Чтобы попасть из подвала, где его держали, в комнату, где он находится теперь, ему пришлось своими ногами преодолеть метров двадцать, может, тридцать; никаких лестниц, никаких возвышений или понижений. Вот почему запахи, разве что кроме дизельного, почти те же самые. Он по-прежнему под землей.

Пока Оливо шел, его держали так, что он вынужден был подпрыгивать всю дорогу. Вели двое. Одного мальчик узнал по запаху и, определив, кто это, теперь понимает, кем окажутся остальные, которых он увидит, когда с него стянут мешок. Не то чтобы успокоился, но, по крайней мере, уже знает врага в лицо.

– Снимите колпак! – приказывает Густаво.

Один из четырех микронацистов в подтяжках, пахнущий небулайзером[406] от астмы, выполняет приказание. Астма не поддерживает имидж сверхчеловека. Как знать, в курсе ли другие, что он болен. Возможно, ему удается хранить это в секрете.

Оливо открывает глаза.

Перед ним – Густаво со своими четырьмя шимпанзе – при всем моем уважении к шимпанзе, не знаю, понятно ли объясняю. Все пятеро – в бомберах: кто в черном, кто в зеленом, кто в защитном. Это значит, что и сверхчеловеки не хотят заработать воспаление легких, пока прячутся по подвалам.

– Сюрприз! – восклицает один из них.

– Не такой чтобы, – говорит Оливо и не успевает приподнять уголок рта, как получает оплеуху.

У него хрустит шея, да так, что все пятеро оглядываются.

Оливо поднимает голову. С тех пор как его вытащили из багажника «темпры», изменилось восприятие боли. Не то чтобы он ее не чувствует, просто она на него больше не действует. Как бывает, когда ешь что-то не противное, а просто не совсем приятное. И это не трагедия.

– Бли-и-ин!.. – Густаво смеется. – Я подумал, Тиберий тебе уже свернул шею! Было бы жаль, ведь мы припасли для тебя кое-что интересное. Хочешь, расскажу, что в меню?

– Угу.

– А знаешь, ты, оказывается, остроумный. И упертый! Если б не твоя физиономия, пожалуй, предложил бы тебе испытание, чтобы присоединиться к нам. Ну что, начнем с закусок? Обычно выбираем для начала фингерфуд[407], что включает в себя вырывание ногтей из больших пальцев – тех, которые дольше всего растут. Так что в течение нескольких месяцев каждый раз, когда захочешь взять что-то в руки, будешь вспоминать нас. Допустим, все-таки ты человеческий подвид и большие пальцы у тебя на самом деле похожи на человеческие большие[408]. Но это все проверяемо.

– Побреем его и примемся за уши!

– Мартин, черт, ты безжалостен! Ты слышал, что предлагает наш приятель Мартин? Мы называем это дуэтом. Сначала обреем тебя, как овцу, машинкой, которая оставит на твоей черепушке красивые шрамы, затем прихватим щипцами уши и будем тянуть, пока не посинеют. У хрящей уникальная способность быстро деформироваться и уже никогда не возвращаться в прежнее состояние. И это замечательно. Ведь рано или поздно тебе придется выйти из дома и вернуться в школу с ушами, которые будут почти вдвое больше, чем сейчас, не говоря уже обо всех этих шрамах на черепе. Еще одна вещь нам доставляет удовольствие: ты не сможешь никому рассказать, кто тебя так потрепал, иначе мы снова за тебя возьмемся и тогда уже подумаем о чем-нибудь более определенном.

– Как с Федерико, Марией, Эленой и Райаном?

Густаво смотрит на остальных. Они смеются.

– Ага! Четверо придурков!

– Они еще живы?

– Живы не живы, какого хрена кому до них есть дела! Мерзкий чечик[409], жируха, изуродованный хиппи и зубрила-лесбиянка с ушами, как у Дамбо![410] А если думаешь, что их родители лучше, глубоко ошибаешься. Журналист, который работает на моего отца, сунул нос в их делишки… Одна – дочь вора, другой – полный говнюк, третий – игроман, те, кого не назвал, и того хуже… Дело в том, что все они и десяти евро не стоят – столько дерьма принесли в мир.

– Они живы или нет?

