— Таки, Федосей Иваныч, это сынишка наш Володенька, не сумлевайся, — поспешила подтвердить слова мужа Прасковья Григорьевна.

— А?! Как?! Тадыть непонятно. Такой малец… супротив троих бугаев… быть того не могёт! — часто-часто задышал поручик, будто силился одолеть бином Ньютона, или еще какую мудреную задачку порешать.

Тут и батя авторитетно встрял:

— Я те, Иваныч, уже битый час талдычу, не мог мой Вовка отмудохать трех парней… ну а ежели смог, честь и хвала ему. Хотя я не верю Тоньке Шустровой. Дура-дурой еще в школе была, брехлива, хоша на рожу… — Батя осекся и мечтательно закатил глаза к небесам, будто вспоминал что-то весьма приятное. — Попадьей стала, солидности поднабра̀лась, а вот ума не прибавилось. Знала, что мой Вовка с ёйным пащенком Сенькой в контрах, вот и понапридумывала всякого.

— Антиресно, — жандарм задумчиво покрутил ус, — Хто же тадыть Сеньке челюсть ажно в двух местах сломал и по яйцам знатно прогулялся? Оне у ево счас как у быка матерого огроменные и сизые. И вообче, с чего бы Антонине валить вину на вашего тщедушного? Еще и Ромку Ховрина с Мишкой Зюзиным приплела к этому делу, мол ваш Володька умудрился их тоже отпиз… прошу пардону, Прасковья Григорьевна, отметелить. Ладно бы кто из ваших старших их оприходовал, я бы поверил и тут же заарестовал, и в каталажку на неделю определил, но этот… — Федосей Иваныч посмотрел в мои чистые наивные, чуть-чуть смущенные глазенки, и даже головой помотал, гоня прочь всякие сомнения по поводу моей способности побить вообще кого-либо.

— Насчет тех двоих ты не говорил. Что там с Ромкой и Мишкой? — проявил явную заинтересованность отец.

— Темная история. Вчерась кто-то их знатно отоварил вместях с Сенькой поповичем, но кто именно, молчат, как рыба об лед. Грят, мол темно было, напали из кустов, знатно отхера… виноват, Прасковья Григорьевна, короче, утверждают, что там было не меньше шести человек, лиц не разглядели, хулиганов опознать не смогут. Похоже, зареченские пошутковали. Прокрались на правый берег и, в отместку за былые обиды, крепенько так наваляли первым, кто под руку подвернулся. Одного не пойму, для чего попадье понадобилось вину валить на вашего заморыша? Тут к бабке-гадалке ходить не нужно, всё ясно аки божий день, не мог ваш Володька в одиночку побить тех бугаев. Ладноть, я с ей разберусь — вкатаю штраф рублёв двадцать пять, шоб своим поганым бабским ртом напраслину на невиновных не наводила. Оформлю по статье «клевета». Вдобавок от муженька свовова огребет, бо, всем ведомо, какой он «бессребреник» — за копейку удавится, а за рупь жопу подставит… снова прошу пардону, дражайшая Прасковья Григорьевна.

— Ничего, Федосей Иваныч, можете не стеснять себя в выражениях. Я все-таки офицерска дочь, всякого эдакого наслушалась сызмальства. Понимаю, что мужик без крепкого словца и не мужик вовсе.

Мужчины продолжили прерванную пьянку, я же с легким сердцем направился в дом, где меня уже поджидала добрая маменька и накрытый на кухне к ужину персонально для меня стол. Братья, как оказалось, воспользовавшись визитом жандарма, прекратили работу на пару часов раньше, по-быстрому сгоняли на реку, помылись, переоделись в чистое, основательно набили животы и рванули на гулянку. Батя, считай, поел в компании жандармского офицера. Так что традиционный семейный ужин сегодня не состоится.

Федосей Иваныч надолго не задержался. Где-то через полчаса мотоциклетный двигатель громко рыкнул, затем гул работающего мотора стал заметно ровнее и вскоре транспортное средство с Евграфовым на борту покатило прочь от ворот гостеприимного дома кузнеца. Поручик вроде бы не особо великих статей, и в желудке у него сейчас плещется грамм шестьсот отцовой «огненной воды». Ну не способен русский человек выйти из-за стола, если на нем присутствует выпивка, ежели только прямиком под стол. Значит, штоф был гарантированно оприходован. До села Большого, где он обитает со своим семейством, четыре километра, в основном по трассе. Как бы с встречным транспортным средством или придорожным столбом не поцеловался. Мужик неплохой в меру честный, душевный, закон блюдёт, жалко будет потерять такого участкового.

