу школу. Где оружие — там и несчастные случаи. А иногда даже и не случайные.

— Несчастный случай? — повторила Волкова. — И выживут только пятеро из всего класса?

Я поправил очки.

Предположил:

— Или же эти пятеро попросту не поедут на экскурсию. Что тоже кажется логичным. Именно это я и предположил, когда вспомнил слова Лёни об Оле Ерохиной. Вот уж кто точно бы не поехал ни на какую заставу! Почти не сомневаюсь: ты, Волкова, стала бы шестой выжившей. По своей воле ты к пограничникам вместе с классом не поедешь.

Алина неуверенно повела плечом.

Я посмотрел на показавшееся впереди, на горке, облицованное красным кирпичом здание почты. Его внешний вид отличался от прочих городских построек. Лишь большие окна намекали: его тоже построили и спроектировали финские строители. Будто бы в подтверждение этому факту на стене трёхэтажного строения я увидел баннер с изображением соединившихся в рукопожатии рук, разукрашенных в цвета флагов двух стран: Финляндской Республики и СССР.

— Ты должен рассказать об этом… кому-нибудь, — сказала Волкова.

— Я рассказал: тебе.

Алина помотала головой — её собранные на затылке в хвост волосы словно заискрились.

— Ты должен рассказать о своём сне милиционерам, — сказала она. — Или… ещё кому-нибудь. Чтобы они помешали той экскурсии. И предотвратили несчастный случай.

Я усмехнулся.

— Вот этого я как раз и не сделаю.

Волкова сжала мою руку.

— Почему? — спросила она. — Ведь… нужно же что-то предпринять!

Я кивнул.

— Нужно. Обязательно.

Ухмыльнулся и добавил:

— Но рассказывать о своём сне я никому не буду.

Солнце скрылось за облаком — глаза Алины тут же потемнели. Мы остановились, не дойдя до входа в почтовое отделение около двух десятков шагов. Я смотрел на тот лесок, куда в субботу ПТУшники загнали «школяров» — Алина рассматривала моё лицо.

— Почему? — спросила Волкова. — Ты думаешь, тебе не поверят?

Она дёрнула меня за руку.

— Но ведь я же тебе верю! — сказала Алина.

Десятиклассница смотрела мне в глаза.

Я закусил губу — сдержал улыбку.

— Тогда почему ты не расскажешь об этой экскурсии милиционерам? — спросила Волкова.

— Потому что прекрасно представляю, чем для меня обернётся тот рассказ, — ответил я.

Опустил взгляд, стряхнул на асфальт прилипший к моему ботинку оранжевый лист рябины. Рядом с нами приземлились два голубя. Птицы склоняли набок головы, посматривали на нас в ожидании подачки.

— Допускаю, что мне поверят, — сказал я. — Допустим, что власти нашей страны не упрячут меня в психушку.

Погремел дипломатом — голуби не испугались, а подошли ближе.

— Вот только сомневаюсь, — сказал я, — что мои рассказы о случившемся во сне помогут нашим одноклассникам. Очень в этом сомневаюсь. Ведь мне, по сути, особенно и нечего рассказать об их судьбе — кроме слов Свечина. Мне слабо верится, что о судьбе десятого «А» класса вообще кто-либо задумается.

— Почему это? — спросила Волкова.

Она взяла пример с голубей: тоже склонила голову.

Я указал пальцем в небо.

— Потому что существуют государственные интересы. Им наши власти и уделят внимание в первую очередь — если допрашивать меня будут честные и ответственные люди. А других, нечестных и безответственных, заинтересует личная выгода: причём, не наша с тобой. Боюсь, Волкова, что интересы учеников десятого «А» класса будут учтены даже не в третью очередь — если их вообще учтут.

— Почему это?

Алина чуть сощурила глаза.

— Потому что у меня нет чёткой информации о возможной гибели учеников нашего класса, — сказал я. — Экскурсия на погранзаставу — это мои собственные домыслы. А Свечин в Ленинграде мог и нафантазировать, чтобы произвести на меня впечатление. Да и вариант с десантом солдат армии НАТО на крышу нашей школы тоже имеет право на существование.