Гус закрывает глаза и запрокидывает вверх голову. Над ним грубый цементный потолок.

– Вопросы, вопросы, вопросы, вопросы, – монотонно повторяет он.

Оливо несколько секунд силится понять, где же ему оказывают гостеприимство. На складе. Никаких окон. Один светильник. Обычное подвальное помещение, каких в городе тысячи. Отличительных признаков, благодаря которым можно было бы его отыскать, нет вообще, – допустим, выйду отсюда живым, чтобы попытаться это сделать, не знаю, понятно ли объясняю.

Гус опускает взгляд, делает несколько шагов по комнате, обходит Оливо и, когда оказывается у него за спиной, становится очень близко – так обычно делает Аза, так позавчера вечером сделала Манон, но, понятно, это разные вещи…

– Да, – шепчет Гус ему на ухо, – это были мы. Сначала чечик, потом жируха, соответственно, изуродованный и лесбиянка. Но кто тебе, вообще-то, сказал, что она была последней? Мартин! Так как идею подал ты, тащи машинку! Тебе выпала честь!

Мартин удаляется через единственный выход в комнате и спустя пару секунд возвращается, забыв плотно прикрыть за собой дверь – вероятно, из-за возбуждения от того, что ему предстоит выполнить.

Остальные, включая Гуса, отходят на несколько шагов, выбирая лучшее место для наблюдения. Лицо Оливо в этот момент невозмутимо.

Мартин приближается и проводит рукой по его щеке:

– Пострижемся немного, цыпа? Только не двигайся… Хотя нет, черт побери, делай что хочешь, я все равно тебя подстригу.

Он подносит руку почти что к виску Оливо, где голову уже закрывает шапочка.

– Не делай этого, – произносит Оливо, и его слова звучат не как мольба, а как приказ.

Мартин оборачивается и смотрит на остальных. Они улыбаются.

– Нет, вы слышали? Не делай этого, говорит. Как мило!

Мартин хватает шапочку, сдергивает ее с головы и швыряет на пол.

– Что за хрень! – восклицает он и в страхе пятится назад, машинка выпадает у него из рук. – Что за гадость?!

В комнате воцаряется гробовая тишина, так что даже слышно, как где-то, может в коридоре, за неплотно закрытой дверью капнула вода.

Гус в испуге неуверенно приближается к Оливо. Остальные, замерев, наблюдают за ним.

Гус уже в метре от него. Наклоняется, разглядывая, огромный выпуклый шрам, делящий череп Оливо на две равные части.

Густаво отодвигается в сторону, чтобы обследовать весь рубцовый след, который начинается на лбу, от волос, и заканчивается на затылке – у основания шеи. Шрам плотный, выпуклый, бело-молочного цвета, так что черные короткие волосы его не скрывают.

– Кто тебя этим наградил? – спрашивает Гус, разинув от удивления рот.

Они с Оливо стоят лицом к лицу. Остальные, обалдевшие, все еще держат дистанцию.

Гус упирается своим лбом в лоб Оливо, закрывает глаза и стоит так несколько секунд, словно при этом соприкосновении они смогут обменяться мыслями.

– Ты мессия, – произносит. – Мы ждали тебя.

Отстраняется и смотрит на Оливо, который устремляет на Гуса неподвижный взгляд, и уголок рта у Оливо слегка приподнимается.

– Однако это не они, – четко проговаривает Оливо в тот момент, когда Соня Спирлари распахивает дверь и с пистолетом наготове влетает внутрь с десятком полицейских.

На часах в кабинете двадцать три двадцать. Обычно в эту пору Оливо уже давно спит. Однако сегодня вечером – видимо, из-за Лигабуэ, похищения, страха умереть в подвале и обещания, что уши у него вырастут до плеч, – он довольно бодр.

Вот почему спокойно сидит за столом, где его оставили, и время от времени отпивает воду из подаренной бутылки.

Час назад он выдал свои свидетельские показания, которые Флавио занес на компьютере в протокол, а также записал на небольшой портативный магнитофон. В это время Сони Спирлари не было, – скорее всего, она занята допросом Густава Иллариона ди Брессе́, естественно, в присутствии трех или четырех адвокатов: папаша наверняка поднял их с постели, чтобы защитить сыночка и его дружков по играм.