Эти свои соображения я выложил сидящей напротив меня маменьке.

— Ты, Володенька, за ево не переживай. Крепкой закалки мущина, привычный к выпивке. Доедет.

Тут и батя нарисовался. Сел напротив меня, водрузил пудовые кулачищи на столешницу и, откровенно заулыбавшись, молвил:

— Вот смотрю на тебя, Вовчик, харч мечешь как не в себя, а толку с гулькин хрен. Ладноть, это ерунда, кушай, сынок, на здоровье, может, со временем с той еды толк выйдет, а, мо быть, уже и есть. Нут-ко, поведай-ка, что там промеж вами-пацанами случилось опосля празднества в доме старосты?

М-да, батя вовсе не доверчивый жандарм и в корень зрит конкретно. Ну не может попадья ни с того, ни с сего возвести огульный поклеп на невиновного человека.

— Так эта… — я скосил глаза на притихшую у окошка маман.

Отец тут же сообразил, на что намекает сын.

— Порасковеюшка, подь прогуляйся по свежему воздуху. — И грозным голосом добавил: — И чтоб уши не грела, я прослежу!

Прасковья Григорьевна как и подобает послушной жене, тут же безропотно покинула помещение. Однако на её хитроватом лице несложно было прочитать, что нет у мужиков таких тайн, которых они не растрепали бы женам во время ночных любовных забав, ибо бурный секас напрочь отбивает мозг даже у самых стойких «штирлицев» и «джеймсов бондов». Ну и ладно, завтра, все равно, вся Бобровка, иже с ней ближайшие окрестности будут говорить лишь о том, как добрый молодец Вовка Зубов вместях с братанами отмудохал «как надо» двух мироедских сынков с поповичем за компанию. Впрочем, возможны варианты, типа месил в одиночку, но посредством хорошего дрына, или вовсе, «левольверт» навел, положил парней на землю и ногами отбуцал. Понапридумывают, в три короба не поместится, ибо несть прпедела человеческой фантазии. Ну и ладно, плевать, пусть несут околесицу, рты все равно всему люду не позатыкаешь.

Дождавшись ухода родительницы, я начал довольно подробно излагать события прошедшего вечера:

— Короче, бать, так получилось. Поругались с Катькой на её днюхе, де, не при ней Бобиком хвостиком кручу, а с другой девочкой танцевать надумал…

— А ты, оказывается, молоток у меня, даже целая кувалда. Умство в драке проявил знатное. — Похвалил сына кузнец после окончания моего довольно продолжительного рассказа. — Я бы ни в жисть не поверил, но факт остается фактом. Зря, конечно, Шустриха метнулась к участковому, дура баба, не понимает что сына на всю Бобровку ославила. Да и попёныш тоже ума невеликого — это ж надо всю правду матери выложить, да еще подельников к этому делу приплести. Короче, для всех ты у нас смиренная овечка, никого пальцем не трогал и вообще не в курсах, на том стояли и стоять будем. Ты лучше вот чего поведай — как это оно с Анькой Дудиной?

Оба-на! Я-то был в полной уверенности, что моя ночная отлучка осталась втайне от всех. Интересно, где протекло? Когда из дома уходил, мои все спали. Вернулся, также дрыхли без задних ног. Неужели Анюта проболталась? Не, вряд ли, клялась и божилась тайну хранить. Да ей самой огласка не нужна — замуж по осени выходит.

— Бать, откуда знаешь?

— Ты не боись, сынок. О том ведаю только я. Живот ночью прихватило, сидел на толчке и через щёлку видел, как ты возвращался с блядок … да-а-авольный, аки кот мартовский. Ладно, твои дела. Мамке не проболтаюсь, она тебя еще в наивных мальчуганах числит. Думает, ты до сих пор уверен, что детей в капусте находят, ну или аисты приносят. Ха-ха! Поди, сегодня снова к соседке двинешь. — Отец не спрашивал — утверждал. — Молодца, сын, весь в батю, я тоже в твои года не по сопливым ровесницам, а по тем, что постарше, да поопытнее хаживал. Ты только мамке не проболтайся.

— Могила, отец. — поспешил заверить я, — но ты тоже насчет меня держи язык за зубами.

Ударили по рукам по-взрослому, скрепляя устную договоренность крепким мужским рукопожатием.