— Но ведь… нужно же что-то делать! — сказала Алина.

— Нужно, — снова согласился я.

К зданию почты мы не подошли — свернули, зашагали в направлении наших пятиэтажек.

Голуби разочаровано заворковали.

— Я обязательно рассказал бы о своём сне и в милиции, и в КГБ, и в горкоме партии. Если бы знал, что сведения из моего сна используют во благо нашей страны и советского народа. Вот только я, Волкова, в благородные порывы власть имущих не верю. Почти не сомневаюсь: мои рассказы они используют для политической борьбы и для набивания собственных карманов.

Алина дёрнула головой.

— Но не все же люди такие! — сказала она. — Есть и порядочные!

Я хмыкнул.

— Возможно, что и не все.

Пожал плечами.

— Вот только не представляю, где искать этих честных и благородных, — сказал я. — К тому же, у меня есть собственные представления о том, что в нашем будущем нужно менять, а что лучше не трогать. Да и… Как говорил один покойник в фильме «Бриллиантовая рука»: «Я слишком много знал». У меня на эту жизнь планов громадьё — рано мне становиться покойником.

Повёл Алину в обход припаркованного на тротуаре грузовика.

— Но мне ты о своём сне рассказал, — напомнила Волкова.

Кивнул.

— Рассказал.

— А не боишься, что я поделюсь твоими рассказами с милиционерами?

Я улыбнулся.

— Не боюсь.

— Это ещё почему? — спросила Алина.

Она будто бы отстранилась от меня. Но не выпустила мою руку.

— Потому что я буду всё отрицать.

— Надеешься, что мне не поверят?

Я спросил:

— А ты сама бы в такое поверила?

Пожал плечами.

— Но… я же поверила, — сказала Алина.

— Ты, Волкова, поверила не голословным утверждениям, — сказал я. — Были предсказания на уроках, рассказ о нашем воскресном походе, результаты хоккейных матчей. А что покажешь и расскажешь милиционерам ты? Ничего. Только выставишь себя не в лучшем свете. И разочаруешь меня. Вот и всё.

Десятиклассница снова закусила губу.

Мы не разговаривали, пока переходили проезжую часть.

Волкова кивнула.

— Да, — сказала она. — Наверное, ты прав: мне не поверят. К тому же…

Она замолчала.

И вдруг спросила:

— А зачем ты вообще мне обо всём этом рассказал?

Она выпустила мою руку — забежала чуть вперёд и заглянула в мои глаза.

— И почему именно мне? — сказала она.

Девчонка выставила руку — я остановился.

— Давно хотела это узнать.

Волкова взялась за ручку портфеля обеими руками и словно отгородилась им от меня.

Я хмыкнул.

Сказал:

— Так было проще всего убедить тебя не соваться пьяной к окну — это во-первых.

Алина кивнула.

— А во-вторых, я очень хотел поговорить на тему своего сна: хоть с кем-то.

— Со мной?

— Не маме же объяснять, что считаю себя шестидесятилетним стариком. Это усложнило бы наши с ней взаимоотношения. А ты — хороший вариант: умеешь держать язык за зубами — если захочешь.

— Ну, допустим, — сказала Волкова.

Махнула портфелем.

— Четвёртая причина — тот самый разговор со Свечиным, — сказал я. — Хотел, чтобы о нём знал не только я. Только он и держит меня в этом городе. Как я и говорил, в моём сне я уехал из Рудогорска в начале ноября.

Мне почудилось, что Алина вздрогнула.

— А… теперь? — спросила Волкова. — Тоже уедешь?

Мне почудилось, что её голос дрогнул.

— Пока не решил.

Добавил:

— Но я очень хочу увидеть отца. И своих друзей, которые живут в Первомайске. В том моём сне я со многими из них дружил всю жизнь. А некоторых и похоронил. А в Рудогорске… тут у меня, так же как и у тебя, друзей нет. У меня здесь было единственное важное дело: закрыть твоё окно. Мы с тобой это сделали — ты жива, твоя бабушка не будет доживать в одиночестве. Учёба в школе меня не интересует: хоть сейчас сдал бы выпускные экзамены. Что ещё?