– Рада с вами познакомиться, – произнесла она, и даже ее голос был сухим, хриплым, словно горло у нее тоже пересохло. Она улыбалась, но меня поразило, что улыбалась она не приветственно, а выжидательно. Должно быть, в юности (и когда в ней содержалось больше воды) она считалась красавицей, с ее большими голубыми глазами и маленьким эльфийским личиком, сужавшимся к подбородку. Но в течение жизни эльфийка превратилась в ведьму. К тому же, как я предположила, она сама стригла себе волосы, потому что никакой профессиональный парикмахер ни за какие деньги не согласился бы так изуродовать человека: волосы очень походили на щетину, но тут и там торчали более длинные пряди. Те, что были сантиметра в три-четыре, падали на лоб и завивались у шеи, те, что остались покороче, стояли торчком и покачивались в воздухе. Из досье, которое собрала Лейла, я знала, что Минне пятьдесят один год, но если бы я встретила ее на улице, то решила бы, что ей под семьдесят.

Ее домашний халат с воротником-стойкой, по всей видимости, был призван скрыть невероятную худобу хозяйки, но безуспешно, поскольку висел на ней, как на вешалке. Я подумала, что она, наверное, больна.

– Приятно познакомиться, миссис Хоули! – Дороти включила жизнерадостность на максимум.

– Мисс Хоули.

– О! Конечно. Тогда приятно познакомиться, мисс Хоули.

– Когда я получила развод, то решила считать, что на самом деле он аннулирован – даже не в юридическом смысле, а в моральном. Я не была замужем и снова стала «мисс». – Ничего не скажешь, растопили лед… – Мой сын в гостиной, подождите меня там. – Она указала на дверь справа, резко повернулась и исчезла в глубине коридора.

Мы с Дороти взглянули друг на дружку, приподняли брови и отправились в указанном направлении.

Гостиную целиком устилал розовый ковер, а атмосферу задавал мебельный гарнитур в цветочный узор: диван, диванчик поменьше, кресло и кушетка, все щедро украшенные понизу бахромой. Жара тут стояла удушающая, нам сразу стало нечем дышать. Справа находилось окно с эркером (я заметила офицера Доннелли, который разминал ноги и усмехался, глядя в телефон), а слева – камин; на каминной полке расположились штук шесть фарфоровых кукол в искусно воссозданных юбках с кринолином.

– Привет, – помахал нам мужчина, занимавший весь диванчик и даже не подумавший встать нам навстречу. – Я Бобби.

Его живот был таким большим, что лежал у него между ног, и я не могла не заметить, как колышется дряблая отвисшая кожа на его руке с внутренней стороны (он был одет в футболку, и я на его месте поступила бы также – термометр показывал, наверное, градусов тридцать). Я искала черты отца, но не находила. На самом деле, я не могла представить двух более отличных друг от друга людей, за исключением того, что волосы Бобби – рыже-каштановые, как у белки или лисы – уже начали редеть. Вальтер Фогель бурлил энергией, а на Бобби Хоули, электричество, видимо, закончилось. Я уже догадалась, что он не поднялся нам навстречу, чтобы поприветствовать, как положено, не потому что был грубияном и не потому, что ему досадил наш приезд, – просто у него не было привычки напрягаться. Ни в чем.

Кстати, я разглядела, что у него коричневые, да еще и кривые зубы. Редко мне доводилось видеть американца со средствами к существованию, который довел бы свои зубы до такого состояния. Судя по всему, Бобби ни разу в жизни их не чистил и не ходил к зубному, что много говорило о нем. Да и о его матери, не так ли?

– Ну привет, Бобби! – воскликнула Дороти. – Какой у вас красивый дом!

– Приземляйтесь, – указала он на большой диван напротив своего. – Мамочка сейчас принесет нам чего-нибудь перекусить.

Мы уселись по краям дивана, спиной к эркеру, а значит – лицом к куклам, которые таращились на нас с каминной полки (спойлер – игру в гляделки мы проиграли). Едва мы устроились, Минна Хоули тяжелой походкой вошла в гостиную и почти уронила на кофейный столик чайный поднос. Там стоял серебряный сервиз – кстати, очень красивый – и пирог на тарелке, из тех готовых, которые продаются в коробках, внутри желтых, а снаружи в шоколадной глазури. Этот тоже был желтым – я увидела, потому что четвертинки не хватало, и хотя я знала, что он вкусный (подобные пироги всегда вкусные), не менее твердо я понимала, что ни крошки его в рот не возьму. Сам воздух в этом доме казался отравленным – затхлым, прокисшим, как свернувшееся молоко или тухлый лук, – несмотря на всепоглощающий аромат лимонного освежителя воздуха.

