– Слушаю.
– У тебя есть концы в «Троке»?
– Спасибо, Мин, у меня все в порядке. А как у тебя дела?
– Тьфу ты, Кэтрин…
– Не знаю насчет концов, но в допотопные времена я проходила курс повышения квалификации в департаменте Связи с одним из администраторов «Трокадеро». Что тебе нужно?
– У меня тут такси, движется в западном направлении по Клеркенуэлл-роуд. Частичный номерной знак…
– Такси?
– Кэт, ну пожалуйста, спроси у них, может, они отследят? – Едва не задохнувшись, он назвал половину номера: SLR6.
– Постараюсь.
Мин сунул мобильник в карман, наклонился и аккуратно блеванул в уличный водосток.
На этот раз Катинский опустошил бокал. Лэм поглядел на свой стакан и обнаружил, что он тоже пуст. Хмыкнул и направился к барной стойке, где две тетки, вероятно напялившие на себя весь свой гардероб, о чем-то перешептывались, а какой-то длинноволосый тип в куртке уличного метельщика изливал свою душу пинте лагера. Лэм повторил заказ. Поставил бокал перед Катинским, который продолжал говорить:
– В Риджентс-Парке мне ясно дали понять, что моя информация устарела. Как будто где-то была распродажа и все, что надо было купить, уже купили. Расскажи нам что-нибудь новенькое, требовали от меня. Расскажи нам что-нибудь новенькое, или мы отправим тебя назад. А я не хотел, чтобы меня отправили назад, Джексон Лэм. – Он щелкнул пальцами, будто в ответ на какой-то рефлекс. – В то время агентов КГБ не любили. И скажу тебе по секрету, нас и до этого не любили. Просто тогда мы утратили положение, при котором нас это не волновало.
– А знаешь, вас и сейчас не любят, – напомнил Лэм.
Катинский пропустил это замечание мимо ушей.
– Но у меня ничего не было, кроме этих обрывочных сведений. Только конторские слухи и сплетни, разумеется, интересные лишь потому, что конторой был московский Центр, но все они, равно как и многое другое, уже были известны от тех, кто забыл больше, чем я когда-либо знал. – Он, будто заговорщик, подался вперед. – Я был шифровальщиком. Но тебе это и так известно.
– Я читал твое резюме. Ничего выдающегося.
Русский пожал плечами:
– Я утешаю себя тем, что прожил дольше своих выдающихся коллег.
– Ты их до смерти заговорил? – Лэм наклонился к нему. – Меня не интересует история твоей жизни, Ники. Меня интересует лишь то, что тебе известно о цикадах и чего ты не рассказал на допросе. А если ты думаешь, что наша беседа затянется за полночь, то предупреждаю: этим бокалом вина бесплатное угощение заканчивается. Понял?
По лицу Николая Катинского скользнуло озадаченное выражение, и он закашлялся. Не здоровым, хорошо знакомым Лэму кашлем для очистки легких, а так, будто что-то пыталось вырваться на свободу из его нутра. Человек послабее бросился бы на помощь, принес воды или вызвал бы «скорую», но Лэм лишь невозмутимо отхлебнул виски, дожидаясь, пока Катинский справится с приступом.
Поскольку ответа на его вопрос не последовало, Лэм сказал:
– И часто с тобой такое?
– Бывает хуже, особенно в сырую погоду, – просипел Катинский. – Иногда я…
– Нет, я к тому, что, если тебя опять накроет, я выйду покурить. – Он выразительно покрутил зажигалкой. – А если я решу, что ты мне тут спектакль устраиваешь, чтобы не отвечать на вопросы, то выволоку и тебя, а там уж применю подручные средства.
Катинский молча смотрел на него секунд двенадцать, потом перевел взгляд на столешницу. Заговорил снова. Голос больше не дрожал.
– Слово «цикады» я услышал случайно, Джексон Лэм. Вместе с именем, которое тебе наверняка знакомо. Александр Попов. Тогда для меня это ничего не значило, но произнесли это таким тоном… как бы получше выразиться? Я бы назвал этот тон благоговейным, Джексон Лэм. Да, благоговейным тоном.
– И где это произошло?
– В сортире. В сральнике, если хочешь знать. Я употреблял его по назначению. В самый обычный рабочий день, если не считать того, что до падения Берлинской стены оставались считаные дни, так что ни один из них обычным не был. Многие говорят, что случилось это внезапно, что к этому никто не был готов, но мы с тобой хорошо знаем, что это не так. А еще говорят, что животные чувствуют приближение землетрясения. То же самое можно сказать про шпионов, правда? Не знаю, как тогда шли дела в вашем Риджентс-Парке, но в московском Центре ощущение было такое, будто все ждали медицинского диагноза.
