Так или иначе, наспех изготовленная антенна помогла повысить качество получаемого радиосигнала, и мой друг Колька был на несколько часов безвозвратно для меня потерян.

Ну и ладно. Пока тот слушает песнопения каких-то модных исполнителей, я также посижу и подумаю о делах наших скорбных. Насчет «скорбных» это я так, для красного словца. На самом деле после знаменательной акции по спасению Васькиной жизни отношение ко мне со стороны братьев заметно поменялось. Меня перестали воспринимать как маменькиного сынка и стали относиться как к равному.

Разумеется, никто из нас о случившемся родителям не доложил. Однако свет не без добрых людей. Нашлись и таковые, донесли и весьма обстоятельно.

И если отец лишь погладил меня по голове своей медвежьей лапищей со словами: «Молоток, Вовка!», маменька вся извелась и задала братьям словесную трепку, касательно их безбашенности и халатного отношения к собственным жизням. Я попытался встать на их защиту, мол, Петр и Василий не виноваты — все зло от младшего Алялина и его излишне боевитых товарищей, но тут и мне прилетело тряпкой по физии, «чтоб не встревал не в свои дела».

Впрочем материнский гнев не долог. Отойдя немного «от нервов», маман даже прижала мою голову к своей могучей груди и повинилась:

— Прости, сыночка, не со зла я тряпкой-то!

А я что? Разумеется, простил, ведь матери для того и существуют, чтобы чуть что деткам всяким грязным тряпьем, да по мордасам. Расстроил маман подобным своим смирением аж до слез и навзрыд. Вот такой я манипулятор родительскими чувствами.

Когда Прасковья Григорьевна окончательно успокоилась и пришла в чувства, то за компанию с отцом устроила мне форменный допрос, что да как. Главное, что интересовало родителей во всей этой истории, с какого перепугу их младшенький оказался на Поле Невест в самый разгар эпической битвы?

В принципе, кроме принадлежности к сонму одаренных скрывать мне нечего. Вот и поведал родственникам о загадочном видении, случившемся на берегу Сонной. Братья хоть и были в курсе, но мой рассказ даже во второй раз выслушали с нескрываемым интересом.

После того, как я замолчал, первым тишину нарушил батя, выдав эмоциональное:

— Ну ни хера себе загогулина!

Матушка также вставила свое веское слово:

— Надо бы тя, Володя, во время следующего воскресного богослужения на исповедь сводить к отцу Велизарию.

На что я в крайне эмоциональной форме возразил:

— Только не на исповедь! Не пойду, там причащают слюнявой ложкой. А посмотрите, кто перед вами иконы целует? Ты маменька вспомни ту старуху с физиономией в язвах и с проваленным носом, после которой ты собиралась приложиться губами к образу Николая Чудотворца. Скажи спасибо, я не допустил подобного безобразия.

— Нехорошо, сынок, так говорить об отце Велизарии и святых образах, не заметишь, как Господа нашего Иисуса Христа отринешь.

Тут уж и я не удержался, выдал кое-какие свои соображения по этому поводу:

— А разве ты не ведаешь, маменька, что в Священном Писании сказано Сыном Отца Небесного насчет всяких храмов?

— И что же?

— Там Господь наш так и провозгласил прямым текстом: «Не стройте храмов на земле, стройте храм в душе вашей».

— Таки пастырь… — попыталась что-то сказать мать.

— …ты, мама, не овца безмозглая, чтобы тебя пасли. Читать ты у нас обучена, вот и бери в руки правильную книгу и черпай оттуда мудрость божественную, а наш, так называемый батюшка, Шустров по своим морально-этическим данным ну никак не тянет на должность пастыря. Только и знает, что на исповеди про рукоблудие и вольнодумство всякое выпытывать. И сыночка такого же мерзопакостного взрастил как и сам. Короче, мам, пап, церковь по воскресеньям посещать не перестану, но исповедоватьсяи причащаться больше не буду, хоть режьте меня на кусочки.

Родители, разумеется, были здорово огорошены этой моей резкой выходкой, но отныне о святом причастии, целовании мной икон более речи не заводят, похоже, решили, что парень взрослый, пусть сам за себя отвечает перед Господом. У меня аж на душе полегчало, ибо брезглив-с и ничего с этим поделать не могу. Слизать с лжицы вместе с кагором чахотку, сифилис или так до конца и не побежденную ни в том ни в этом мирах проказу — увольте, желания нет.