– У кого-то день рождения? – спросила Дороти.

– Нет, – ответила Минна Хоули невыразительным голосом. – Чаю? – Она замерла над подносом, переводя взгляд с меня на Дороти и обратно. – Я бы предложила вам кофе, но мы его не держим, потому что терпеть не можем.

Дороти сообщила, что с удовольствием выпьет чаю, и я тоже согласилась – из вежливости. Минна наполнила нам чашки за доли секунды, а потом несколько минут хлопотала над чаем для Бобби. Она положила в чашку столько сливок и сахара, что я подумала, осталось ли там место собственно для чая. Потом она налила чаю и себе, ничего в него не добавив.

– Хочу поблагодарить вас за то, что приняли нас се…

– Я всегда знала, что этот день настанет. – Хозяйка дома наклонилась вперед, так что чай плеснул через край чашки на блюдце. – Я всегда знала, что нас призовут свидетельствовать об истинной сущности этого человека.

– Я так понимаю, вы уже в курсе того, что случилось с Вивиан Дэвис?

– Да. – Она поставила чашку на блюдце. – Баба с возу.

На своем диванчике Бобби хихикнул и расставил ноги еще шире.

– А могли бы вы, – ровным голосом продолжала Дороти, – изложить нам суть истории, произошедшей между вами и вашим бывшим мужем?

– С радостью. – Радости на ее лице я не заметила – ее глаза полыхали такой яростью, что я удивилась, почему ее голова не растеклась как у того парня в конце «Индианы Джонса и последнего крестового похода» – ну, помните, того, который… сделал неверный выбор. – Мы с Вальтером встретились в колледже. В Гарварде.

Я попыталась представить Минну Хоули в восемнадцать лет, со свежим личиком, на фоне внушительного кампуса….

Не вышло.

– Наши комнаты располагались по соседству, к концу осени мы уже начали встречаться и не расставались на протяжении четырех лет. О нас в кампусе шутили, мол, «Вальтер и Минна/Неразделимы». Он стал моим первым мужчиной. – Она бросила взгляд на сына. – Рядом с Боббичкой я не вижу смысла изображать ханжу, у нас нет секретов друг от друга.

– Точно, мамуля.

(Давайте крикнем вместе: «ФУУУ!»)

– Вальтер всегда хотел стать врачом и, получив первое образование, направился прямиком в медицинскую школу, тоже при Гарварде. Обычно выпускников туда не принимают, но он всегда отлично сдавал тесты. Ну и плюс не чурался старого доброго жульничества. Важно, чтобы вы поняли – у него нет морального кодекса. Собственно, мы тому живое доказательство. – Она кивнула в сторону сына, который издал какое-то веселое бульканье. – Мы переехали в унылое общежитие неподалеку от университета, и мне практически сразу пришлось начать вкалывать, пока он занимался своим образованием.

– Значит, пока он учился в медицинской школе, вы жили вместе?

– Да целых девять лет, причем его дважды оттуда едва не выкинули – сначала из интернатуры, потом из ординатуры.

– И по какой же причине?

– В первый раз его поймали на жульничестве во время экзамена.

– Вот это да!

На этот раз Бобби издал какой-то льстивый покряхтывающий смешок – «хе-хе-хе».

– Во втором случае коллега обвинила его в сексуальных домогательствах. Он заявил, что невиновен, и я поверила ему, дура такая. Дисциплинарная комиссия поверила тоже – этот ублюдок всем задурил мозги. – Она потрясла головой, словно пыталась вытряхнуть из нее это воспоминание. – В немалой степени благодаря тому, что я ради него в лепешку разбивалась, чуть ли не ботинки ему зашнуровывала, пока он завтракал, нам удавалось сводить концы с концами. Потом он нашел работу здесь, в этой глухомани. Ему вечно везло, он всегда получал, что хотел. – Она причмокнула губами, словно ставя точку. – Нам обоим тогда исполнился тридцать один год, и когда мы переехали сюда, к моему восторгу – восторгу, который он не разделил, – я обнаружила, что беременна.