Порезы отозвались болью. Значит, это не сон.

Как они узнали?

– Как вы узнали?! – выпалила я.

Улыбка мисс Хейл на секунду померкла.

– Узнали про что? – спросила учительница.

– Что я об этом мечтала?

Мисс Хейл захихикала, а мистер Клейтон растянул морщинистый рот в улыбке. Я опустила голову. Наивная дура! Я показала им, что чувствую, а делать этого нельзя, и теперь они смеются надо мной.

Вздернув подбородок и расправив плечи, я объявила:

– Я это заслужила.

Мисс Хейл неуверенно посмотрела на меня:

– Да, мы знаем. Поэтому и хотели бы выдвинуть тебя на грант. Ты не против?

Значит, это не ошибка и не обман. Все по-настоящему.

– Как мне его получить? – оживилась я.

Они разложили на столе документы, листовки и брошюры. Учителя активно что-то объясняли, перебивая друг друга, а я молча переводила взгляд с мисс Хейл на директора, а потом на бумаги.

Эдинбург. Совсем далеко от дома, дальше некуда.

У меня заныла челюсть. Я провела руками по щекам, чтобы смахнуть слезы, но кожа была сухой, и я запоздало поняла, что не плачу, а улыбаюсь. Это было непривычное чувство. Я никогда не улыбалась.

– Возьми это все с собой и поговори с родителями, – сказала мисс Хейл. – Мы будем рады встретиться с ними, чтобы обсудить возможные проблемы и вопросы…

– Все нормально, не нужно этого делать, – поспешно перебила ее я.

Моя улыбка погасла, сменившись привычно суровым и серьезным выражением лица.

– В любом случае нам нужно будет с ними поговорить. Для того чтобы подать заявление на грант, необходим доступ к вашим выпискам по банковским счетам, информация об общем доходе и так далее, – объяснила мисс Хейл, складывая бумаги в одну стопку.

Я представила мисс Хейл и мистера Клейтона у себя дома. Этого ни в коем случае нельзя допустить! Если они увидят мою семью, то сразу поймут, что совершили ошибку, и лишат меня возможности начать новую жизнь.

Я посмотрела на счастливую, улыбающуюся учительницу в безупречно чистом платье и новеньких туфлях. С содроганием представила, как она идет по нашему дому, осторожно пробираясь мимо разбросанных по полу шприцев и переполненных пепельниц.

Я перевела взгляд на верхнюю брошюру в стопке, которую мисс Хейл положила передо мной на стол.

Глянцевая фотография университета. Серая кирпичная кладка, высокие окна, на заднем плане гордо вздымается башня. Она, словно часовой, стоит над студентами, которые учатся в таком престижном месте. Если бы эти люди увидели мою семью, они отобрали бы у меня грант еще до того, как я его получу.

К брошюре был прикреплен еще один листок бумаги. Когда я взглянула на него, кровь застыла у меня в жилах. Два имени, написанные от руки. Одно – мое. Второе – Ребекки Лавери.

– Сколько человек получат грант? – спросила я срывающимся голосом. – Сколько предоставляется мест?

Когда мисс Хейл увидела, на что я смотрю, ее улыбка слегка потухла. Учительница проворно открепила и забрала список, разбивший мне сердце.

– Всего одно, – ответила она по-прежнему веселым тоном, но теперь в нем не было искренности. – Так что тебе нужно и дальше стараться, чтобы учиться еще лучше.

– Но ей он не нужен, у нее теперь очень много денег! – выпалила я. – Она даже в нашу школу больше не ходит.

Теперь мисс Хейл улыбалась мне с пониманием и сочувствием. Но ее симпатия никак не спасала ситуацию. Я быстро сообразила, как переубедить учительницу, и выдавила, не давая себе времени передумать:

– Чтобы попасть домой, мне нужно пройти по Биллингем-роуд. Я вижу ее там. – Я сделала паузу, а затем добавила для пущего эффекта: – Постоянно.

Мисс Хейл, при всей ее утонченности, знала, что творится на Биллингем-роуд. Мой намек она уловила.

Улыбка окончательно сползла с лица учительницы, а кожа под макияжем побледнела.

– Неужели? – пробормотала мисс Хейл. – Вот как…

По дороге домой я убеждала себя, что не сделала ничего ужасного. Я ведь и правда видела Ребекку. Да, я солгала, намекнув, что она покупала или продавала наркотики на Биллингем-роуд. Но ведь она и правда шла неподалеку. Стоит только вспомнить шикарное платье Ребекки и дорогие рестораны, куда она явно ходила с новыми родителями… Мои руки сжались в кулаки. Ребекке, в отличие от меня, этот грант был не нужен.

Так с помощью лжи я уничтожила конкурентку. Но моя битва за возможность начать новую жизнь еще продолжалась.

– Мама, мне нужно с тобой поговорить, – сказала я.

Она сидела на кухне – уже хорошо. Мама была в старом халате, но я уже несколько месяцев, а то и лет не видела ее в нормальной одежде.

Стоя в дверях, я пристально изучала ее и пыталась взглянуть на наше жилье глазами постороннего. Благодаря мне здесь было относительно чисто. На примере Ребекки я увидела, что бывает, если не убираться дома: запах нечистот въедается в одежду, и тогда его чувствуют все вокруг.

Нет, проблема была в другом. Не в старомодном, обшарпанном и ледяном доме. А в ней. Я, прищурившись, смотрела на маму. Вероятность того, что учителя застанут ее в такой относительно хороший день, крайне мала. И виноват в этом Карл.

– Где Карл? – спросила я.

Мама обернулась, и я вздрогнула, увидев ее лицо. Серая кожа, тонкие сальные волосы. Грудь, видневшаяся сквозь распахнутую горловину домашнего халата, испещрена крошечными шрамами. Я знала, что это за рубцы. Когда мама принимала героин, она все чаще жаловалась, что у нее что-то чешется под кожей, и царапала и раздирала грудь до крови.

Я решила, что маму нужно будет одеть в рубашку на пуговицах или поло.

– Вышел за покупками, – ответила она.

Я знала, что «покупки» – это героин, сигареты и выпивка.

– Он скоро вернется, – добавила мама.

Я ушла к себе в спальню, чтобы все обдумать.

Вечером я металась туда-сюда мимо их неподвижных тел, обыскивая шкафы и кипы бумаг в поисках банковских счетов и чеков. Для получения гранта мне нужно было предоставить сведения о семейных доходах. Эта сумма фактически равнялась нулю. Единственным источником дохода было пособие по безработице, и бо́льшая его часть уходила в муниципальный совет в качестве оплаты за аренду.

Я нашла стопку выписок, большинство из которых не вскрывалось, вынула их из конвертов и разгладила. Оказалось, что мама тратила больше, чем получала. Я вычла из суммы пособия размер арендной платы и нахмурилась. Квартплата была немного меньше выплаты от правительства. На оставшиеся деньги мы вполне могли сводить концы с концами, оплачивая еду и отопление.

Я взглянула на маму – она забылась глубоким сном. Я понимала, что героин стоит денег, но также знала, что мама уже давно никуда не выходила, чтобы снять их с карты. Раньше я думала, что Карл давал ей наркотики бесплатно или в обмен на услуги, которые она предоставляла другим мужчинам. Но никто из прежних «друзей» к нам больше не приходил.

Я почувствовала, как в душе разгорается гнев. Карл забирал мамины деньги. Деньги, которыми мы могли оплачивать еду, газ и электричество. Словно в подтверждение моих слов единственная лампочка в гостиной мигнула и погасла.

Я подошла к шкафу под лестницей и нажала кнопку на счетчике электроэнергии. В ответ безразлично мигнул ноль. Нашему дому больше не давали чрезвычайный кредит: лимит государственной поддержки мы давным-давно израсходовали.

Я вернулась в гостиную и взяла с журнального столика бумажник Карла. Мужчина спал на диване, закинув руку за голову, на его губах пузырились слюни.

Прихватив бумажник, я отнесла его на кухню и при свете фонарика вытряхнула содержимое на стол. Визитки, кредитные карты, бумажки, исписанные номерами телефонов, напротив которых стояли списки имен и цифры. Я решила, что это люди, которые ему задолжали, и со злобным рычанием – я редко позволяла себе такое бурное проявление эмоций – разорвала листок и затолкала обрывки бумаги в слив раковины. Осталась одна банковская карта. Вытащив ее, я и увидела снизу инициалы и фамилию матери.