Я вышел на четырнадцатом этаже.

Четырнадцатый этаж на самом деле был тринадцатым. А тринадцатого тут официально не было. Ничего удивительного. В общем-то в большинстве крупных городов найдется немало отелей без тринадцатого этажа — дань уважения стойким суевериям, идущим из глубины веков.

После бесчисленных просмотров видео с Элизой стоять здесь самому, глядеть на этот коридор казалось какой-то фантастикой. Да что же за чертовщина так ее напугала, когда она высунула голову из кабины лифта посмотреть, нет ли кого снаружи? Она что-то услышала или увидела? Или вообразила что-то и довела себя до безумия на пустом месте?

Слева от лифта, недалеко от того места, куда Элиза в последний раз вышла из кабины, было окно, через которое можно было выбраться на пожарную лестницу. Оно оказалось заперто, и открыть его я не сумел. Однако я смог хорошо рассмотреть лестницу и удивился тому, какой ветхой она выглядела. Ржавые решетки и ступени казались до ужаса хлипкими. А внизу простиралась смертельная бездна.

Я вспомнил движения Элизы на разных этапах записи и попытался воспроизвести их перед зеркалом. То есть в буквальном смысле реконструировал некоторые из ее действий.

Внезапный шум спускаемой воды заставил меня подпрыгнуть до потолка. Я забыл, что в коридоре располагается общий туалет, «Шшшух!» — раздалось словно из ниоткуда. А еще этот звук означал, что я на этаже не один.

Я подождал. Но никто не появился.

Вернулся к окну и посмотрел на улицу. Я помнил, что Элиза была без очков, — потому она и нагибалась так низко и почти утыкалась лицом в панель. Но от этого было еще труднее поверить, будто она могла справиться с этим окном, открыть его и вылезти на пожарную лестницу, где от гибели ее отделял всего один неверный шаг.

Но опять же — без очков она могла не понять, насколько опасна лестница.

— Вы что делаете? — внезапно раздался голос позади лифта.

Я снова подпрыгнул до потолка, а потом весело рассмеялся, увидев, что на выходе из туалета стоит охранник. В руке у него была рация, и он заправлял рубашку в брюки.

— Смотрю… на пожарную лестницу.

— Вы зарегистрированный гость?

— Да.

— Вам туда нельзя, — заявил охранник.

— Ну, если только пожара не случится, верно?

Он уставился на меня.

— Я не собираюсь туда лезть… если только не будет пожара.

Поскольку охранник явно хотел, чтобы я покинул четырнадцатый этаж, я спустился на десятый и принялся там бродить. Я надеялся побеседовать с кем-нибудь из давних обитателей отеля. Из базы данных в интернете я узнал, что на десятом этаже живет состоящий на учете насильник. Его снимали в новостях на CNN — рассевшись в своем номере, он рассказывал об отеле. Конспирологи проанализировали ту новостную передачу вдоль и поперек, и некоторые пришли к выводу, что этот человек виновен в смерти Элизы.

Я немного пошатался по коридорам в надежде, что кто-нибудь выйдет из комнаты, но никто не вышел.

Следующим пунктом моего плана было отправиться в ближайший бар, оформленный под старомодную пивнушку и попытаться выяснить, не туда ли заходила Элиза. Шансов на успех тут было мало. Даже если окажется, что это тот самый бар, вероятность того, что кто-то там вспомнит кого-то заходившего несколько лет назад, ничтожна. Но иногда удача улыбается нам, и Вселенная забывает отправить старый документ в архив.

— Фиделио, — сказал я вышибале, вспомнив пароль времен своего последнего приезда в Лос-Анджелес.

Я словно очутился внутри хипстерской версии «Малхолланд-Драйв» (в котором, кстати, есть кадры с отелем Cecil) или «С широко закрытыми глазами»[484], только здесь вместо множества прекрасных обнаженных людей в экзотических масках были разрозненные стайки насквозь пропитавшихся тушью и потом фриков в шляпах-федорах, перьях и чулках в сетку, снующих туда-сюда в волглом сигаретном тумане.

