– Сколько?

– Десять тысяч. Разумеется, если вашему сыну не предъявят обвинений, большую часть вам вернут.

Мишеля подмывало спросить, что произойдет, если обвинения все-таки предъявят, вот только его страшило услышать ответ.

– Полагаете, его могут освободить сегодня вечером?

– Именно этого я и буду добиваться, хотя это и маловероятно, раз уж его заключили под стражу на сорок восемь часов. Утром я первым делом подам ходатайство в суд, но на данной стадии производства судьи предпочитают не вмешиваться в действия копов.

После ухода адвоката Мишелю только и оставалось, что задернуть шторы и нервно расхаживать по дому. Впрочем, репортеры у дверей скучать не давали. Еще позвонила Кортни, и они уладили денежный вопрос. Потом София – он сказал ей, что Дэвид ему понравился. Но затем Мишель остался один на один с этой ужасной новой реальностью.

Разговор с Кантором в очередной раз навел его на мысли о дружбе сына с Джеком Пэрришем. Паренек ему никогда не нравился. Не нравилось, что Джек разговаривает с Кристофером так снисходительно, что командует им. Хотя английский сына был превосходен, порой он все же допускал мелкие ошибки – то смягчит гласную, то перепутает время глагола, – и Джек всегда безжалостно высмеивал его, кто бы рядом ни находился. А во время шутливых потасовок он частенько перегибал палку – как-то расквасил Кристоферу нос, синяки же у сына и вовсе делом были едва ли не обычным. И всему находилось невинное объяснение. Мишель прекрасно понимал, почему у юношей сложились такие отношения. Новичка Кристофера притягивали влиятельность и статус Джека. А тот только рад был вращающейся вокруг его яркой планеты луне – стабильной, отражающей свет и навряд ли способной сойти с орбиты.

Данную тему Мишель по-настоящему ни разу не обсуждал с Кристофером. Он уже навидался одиночества сына и потому не желал изгонять его обратно в эту пустыню. Лишь раз счел необходимым вмешаться. Это произошло прошлым летом. Кристофер зависал с Джеком в «Уорлд тако», и после закрытия своего ресторана Мишель заехал за ним. К своему удивлению, сына он обнаружил на тротуаре и – к еще большему удивлению – заплаканным.

– Что случилось? – спросил Мишель, когда парень буквально рухнул на сиденье рядом.

– Джек иногда бывает таким козлом.

– Что он сделал?

– Да сказал кое-что.

– Что?

– Да ну его, – отозвался сын, раздраженно вытерев нос тыльной стороной руки.

– Кристофер…

– Ай, про маму! Что я слишком много говорю про нее!

Мишель понимал, что лучше всего махнуть на это рукой. Парни сами разберутся. А если уж ему вправду так хочется встрять, то все вопросы можно чуть погодя адресовать родителям. Но Джек помянул Марьям. Рука Мишеля сама потянулась к дверной ручке.

– Нет, папа, подожди…

Джек сидел в кабинке, уткнувшись в мобильник. Мишель навис над столом, обильно заваленным вымазанной сыром фольгой, гигантскими бумажными стаканами и скомканными салфетками. Парень поднял на него взгляд.

– Что ты сказал Кристоферу про его мать?

– Да всего лишь, что столько загоняться по ней вредно для здоровья, – рассудительно ответил юноша. – Это больное мышление.

– Тебе-то что за дело?

В близко посаженных глазах Джека вспыхнуло нечто темное и дикарское, ярость провоцируемого подросткового вожака. Подобное Мишелю помнилось с детства. Предтеча насилия и хаоса. Однако в следующее мгновение от злобных искорок не осталось и следа.

– Слушайте, ну простите меня, – присмиренным тоном затянул Джек. – Вправду вышло глупо. Я лишь пытался помочь, но…

– Она еще и моя жена.

– Да-да, вы совершенно правы. Глупо… Вы хотите, чтобы я извинился перед ним?

На них уже пялились подростки с соседних столиков.

– Можешь сделать это потом.

– Мне вправду жаль, что так обернулось, мистер Махун. Иногда я чересчур несдержан на язык.

– Ладно, забыто.

