– Меня увольняют? – выпаливает она.

Бетти смеётся, а потом говорит:

– В некотором смысле, да. Больше не будешь работать с грузчиками, Барбара.

– Вопрос страхования, – говорит Хенни. – А ещё профсоюзный вопрос.

– Я думала, у нас нет профсоюза, – возражает Барбара.

Хенни выглядит неловко.

– И да, и нет. Мы соблюдаем большую часть правил Американской федерации музыкантов.

– Мне всё равно на эти федеративные дела, – говорит Бетти, – но теперь ты – талант. Если потянешь спину, не сможешь идти в ногу с «Кристалс».

– «Кристалс» в порядке, но мне и грузчики нравятся, – протестует Барбара, – и, кажется, я им тоже.

– Им ты нравишься, – говорит Эйси, – ты работаешь на совесть, но мне нужно, чтобы ты сосредоточилась на гармонии с девочками.

Девочкам – Тесс, Лаверн и Джем – уже за 70...

– И наш дуэт в «Джазе». Вот что для меня сейчас главное. Девочка, мы так оторвёмся на этой песне, что когда доберёмся до Нью-Йорка, это будет финал шоу. Группа останется играть только на ударных, а мы выйдем и... – она заливается пением, топая мокасинами. – Jazz, jazz, bring that shazz, do it, do it, show me how you move it, get on down and groove it... – Она возвращается к разговорному тону. – Вот так, и так долго, как получится. Будет как у Дж. Джайлза в «Ain’t Nothin’ But a House Party», только мы сделаем это в стиле соул, а не рок-н-ролл. Не против, если я немного переделаю? Потому что, девочка, мы можем эту штуку порвать.

Барбара действительно в теме. Ритм, который задаёт Бетти, – именно то, что она услышала в голове, когда впервые читала расистское (но дико заразительное) стихотворение Вачела Линдси «Конго». Но в то же время...

– Бетти, я поэт, а не певица. Я брату то же самое говорила. Пытаюсь быть поэтом, во всяком случае. Это... сумасшествие.

– Не считая юридических вопросов, есть и практическая сторона, – говорит Хенни. – Факт в том, что ты лучше поёшь, чем работаешь грузчиком. Голос хороший. Ты не Мерри Клейтон…

– Или Арета, – добавляет Тонс. – Или Тина.

– А кто? – говорит Хенни. – Ты хороша в этом, а что такое поэт без песни? Или без жизненного опыта?

– Но…

– Никаких но, – перебивает Бетти с дивана. – Патти Смит. Чертовски хорошая певица и писательница. Ник Кейв. Гил Скотт-Херон. Джош Риттер. Леонард Коэн. Я читала их всех и тебя тоже. А теперь ещё и твоего брата, и мне интересно, может ли он тоже петь.

Барбара смеётся:

– Он ужасен. Не стоит слушать его в караоке.

– Тогда меня не зови, но у меня есть ты, – говорит Бетти. – И я хочу этого для тебя. С этого момента, как говорит Мэвис: ты принадлежишь группе, аллилуйя. Всё ясно?

Барбара сдаётся, и когда это происходит, она обнаруживает, что это доставляет ей удовольствие.

Бетти раскрывает руки.

– Давай, девочка, обними эту жирную старушку.

Барбара подходит и позволяет себя обнять. Делает то же в ответ. Бетти целует её в обе щеки и говорит:

– Я забочусь о тебе, девочка. Сделай это ради меня, ладно?

– Да, – говорит Барбара. Ей страшно, но она ещё молода и готова раскрывать крылья. К тому же ей нравится мысль о том, что она в одной компании с Патти Смит и Леонардом Коэном.

Заходит Гибсон, программный директор Минго.

– Ваш звукорежиссёр говорит, что вас зовут на сцену, мисс Брэди.

Бетти встаёт, всё ещё держа Барбару за руку.

– Пойдём, девочка. Мы будем петь от всей души. А ты будешь бить в бубен на «Saved».

Кейт сама несёт свои совершенно новые сумки к пикапу, что Холли очень ценит. Начальница в хорошем настроении, и её помощница тоже.

– Мы снова в «Аудитории Минго», – говорит Корри. – Я только что час разговаривала по телефону с Гибсоном, программным директором, и с людьми из книжного магазина. Просто на день раньше – в пятницу вместо субботы. Большинство площадок были готовы помочь.

