Тем не менее, он понимал, что с каждым таким случаем, с открытой бутылкой водки рядом, этот крошечный осколок здравого смысла – трезвости – уменьшался. Погружение в хаос было близко, и поэтому он обратился за помощью в Программу.

Сейчас было что-то похожее, но хуже. С каждым убийством он становился смелее и менее разумным. Сейчас он пинает труп и разговаривает с мёртвым отцом.

Видит его. С ума сойти.

С другой стороны, ну и что? У него есть час до того, как появится чёрная певица – если она вообще сможет прийти – а этот идиот, этот «заменитель» адвоката Даффри, реально пытался его убить! Только промахнулся!

– КТО ТЫ? – кричит он, и кричать – это хорошо. Это здорово.

Он снова пинает тело.

– Прекрати, ты, маленький идиот. – Призрак в дверном проёме теперь жует попкорн.

– Заткнись, папа. Я тебя не боюсь.

Он оставляет тело и начинает срывать старые плакаты со стен. Хоккеистов, за которых он и его папа болели. Он хватает их и мнет, крича при этом:

– Бобби Симой, пошёл ты! Евженек Беран, чешский чудо-мальчик, пошёл ты! Чарли Моултон, пошёл ты!

Кусок бумаги в руках. Хоккеисты из его детства, полного страха. Хоккеисты, которых уже давно нет, как и его матери. Он смотрит на бумажный комок, прижимает его к груди и шепчет:

– Кто вы, ребята?

18:05.

Барбара Робинсон понимает, что умрёт. Некоторое время назад она столкнулась с существом, выходящим за пределы рационального понимания – существом, человеческое лицо которого капало и растекалось в живое безумие. Тогда она не думала, что умрёт – по крайней мере, не помнит, чтобы думала – потому что была слишком напугана. Но мистер Гибсон – не существо из другого мира, он человек. Но, как и то, что маскировалось под Чета Ондовски, он – меняющий лицо. Сейчас она видит его настоящую сущность, когда он входит на каток с комом бумаги, переступая с одной балки на другую и разговаривая с отцом, которого нет рядом. Она понимает, что крайний ужас по-своему милосерден – он не даёт заглянуть в конец.

Больше никаких стихов. Больше никаких песен. Больше никаких весенних ночей и осенних дней. Больше никаких поцелуев и любви. Всё собирается сгореть дотла.

И говоря о сжигании…

Мистер Гибсон заталкивает комок бумаги внутрь квадрата, образованного четырьмя перекрещивающимися балками. Барбара жалеет, что недостаточно напугана, и понимает, для чего эта бумага. Другая девушка, которую Гибсон похитил первой, толкает её в плечо снова и снова, издавая приглушённые звуки. Она тоже понимает, что это значит.

Это растопка.

18:15.

До Дингли-парка почти две мили, и фаэтон Тандерберд с сегодняшней гостьей-певицей проезжает мимо Холли, медленно, со скоростью пешехода, в то время как ей остаётся примерно полмили. На заднем сиденье вместе с Джеромом сидит пожилой темнокожий мужчина, удобно развалившись и раскинув руки. Холли наклоняется, притворяясь, что завязывает шнурок, пока машина проезжает мимо. Как только она проезжает, Холли продолжает идти, держа телефон в руке.

Когда Холли догоняет синий Тандерберд, она уже видит верхушки фонарных столбов, которые окружают поле для игры. Машина остановилась у обочины, аварийки мигают. Люди, которые шли к парку с кулерами и одеялами, теперь толпятся у машины и её знаменитой пассажирки. За рулём сидит мистер Эстевес, спина прямая, он буквально излучает собственническую уверенность.

Холли останавливается и наблюдает, как Сестра Бесси выходит из машины и подходит к семье с маленькими детьми, которые возбуждённо визжат, увидев её. Джером соскочил с заднего сиденья и следует за ней. «Молодец, Джером», – думает Холли. Детям, похоже, одиннадцать и девять лет, они явно не знают Сестру Бесси лично, но держат яркие плакаты в радужных цветах, которые могут создать только карандаши Crayola: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, СЕСТРА Б!»