И тогда парень протянул руку. Мишель пожал ее. Хватка у Джека была мягкой, но за мягкостью этой ощущалась сокрушительная сила. У мужчины мелькнула мысль, не это ли являлось посылом жеста. Покидая забегаловку, он так и не определился, искренне ли раскаялся друг его сына или же парень был лжецом, каких свет не видывал.

Мучительно тянулся вечер, и Мишель отчаянно пытался навести хоть какое-то подобие порядка в мыслях. Именно так отец учил его справляться с наплывом клиентов. За один раз разбирайся с одной проблемой, сначала с самой крупной. Каждая разрешенная упрощает остальные. И вот посетители довольны, а ты потягиваешь себе бренди.

Итак. Сперва – самое главное. Кристофер невиновен. Бессмысленно тратить время на разбирательства, так ли это на самом деле. Но что же произошло в доме Бондурантов, пока он оставался наедине с девушкой? Почему он бродил по улицам? Она отшила его. Другого объяснения быть не может. Она отвергла его, и это его уничтожило. Так что проблема сводится к восприятию. Полиция всего лишь пришла к поспешному выводу, представлявшемуся ей логичным. Но стоит им вникнуть, и они поймут, что это вовсе не Кристофер. Это просто не может быть он.

Мишелю никак не верилось, что на долю сына выпал еще один ужас, нечто столь несправедливое и ему неподвластное. Неужто смерти Марьям было недостаточно? Эта трагедия расколола жизнь мальчика на две части. До болезни матери Кристофер был счастлив. Он обожал проводить время в «Этуаль», где Мишель работал шеф-поваром, а Марьям – главным официантом, причем подобную должность в Париже занимали лишь считаные женщины. Мальчик постоянно находился рядом, но при этом под ногами не путался. И Мишель мечтал, что однажды сын последует по его стопам, как когда-то и он сам по отцовским. Что они будут работать бок о бок. Что сын будет учиться у него, сравняется с ним, а затем и превзойдет.

Но потом у Марьям начался кашель, который никак не проходил. Последовали анализы крови, обследования – и плохие новости. И девять месяцев спустя она умерла. Кристоферу исполнилось одиннадцать, пока угасала мать. Поначалу он от нее не отходил. Спал с ней, помогал ходить, постоянно обнимал. Ближе к концу, однако, когда Марьям уже походила на скелет и явственно теряла рассудок, сын изменился. Не прикасался к ней, практически не общался и даже избегал смотреть на нее. Становился все молчаливее и молчаливее, пока в день ее похорон не перестал разговаривать вовсе. Немота длилась два месяца. Что бы Мишель ни делал, молчание сына нарушить ему не удавалось. Учителя, священники, врачи, друзья и семья – никто не мог к нему пробиться.

Наконец однажды утром Кристофер просто зашел на кухню и попросил отца приготовить яичницу. Ни с того ни с сего. Мишель был вне себя от радости и потому только через несколько часов осознал, что голос сына изменился. Не начал ломаться естественным для подростка образом – для этого Кристофер был еще маловат. Даже не понизился, но стал каким-то глухим. В нем различалось эхо, словно бы мальчик говорил откуда-то из глубины собственного тела. Как будто настоящий Кристофер оказался заточен в собственных внутренностях.

Он перестал появляться в ресторане. А в те немногие разы, когда его присутствие категорически требовалось, старательно избегал кухни. От увлеченности поварским делом не осталось и следа. Его больше не интересовали тонкости приготовления и применения масла и крема, дегустация и перемешивание. И Мишель опасался, что его мечта о сыне-преемнике умерла вместе с женой.

Подлинное выздоровление началось лишь после их переезда в Бостон. Клоду, отцу Софии и двоюродному брату Мишеля, потребовался шеф-повар для его ресторана «Корниш» в Бэк-Бэе. Уставший от жизни в месте, где буквально каждая мелочь напоминала о покойной жене, Мишель ухватился за возможность. Кристофер проникся Америкой, едва лишь сойдя с трапа в бостонском аэропорту Логан. Английский он выучил с ошеломительной скоростью. У него снова изменился голос, на этот раз прорезался натуральный басок. Вернулся и интерес к готовке. Он только и ходил что в бейсболке «Бостон Селтикс» с лепреконом. Парень заново себя обрел. В чем, собственно, и заключается сущность Америки.