Сквозь туман я разглядел стены, увешанные оккультными принадлежностями. Перкуссионный джаз с диссонирующей электронной слабой долей зазвучал громче, и я начал протискиваться меж хохочущих пьяных людей, застывших с телефонами в руках, рассылающих друг другу улучшенные инстаграмными фильтрами версии себя.

В толпе я всегда начинаю нервничать. Из-за комбинации клаустрофобии и социофобии. Если я не напьюсь или еще чем-то не накачаюсь, то буду нервничать. Элиза в своих постах признается в том же.

Я выпил пару стаканов и послушал джаз, но гудение музыки и голосов мешало расспрашивать незнакомых людей.

Тихо было лишь снаружи бара, поэтому я пробрался к черному ходу, где в потемках устроился на табурете вышибала. Я принялся топтаться рядом, наматывая мелкие тревожные круги, — синий свет от моей электронной сигареты озарял мои ноги.

Наконец я спросил:

— Извините, сэр. Немного внезапный вопрос, но вы никого не знаете в Cecil?

Помедлив, вышибала сказал:

— А, в том стремном отеле на Мейн? Где девочку на крыше нашли?

— Да, сэр. Совершенно безумная история. Я о ней пишу. Пытаюсь отыскать людей, которые там живут или работали там.

— У меня одна знакомая работает в Biltmore. — Вышибала стал что-то набирать в телефоне: — Сейчас проверю, знает ли она кого.

Мы еще немного поболтали, и я остался в заведении, надеясь, что вышибале ответят. Где-то полтора часа я вяло болтал с посетителями бара, каждые тридцать минут проверяя черный ход.

Наконец терпение мое закончилось. Но когда я уходил из бара, вышибала вдруг меня окликнул:

— Эй! У меня для вас есть номерок…

Он протянул мне клочок бумаги.

— Зовут ее Тина, может, она кого-то знает.

— Круто, спасибо, дружище.

Это был первый, но не последний раз, когда я получал информацию от вышибалы. И в следующий раз мне предстояло узнать нечто невероятное.

В ту ночь в отеле я не мог заснуть. Такого рода бессонницы у меня не было никогда. Сформулирую так: отель словно обладал собственным разумом, словно знал, что я приехал исследовать его, и поэтому забавлялся с моим рассудком, пытаясь при помощи своих темных сил обезоружить меня, напугать и сделать беззащитным.

Вообще паранойя мне не свойственна. Обычно, лежа в постели, я не воображаю, что кто-то вломится в мою комнату и убьет меня во сне. И ощущение, будто стены комнаты наблюдают за мной, меня, как правило, тоже не посещает. Но в Cecil со мной начало происходить именно это. Когда в коридоре раздавалось эхо шагов, я замирал в ужасе. Один раз я не выдержал и бросился к дверному глазку. Я смотрел на идущую мимо моей двери фигуру, чувствуя, что сейчас она резко остановится, повернется и взглянет на меня — отчего у меня неминуемо случится сердечный приступ.

Когда я наконец уснул, то увидел Элизу. В моем сне я наблюдал за ней сверху в маленькой комнатке, и она знала, что я смотрю на нее и пишу о ней. О том, что она мертва, она тоже знала. Я писал о ней, а она принялась писать обо мне, но я не мог разобрать ее почерк. Элиза пользовалась какой-то комбинацией ручки, печатной машинки и мозга, причудливым биомеханическим устройством, словно сошедшим со страниц «Голого завтрака»[485].

Под конец сна она медленно взглянула вверх и вправо — прямо на меня. У нее не было глаз, как у одной из жертв Рамиреса, — вместо них были отельные дверные глазки. Пока я смотрел на нее сверху, она наблюдала меня в максимальном приближении, заглядывала в мои глаза, в мою душу, старалась угадать мои стремления и намерения. Я мысленно поклялся ей, что они чисты.

Утром я ощутил непреодолимое желание убраться из отеля к чертовой матери как можно скорее. Мне требовались кофе и яичница, поэтому я решил отправиться в близлежащий ресторан Margarita’s, куда часто захаживал Рамирес. Но едва я ступил на Мейн-стрит, как увидел на тротуаре молодую женщину, смотрящую на одно из окон верхних этажей.