– Потому что я в ударе, – говорит Кейт, принимая позу: рука за головой, грудь вперёд. Она смеётся над собой, затем становится серьёзной. Её глаза ярки от любопытства. – Скажи мне, Холли, каково это – работать в такой мужской сфере, как частное расследование? Трудно? И не могу не заметить, что ты довольно хрупкая. Трудно представить, что ты могла бы встать лицом к лицу с убегающим преступником.

Холли, по своей природе сдержанная, считает этот вопрос немного навязчивым, возможно, даже грубым. Но она улыбается, ведь улыбка – не только зонт в дождливый день, но и щит. И ей приходилось сталкиваться с плохими людьми и – благодаря удаче и смелости – она выходила из таких ситуаций вполне достойно.

– Это тема для другого разговора, мне кажется.

Корри, возможно, более чувствительная к эмоциональным оттенкам, чем её начальница к атмосфере, тут же вмешивается:

– Нам пора в путь, Кейт. Мне многое надо устроить, когда мы приедем.

– Верно, – говорит Кейт, даря Холли свою самую обаятельную улыбку. – Продолжим потом.

Холли говорит:

– Помните, что вы двое зарегистрированы в «Дабл-Три», но мы на самом деле остановимся в…

– В «Кантри Инн энд Сьютс», – заканчивает Корри. – На ваше имя. – И, обращаясь к Кейт, добавляет: – Там есть бассейн, если хочешь поплавать.

– Я бы предпочла, чтобы вы остановились в… – начинает Холли.

– Я предпочитаю плавать, – говорит Кейт. – Это меня расслабляет. Турне и так достаточно тяжёлое, без того, чтобы сидеть взаперти, как заключённая.

«Быть мёртвой ещё тяжелее, чем на гастролях», – думает Холли... но, конечно, не говорит этого вслух. Она обнаружила, что самая трудная часть работы телохранителя – это когда подопечная считает себя в глубине души неприкосновенной. Даже кровь и кишки на её багаже заставили её задуматься всего на один день.

– Мне всё ещё нужно просмотреть сообщения от твоего преследователя.

Она также хочет связаться с Джеромом. Дело с Бриггсом её не касается, но звонок Джерома этим утром был достаточно странным.

– Завтра, – говорит Кейт. – Завтра выходной, о слава богу.

И с этим Холли приходится согласиться.

Поздно в субботу днём Триг отправляется в путь на своей Тойоте в идиллический городок Крукед-Крик, примерно в тридцати пяти милях к северо-западу от города. Как обычно, радио у него настроено на Большой Боб, станцию «Вся новостная лента без перерывов» Бакай-Сити... хотя на самом деле Большой Боб чаще всего транслирует не новости, а правых ораторов, таких как Шон Ханнити и Марк Левин. При низкой громкости это не политический шум, а просто компания человеческих голосов. Триг говорит себе, что его нынешняя цель – просто поужинать в Norm’s Shack, который, по мнению кулинарных экспертов (в том числе и самого Трига), подаёт лучшие ребрышки в штате, всегда с острыми бобами и кислой капустой. Он убеждает себя, что это просто совпадение, что Центр Крукед-Крик, учреждение для подростков, борющихся с наркозависимостью, находится всего в нескольких кварталах от Norm’s Shack. Какое ему дело до беглецов и наркоторговцев?

Папа не согласен. «Я примерно знаю, где медведь справил нужду на гречихе», как говорил старина папа.

Тригу не стоило так скоро снова участвовать, не стоило испытывать судьбу, и что с того, что множество молодых дорожных воинов – вроде той безымянной девушки, что сейчас гниёт на катке «Холман» – какое-то время посидели у ручья, прежде чем отправиться в следующее место? Безымянные, которые уже пропали без вести и во многих случаях считаются погибшими?

За пределами города он встречает одну из таких безымянных – девушку в просторном пальто, явно слишком тёплом для этого дня. На спине у неё рюкзак, на худой шее татуировка из колючей проволоки, и она высовывает большой палец.

Триг открывает консоль между передними сиденьями, дотрагивается до своего Таруса и закрывает её снова. Кто он такой, чтобы отказывать, когда возможность стучится в дверь? Он останавливается.