Тем временем подошло время праздничного застолья, и мне пришлось выйти во двор для приема поздравлений и подарков.

Дудины заявились в полном составе, даже с прибытком — Анна притащила с собой жениха Виктора. Нормальный парень оказался, балагур и по сельским меркам, неплохо воспитан. Разумеется, о нашей связи с соседкой никто даже взглядом или ухмылкой не намекнул. Оно хоть и деревня, но в критические моменты самый болтливый крестьянин тайну хранить умеет. Лишь Анина маменька посмотрела на меня загадочным взглядом. Похоже, в отличие от своего простоватого муженька, эта уж точно в курсе. Затем на Виктора и как-то внутренне облегченно выдохнула. Чего там накрутила у себя в голове Марфа Егоровна, я так никогда не узнаю, но сравнение с будущим мужем дочери было явно не в пользу «щуплого Вовки». Слегка смущенный Виктор преподнес мне замечательный подарок — набор гаечных ключей рожковых, накидных и торцовых в металлическом ящике, оборудованном пружинными фиксаторами.

Тут и прочие гости подвалили с подарками и добрыми словами, всего и не перечислить. А потом и молодежь с реки возвратилась. Приглашенные и хозяева расселись за столами. И понеслось.

Сначала чинно выпивали и закусывали, нарушая тишину здравицами в адрес именинника. Но первый тост, как водится на Руси, был за Господом данного царя нашего батюшку Федора Николаевича и здоровье всего его многочисленного семейства, «Многая лета!». По мере принятия на грудь крепких и не очень крепких алкогольных напитков, народ расслабился и кое-кто даже начал забывать, по какому поводу праздник.

После пятой выпитой рюмки Марфа Егоровна заголосила какую-то задорную песню. Её почин был одобрен и поддержан прочими присутствующими на празднике. Потом маменька предложила любимому сыночке взять в руки баян и «потешить опчество».

Чваниться не стал, поскольку набить живот разными вкусностями уже успел, а вино мне без особой надобности, пару глотков отцовой амброзии вполне достаточно для поднятия настроения. Вот так и играл до самого вечера, разумеется, с перерывами на поесть и глоток винца хлебнуть.

Играл мелодии как из местного репертуара, так и прошлой своей реальности. По просьбам трудящихся сыграл и спел «Полонез Огинского», «На сопках Манчжурии» и еще нескольких песен. Однако лирикой не злоупотреблял, лабал в основном веселые мотивы. Вскоре гостям и хозяевам надоело неподвижное сидение за столом, и все от мала до велика пустились в пляс. Мне также не усиделось на пятой точке, вскочил и начал пританцовывать, одновременно музицируя на манер Дранго или членов группы «Баян Микс».

На шум собралась практически вся Бобровка. Пришлось толпой вываливать за ворота, чтобы предоставить возможность поплясать и попеть всем прочим желающим. Батя расщедрился, выкатил односельчанам аж пять штофов «амброзии», «нехай за совершеннолетие сына стопочку дерябнут». Тут и маменька подсуетилась, вынесла стопарики и кое-какую закусь. Самогон дружно разлили и дружно употребили. Я же в это время сидел на вкопанной у нашего дома лавочке и от души наяривал «Барыню», «Чеботуху», «Жок», «Польку-бабочку» и прочие танцы народов мира.

Гости по желанию возвращались к праздничному столу, чтобы выпить и перекусить. Были попытки разного рода халявщиков прорваться к дармовщинке, но бдительные маменька с сестрицей Аннушкой всякий раз пресекали подобные поползновения, мол, приглашен не был, подарок не дарил, идит-ко пляши со всеми остальными бобровцами.

В плане еды следует отдать маме должное. Наварила, напарила, нажарила, напекла всякого-разного с избытком, к тому же солений всяческих и свежих овощей и фруктов было предостаточно. Выпивки разнообразной было также в волю от крепчайшего отцовского самогона, до мягких маминых наливок, настоек и плодово-ягодных домашних вин. Также всяких безалкогольных компотов и морсов предостаточно.