– Надо же, – сказал Лэм. – А ты, значит, в сральнике.
– Ну да, живот скрутило, вот я и побежал в сортир, где у меня начался понос. Сижу в кабинке, и тут заходят два мужика, поссать. Беседуют между собой. Один спрашивает: «Думаешь, теперь это важно?» А другой отвечает: «Александр Попов считает, что да». И тогда первый говорит: «Ну еще бы, цикады – его детище». – Помолчав, Катинский добавил: – Ну, он сказал не «детище», но что-то типа того.
– И это все? – уточнил Лэм.
– Они поссали и ушли. А я еще долго на толчке сидел, меня больше волновала боль в кишках, чем этот разговор.
– А кто разговаривал? – спросил Лэм.
Катинский снова пожал плечами:
– Если б знал, так бы и сказал.
– И они вот так прямо и разговаривали? Не проверили, нет ли любопытных ушей?
– Наверное. Потому что я сидел в кабинке, а они беседу не прерывали.
– Прямо как по заказу.
– Думай как хочешь. Я все равно не понимал, о чем они. И даже не вспоминал об этом, пока в подвалах Риджентс-Парка из меня не стали вытряхивать последние крупицы информации. – Он наморщил лоб. – Я даже не знал, что такое цикады. Думал, это рыба такая.
– А не дурацкое насекомое.
– Ага, дурацкое насекомое. У которого есть одна интересная особенность.
– Тьфу ты, черт, – сказал Лэм с неподдельным раздражением. – Думаешь, я не знаю?
– Они прячутся под землей, – продолжал Катинский. – Надолго, иногда на целых семнадцать лет. А потом выбираются на свободу. И поют.
– Если это было настоящее кодовое слово, то означало бы оно только одно, – сказал Лэм.
– Но оно же было не настоящее.
– Верно. Тебя подставили. Сделали очередной подсадной уткой, чтобы ты слил нам заведомо ложную информацию об Александре Попове, которого не существовало. Чтобы мы бегали кругами в поисках законсервированной агентурной сети, которой тоже не существовало.
– А почему же мне разрешили здесь остаться, Джексон Лэм? Почему не турнули из страны?
– Ну, ты им недорого обошелся, – пожал плечами Лэм. – Вот и оставили, на всякий случай.
– На тот случай, если вдруг выяснится, что подслушанный разговор – не выдумка, а правда. – Катинский оправился от приступа кашля, паузы между предложениями сократились. Он свернул еще одну лагерную самокрутку, положил ее на стол, как священную реликвию, и обратился к ней: – И что бы это тогда означало? Что ваше пугало тоже настоящее, и не просто настоящее, а с целой агентурной сетью. Через столько лет после распада СССР. В старой доброй Англии.
– Вот спасибо, – сказал Лэм. – Теперь, когда я услышал все вживую, мне совершенно ясно, что это херня.
– Ну да, – кивнул Катинский. – Совершенно ясно. Ничего подобного никогда не было.
– Очень смешно.
– Вот только весь мир знает, что было. Ты поэтому ко мне пришел, Джексон Лэм? Читал прошлогодние газеты и забеспокоился, что опять все так и случится?[433] – не без удовольствия спросил он. – Не одна, а целых две ячейки коммунистических шпионов в комфорте и довольствии существовали на Западе все эти годы.
– Знаешь, их политические воззрения никого больше не интересуют. Эта собака давно издохла, – сказал Лэм.
– Ну да, ну да. Рабоче-крестьянским раем сегодня заправляют бандиты и капиталисты. Совсем как на Западе.
– Тоскуешь по старым добрым временам, Ники? Мы всегда можем тебя отсюда выдворить.
– Нет, я не тоскую. Я вот гляжу, как вы тут живете в зеленой Англии родной[434], любуюсь вашими достижениями. Но ты ко мне пришел, потому что задумался: а вдруг? Правда же? А вдруг цикады – настоящие? Кто теперь ими заправляет? Уж явно не советская власть, которая их сюда внедрила, потому что советской власти больше нет. – Он поднес пустой бокал к свету, наклонил его так, что на стекле проявилась еле заметная багровая черта, будто шрам. – Представляешь? Столько лет они скрываются под землей, ждут, когда их разбудят, чтобы пропеть свою песню. Но кто их разбудит?