Бетти обнимает детей и что-то говорит, но Холли не слышит. Собирается толпа, люди смеются и возбуждены. Телефоны подняты, чтобы сделать фотографии. Сестра улыбается, но когда кто-то протягивает ей ручку и бумагу, она качает головой:

– Я не собираюсь начинать с этой ерунды, так что не просите.

Холли подходит немного ближе, несмотря на свою миссию, она заворожена. Пожилой темнокожий мужчина в красном костюме по-прежнему спокойно сидит в заднем сиденье Тандерберда, улыбаясь, пока всё больше и больше людей подходит к Сестре Бесси. Она возвращается к машине. Холли переходит улицу, чтобы Джером её не увидел, и продолжает путь в парк. Волхвам светила путеводная звезда. Холли, которая совсем не чувствует себя мудрой, полагается на приложение Find My.

Синий Тандерберд проезжает мимо неё снова, и Холли снова притворяется, что завязывает шнурок, пока машина не исчезает из виду.

18:20.

Джером поражён.

Слухи разошлись – Сестра Бесси едет на поле в большом старом голубом кабриолете! – и всё больше людей присоединяется к синему Тандерберду, который медленно катится по улице. Люди окружают машину, становятся перед ней, чтобы сделать снимки, а затем добродушно отходят, давая проехать. Нет толкотни, нет злости, лишь аполитичный поток добрых пожеланий Сестре. Бульвар Дингли заполняется с обеих сторон ликующими людьми. Мистер Эстевес, выпрямившись, сидит за рулём. Бетти касается протянутых рук, машет, улыбается для фотографий. Джером замечает, что её улыбка кажется напряжённой. Он снова выскакивает из машины, перепрыгивая через задний борт, и идёт позади медленно движущейся машины, стараясь отогнать людей от её слепой стороны. Он чувствует себя как агент Секретной службы.[617] Кто-то вручает ему цветок. Крупная темнокожая женщина говорит:

– Береги её, дорогой, она национальное достояние.

Джером думает, что это может быть похоже на возвращение Тупака или, может быть, Уитни. Слышны крики: «Держись!» и «Мы любим тебя, Сестра!» и «Будем на твоём концерте, дорогая», но многие из сотен, идущих и окружающих машину, молчат и с трепетом смотрят. Однако Джером, который никогда особенно не верил (и не отрицал) в такие вещи, как телепатия или передача эмоций, чувствует здесь сильные волны человеческой доброты: живой, сильной и настоящей. По слезам в глазах Бетти, когда она поворачивается с боку на бок, приветствуя и признавая толпу, которая идёт с ними, кажется, что – несмотря на все её проблемы – она тоже это чувствует. Он на мгновение задумался, испытывала ли знаменитая Кейт Маккей, с которой работает Холли, такую любовь – ту, что не окрашена ненавистью, которую её сторонники испытывают к оппонентам по политическому спектру. Скорее всего, нет.

Тандерберд сворачивает направо. Впереди, освещённый ярким белым светом, – парк. Толпа останавливается, чтобы пропустить машину под арку с надписью «СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ «ПИСТОЛЕТЫ И ШЛАНГИ». Начинаются аплодисменты, затем – ликование.

Идущие следом бросают деньги в огромный сапог пожарного слева или в столь же гигантскую пластиковую полицейскую фуражку справа. Толпа смеётся, счастлива.

Они увидели настоящую Талантливую Звезду, вечер тёплый, и все настроены отлично провести время.

Двери «Аудитории Мингo» открылись в 6 вечера, и к 18:20 места начинают заполняться. Группа «За жизнь» в синих футболках с изображением плода (примерно четырёхмесячного) занимает блок мест в середине первых трёх рядов, но сторонники права выбора занимают проходы вокруг них, изолируя их. Они в красных футболках с надписью «РУКИ ПРОЧЬ ОТ МОЕГО ТЕЛА». Один из защитников жизни оглядывает одну из сторонниц выбора – полную пожилую женщину с белоснежными волосами – и говорит: