– О, – говорит он. – Вы давно там?

– Давно.

– Простите, – бормочет он и впускает нас.

В доме темно. Нет даже света над входной дверью, который встречал нас, когда мы только приехали. Джо включает его, пока мы достаем покупки из багажника, и стоит на вершине ступенек, ожидая нас.

– Извините, – повторяет он.

– Ничего страшного. Это не твоя вина, – говорю я. – Где все?

– Симона в постели. Няня пришла и увела Эмму в игровую комнату. Все остальные в гостиной. Мистер Клаттербак вернулся.

Это меня немного удивило. Интерком находится прямо у входной двери, и они должны были услышать звонок. Но потом я вспоминаю о Клаттербаках и перестаю удивляться.

Как краб на пляже. Влекомый запахом трупа.

– Мы кое-что принесли, – говорю я ему. – Хлеб, картошка, молоко, овощи и все такое. И немного сыра и нарезок. Я не купила мяса, потому что не знала, что купить. Но могу вернуться за ним завтра.

– Нет, все в порядке, – отвечает Джо. – Морозильник так забит мясом, что едва закрывается. Все органическое, конечно, или какие-нибудь жертвы Шона.

Он вдруг вспоминает, что говорит с родственником усопшего, проглатывает слова и смущается.

– Он любил охотиться, – подтверждаю я. – Думаю, так он давал свободу своему внутреннему психопату.

Джо облегченно улыбается и забирает сумки у Руби.

– Спасибо. Я хотел приготовить рыбный пирог, но тут закончились и картошка, и молоко.

– О, отлично, – говорю я, – полезный человек.

Он ухмыляется.

– Все что угодно, лишь бы Симона не пришла и не начала очередное производство еды. В морозилке лежит целый молочный поросенок. Ей нужно отдохнуть. Она измотана. Получается у меня неважно, прямо скажем. Я уже трижды пробовал делать бешамель, и он все время получается комочками.

Дверь гостиной закрыта. Голосов за ней не слышно. Возможно, они просто пропустили звонок. Мне придется войти и рассказать им о Джимми. Это последнее, что я хочу делать. Я хочу подняться наверх, упасть на кровать и подумать. Или вообще ни о чем не думать. Не думать было бы великой роскошью.

– Я покажу, как надо, – говорит Руби. – Нельзя, чтобы бешамель был с комочками.

– Отлично. – И он ведет ее обратно на кухню. Я слышу их смех, когда они поворачивают за угол.

Он – просто глоток свежего воздуха, этот мальчик. Я бы хотела вернуться в этот возраст. Может быть, я бы не стала такой циничной.

Я глубоко вдыхаю и толкаю дверь. Шум голосов прерывается, стоит мне зайти.

– Привет, Милли! – говорит Мария тем фальшиво-ярким тоном, который сообщает, что я им помешала.

Они расселись по диванам, да каким диванам! Диванам из исторического прошлого, обитым парчой, блестящей, как в день, когда ее только натянули. Если Симона продаст дом, Elite Group может купить все это оптом, установить в холле ресепшн и с первого дня вести гостиничный бизнес.

– Вы хорошо провели время? – спрашивает Роберт.

– Да, это было здорово. Эпплдор – сказочный. Мы купили еще немного водки и тоника. – Я поднимаю сумку, чтобы показать им.

– Отлично! – восклицает Мария.

– Теперь от этого мало толку, – говорит Чарли. Я заметила, что он пьет арманьяк; бутылка Janneau стоит на приставном столике, на расстоянии вытянутой руки. Наверное, VSOP уже закончился.

– А еще мы нашли Джимми. Он подпирает стойку в «Руках контрабандиста».

– Как предсказуемо, – хмыкает Чарли.

– Он продолжает пить, – говорю я, – и те журналисты, которые были за воротами, похоже, выследили его.

По комнате пробегает дрожь. «Да, – думаю я, – вы все знаете. По крайней мере что-то, о чем весь остальной мир знать, по вашему мнению, не должен».

– О, – говорит Мария.

Роберт издает усталое ворчание и начинает подниматься на ноги.

– «Руки контрабандиста», значит? Где это?

– На набережной Эпплдора.

– Ну, конечно же, – говорит Мария. – Ему всегда нравились питейные заведения на берегу моря.

– Набережная, центр города, пригороды. Если вдуматься, его все устраивает, – бросает Роберт.

– Вот тебе и отсутствие денег, – вставляет Чарли.

– Не думаю, что он сам покупает себе выпивку.

– Он когда-нибудь вообще платил за себя?

– Хорошо, – говорит Роберт. – Что ж, я посмотрю, что можно сделать. Чарли, пойдем?

Чарли начинает подниматься со своего места.

– Не знаю, насколько вы преуспеете, – говорю я. – Он выглядит довольно упертым.

Роберт достает бутылку водки из сумки, прижимает ее к бедру.

– Я уверен, что это поможет. И если я что-то и знаю точно, так это то, что он никогда не тянет с тем, чтобы выйти покурить. У них нет сада?

– Столики с видом на воду.

– Хорошо, – говорит он, и они с Чарли уходят.

Список составлен. Женщины мечутся по дому, укладывая детей и их вещи обратно в спальни, пока они не проснулись, очищая дом от всех признаков того, что здесь происходило что-то большее, чем спокойнейшие семейные выходные. Пустые бутылки по одной, чтобы не издавали шум, были убраны из контейнеров для мусора в картонные коробки, которые затем отнесут в большие контейнеры у супермаркета вместе с матрасом и подушкой Коко. Столешницы и столы будут вычищены и отполированы до первозданного блеска, полы подметены и вымыты, углы обшарены на предмет улик. А тем временем мужчины собираются избавиться от самой большой улики из всех.

Они молчат. Не только потому, что в шесть утра звуки разносятся далеко, но и потому, что все лишились дара речи. Они не могут смотреть друг другу в глаза. Шон Джексон, Чарли Клаттербак и Роберт Гавила, молча идущие вместе по дороге с ношей, которую будут нести на протяжении всей жизни. Джимми спит. Наверное, это к лучшему.

Шон уже переписывает свою историю у себя в голове. Самобичевание – не та эмоция, которая надолго задерживается в его душе. «Я не виноват, – думает он, неся тело дочери в старом мешке для мусора, который они нашли рядом с одним из кухонных шкафов. – Если бы Клэр хоть как-то контролировала себя, если бы она не ссорилась вечно с людьми, у нас в эти выходные был бы обслуживающий персонал и ничего бы этого не случилось. Что я должен был сделать? Я готовился к этому несколько месяцев, потратил тысячи фунтов. Она саботировала мой день рождения, а я просто пытался спасти ситуацию».

Коко весит гораздо больше, чем ему казалось, когда она была живой и ерзала в его объятиях. Теперь он понимает, что означает «мертвый груз». Она мотается и переваливается в мешке, как деревянная марионетка.

Сердце Шона разрывается. «Клэр считает, что у меня нет эмоций, – думает он, – но они есть. Я помню ее щенячье тепло, как она карабкалась по мне, ее дыхание у моего уха, стук ее сердца. Если бы кто-нибудь знал, что я сейчас делаю, он бы подумал, что я холоден как лед, но это не так. Чего можно добиться, еще больше разрушив жизни четырнадцати человек, только из-за убеждения, что некая „справедливость“ все исправит? Все уже испорчено. Теперь ее уже ничто не вернет».

Роберт уходит вперед, когда они добираются до опасного места, где дорога соединяется с въездом в Харбор-Вью и переходит в шоссе. До открытия парома еще более получаса, но может образоваться очередь. Люди из других социальных слоев, люди, с которыми у него нет ничего общего: любители ранних прогулок, ребята из школы дайвинга со своими «Лендроверами», полными кислородных баллонов, нудисты из Студленда, готовые к новому дню, развлекающиеся в песчаных дюнах за пляжем. Все те, для кого рассвет – это первое, что видишь по пробуждении, а не последнее перед сном.

Дорога пуста. Весь Пул, должно быть, отходит от похмелья после праздничных выходных, максимально используя последние дни перед тем, как магазины начнут подготовку к Рождеству. Роберт машет рукой, а Шон и Чарли как можно быстрее тащат свою ношу, пока не оказываются под прикрытием заблокированного экскаватора.

Мимо по местной дорожной полосе проносится одинокий автомобиль, и они задерживают дыхание, пока тот не заворачивает за угол. Водитель пьет кофе и даже не смотрит в их сторону, когда проезжает мимо. Еще несколько секунд потенциальной опасности, и они окажутся на территории Сивингса.